Цивилизация
###1###Неформальная экономика объединяет виды экономической деятельности, которые не учитываются статистикой, не попадают под налогообложение и не фиксируются юридическими контрактами. То есть это экономика, не регулируемая непосредственно государственными правилами и законами.
Универсальное явление
Само понятие « неформальная экономика» родилось в 1970-е годы, когда внимание исследователей привлекли страны «третьего мира». Ученые с удивлением обнаружили, что экономика может быть устроена совсем не так, как это принято в так называемом цивилизованном мире. Люди могут не платить налогов, но и не ждать пенсий от государства, обходиться без юридических контрактов и арбитражей, но при этом иметь множество деловых обязательств и даже вести бизнес без банковских кредитов, создав альтернативные схемы займа. Про размеры такой экономики, равно как и про ее социальную организацию, ничего не было известно. Но
было очевидно, что отсутствие законов и контрактов не означает хаоса, что эта экономика имеет иные механизмы регулирования и принуждения к исполнению обязательств.
Когда национальную экономику пытались анализировать по западным стандартам, получалось, что фиксируемая статистикой экономика чудовищно мала, а почти все население — безработные. Соответственно, нет поступлений в бюджет, то есть это абсолютно нищие страны. Воображение рисовало умирающих от голода людей. Однако непосредственное посещение подобных стран показывало, что ужасная картинка не соответствует действительности.
Первым, кто об этом написал, дав феномену название, был английский социолог Кейт Харт, исследовавший в начале 70-х экономику Ганы и Кении. Дальнейшее развитие этой темы привело к усложнению понятия. Изначально неформальную экономику связывали исключительно с особенностями стран «третьего мира», с их неразвитостью. Дескать, по мере развития у них это пройдет. Но в 1980-е годы начинается бум исследований неформальной экономики в западных странах и в странах социалистического лагеря.
Оказалось, что неформальная экономика — универсальное явление, различающееся по странам отнюдь не только масштабом, но формой, причинностью, социальным составом вовлеченных.
Экономика, построенная на контрактном праве, на уважении или как минимум подчинении закону, была моделью, хорошо прописанной западными учеными. Иная же экономическая и социальная реальность не имела языка для своего выражения — только через сравнение, подчеркивающее различие. Так получилась «не - формальная экономика». То есть вроде экономика, но какая-то не такая, не регулируемая формальными правилами.
Желание избежать определения «от противного» породило кучу лингвистических фантазий. Неформальную экономику (или одну из ее ипостасей) как только не называли — параллельной, подпольной, второй, скрываемой, серой, нерегулярной, неизмеримой, нерегистрируемой, неофициальной и т. д. и т. п.
Экономика дара и экономика криминала
Итак, неформальная экономика не регулируется законом. Но тут возможны варианты. Это может быть деятельность, которая противоречит закону, то есть протекает вопреки ему. В этом ряду стоят теневая и криминальная экономики. Разница между ними вполне понятная: теневик производит то, что государство разрешает, но в процессе производства нарушает закон. Скажем, шьет шапки, не зарегистрировав фирму, скрывая оборот, уходя от налогов, не оформляя трудовой контракт с рабочими. Криминальный бизнес — это производство запрещенных государством товаров и услуг. Скажем, проституция, порнография, изготовление оружия и наркотиков.
Теневиков пытаются легализовать, а криминальный бизнес — уничтожить. Ну, хотя бы в теории. Грань между теневой и криминальной экономиками идет по линии законодательства.
Например, если в России легализуют проституцию, то все сутенеры разделятся на две категории — нормальных бизнесменов и теневиков, ловчащих с налогами. Пока же это криминальная экономика.
Но есть деятельность, которая не регулируется законом, но ничего не нарушает, потому что закон не вторгается в это поле. Речь идет о домашней и реципрокной (обмен дарами) экономиках. Про эти ипостаси неформальной экономики мало говорят. Всех интересует одно — сколько же у нас в «тени»? За этим стоит вполне понятное чаяние — если «тень» легализовать, то, может, в бюджете и на пенсии хватит? Между тем теневая экономика только часть неформальной.
Например, летом люди варят варенье, консервируют огурцы, колдуют над грядками и т. п. А вдобавок в любое время года моют, стирают, гладят, готовят, шьют, то есть производят разнообразный ассортимент благ и услуг.
Эта огромная экономика называется домашней, нацеленной исключительно на внутреннее потребление домочадцев. Мысленно заблокируйте ее — и все рухнет. Ни общепит, ни прачечные, ни сервисные службы не в силах принять такую нагрузку, не говоря уже о бюджетных ограничениях населения.
Экономика вполне реальная, а налоги и приказы по отношению к ней очевидно абсурдны. Там сложные нормы поведения, границы дозволенного, масштабы и технологии, определяемые культурой, достатком, происхождением членов семей. Но никаких контрактов и форм отчетности по этому поводу!
Пойдем дальше. Сваренное бабушкой варенье перекочует в семьи внуков, сосед починит розетку, друзья одолжат до получки — это так называемая экономика дара или реципрокная экономика, когда блага или услуги переходят из рук в руки, минуя торговлю, исключительно в статусе дара. В противном случае надо было бы приглашать электрика, обращаться за кредитом в банк, бежать за вареньем в магазин.
Обороты этого сегмента неформальной экономики практически не изучены. А между тем искреннее недоумение западных страховых компаний по поводу нежелания россиян страховать жизнь и здоровье снимаются именно этим обстоятельством. Люди предпочитают страховаться, вкладываясь в социальные сети, в круг друзей и родственников и надеясь на их помощь в кризисной ситуации, вместо того чтобы делать взносы в формальную организацию. Такое неформальное страхование.
Неизмеримая экономика
Методов оценки теневой экономики великое множество. Особенно продвинулись в количественных методах оценки американские ученые, развивая преимущественно так называемые монетарные методы на основе анализа денежной массы. Есть попытки уловить теневую экономику через несоответствие макроэкономических показателей. Например, сравнивают данные производства продукции и потребления электроэнергии. Если нормативы не совпадают, то необъяснимое потребление электричества списывают на теневую экономику. Или можно смотреть на превышение расходов населения над его официальными доходами и так судить о размере теневой экономики.
Очевидно, что все методы оценки неформальной экономики будут давать разные количественные оценки, поскольку строятся на разных предположениях и допущениях. Из чего следуют три вывода. Во-первых, нет абсолютно надежного метода, иначе бы их не изобретали в таком количестве. Во-вторых, в зависимости от выбранного метода для любой страны можно получить как удручающую, так и лучезарную картинку. В-третьих, нужно быть предельно осторожными, сравнивая страны между собой. Зачастую сопоставляют оценки, полученные в разных странах разными методами, что некорректно, поскольку эти методы «ловят» разные грани теневой экономики.
Любая оценка теневой экономики не истина в последней инстанции, а результат расчетов, допустимых и оправданных в жестко заданной системе предположений и допущений. Неслучайно теневую экономику называют неизмеримой.
Что касается России, то часто фигурирует цифра 20%. Так это или нет, но, конечно, хотелось бы уменьшить этот показатель. Вопрос в том как. Можно созданием привлекательных условий для легального бизнеса убедить бизнес «выйти из тени». А можно пытаться сжать «тень» репрессиями, повысив цену нарушения закона. Что мы и наблюдаем сегодня. В результате имеем рост конспиративности и изобретательности теневых агентов, бегство капитала.
Предпринимательство по-советски
Неформальная экономика не регулируется государственными правилами и законами. Но откуда эти правила и законы вообще берутся? Либо из обычной жизненной практики, либо по воле правителей. Можно облекать в букву закона те правила, которые сами люди создали по мере решения типичных хозяйственных коллизий, то есть идти от «обычного права». А можно буквой закона ломать сложившийся хозяйственный порядок, пытаться направить жизнь по новому экономическому руслу. Западный мир преимущественно шел по первому пути, Россия — по второму, что естественно для страны, многократно решавшей задачу догоняющей модернизации.
Вспомним ситуацию 1990-х годов. Это были «законы на вырост». Они не могли выполняться, поскольку апеллировали к реальности, которой просто не существовало. Их нарушение было единственно возможной формой их выполнения. Равно как и законы социалистического периода, в нарушении которых был залог гибкости системы и, следовательно, жизнеспособности.
Если в рыночной экономике состязательность потребления подразумевает соревновательность трудовых усилий при свободном доступе к разнообразным ресурсам, то в советской экономике весь люфт гибкости состоял в использовании распределенных центром ресурсов нецелевым образом.
Нецелевое использование ресурсов (включая их хищение) — это и было «предпринимательство по-советски», или, более привычно, теневая экономика СССР.
Эти устремления могли гаситься только репрессиями. Страшными и масштабными. Поэтому при Сталине теневой экономики как массового явления, с широким вовлечением народных масс, не было. После его смерти машина пошла вразнос. Каждый пытался извлечь пользу из доступных ему ресурсов. Исключение составляли «передовики производства», демонстрировавшие реальные возможности ресурсной базы, за что их, мягко говоря, не любили товарищи. Фактически передовики производства ничем не отличались от остальных трудящихся: все пытались найти предельную полезность ресурсов, спускаемых сверху. Только одни результат творческих усилий сдавали государству, а другие оставляли себе.
«Использование рабочего времени в личных целях» — самый доступный вариант хищений по-советски, поскольку рабочее время являлось единственным ресурсом, который государство предоставляло всем. Остальные ресурсы были дифференцированы, что определяло различие алгоритмов и размеров их конвертации в так называемые нетрудовые доходы. И потенциал такой конвертации был ничуть не менее важным критерием оценки работы, чем связанные с ней трудовые доходы.
Уже при Хрущеве народ стал жить под лозунгом «Всех не переловишь!», оттачивая мастерство жизни в двух параллельных экономических мирах — официальной и теневой экономиках.
Впрочем, миры эти пересекались. И главным пунктом пересечения была единая ресурсная база, доступ к которой был лимитирован должностью человека.
В теневой экономике советского периода четко выделялось два сегмента — стихийная теневая деятельность отдельных граждан (несуны, спекулянты, фарцовщики и т. д.) и организованная масштабная деятельность цеховиков (подпольных артелей по производству дефицитных товаров). Первые были дистанцированы от власти в том смысле, что власть не была «в доле». Поэтому несунов и спекулянтов ловили, обличали, исключали, прорабатывали, то есть разнообразно порицали.
Цеховики же были тесно связаны с властью, получая ресурсы и каналы сбыта. Поэтому их ловили только в рамках кампаний, когда зачищали пласт руководящей номенклатуры под новых претендентов. Правда иногда в ходе разбирательств следы тянулись в кабинеты, покой которых нарушать было нельзя. Страховались от таких неожиданностей закрытым слушаньем дел, и тогда рука Фемиды карала ровно по указанный уровень. Сбои случались только на закате социализма, когда широкой общественности становились известны дела самого высокого уровня.
Только наивные романтики могли видеть в цеховиках рыночных буревестников, экономических бунтарей, воюющих с системой. На деле они были связаны с системой принципами ресурсной организации. Не говоря уже о том, что гарантированный сбыт их продукции обеспечивался товарным дефицитом, порождаемым централизованным планированием.
Будучи порождением советского порядка, цеховики тем не менее приблизили его конец. Офицер стал жить хуже «торгаша» в силу того, что первоначальное распределение ресурсов между ними (так называемые трудовые доходы) корректировалось теневыми процессами. Это окончательно разрушило веру людей в социальную справедливость, понимаемую при социализме как распределение благ сообразно важности служения державе.
Все в тень
Долгое время в нашей науке причины ухода бизнеса в тень пытались понять исключительно по схеме перуанского экономиста Эрнандо де Сото. Она проста: есть «цена подчинения» закону и «цена избегания» закона. Мечта любого нелегала — легализоваться, и он немедленно это сделает, как только подчиняться закону будет дешевле, чем избегать его. Цена избегания — это не только штрафы, взятки, но и масса упущенных возможностей развития бизнеса в нелегальном статусе. Но эта схема, в принципе правильная, не совсем применима к России.
В 1990-е годы, с появлением первых легальных предпринимателей, население стало ненавидеть чужое богатство больше, чем собственную бедность. Параллельно протекали три процесса. Первый — масса людей искала новое место под социальным солнцем, ничего не умея и не желая, кроме как «оберегать государство». Второй — социальный заказ на «твердую руку». И третий — набирающее обороты предпринимательство, создающее новые ресурсы. Достаточно быстро,
к началу 2000-х годов, эти процессы сошлись в одной точке и привели к тому, что армия готовых к «распилу» представителей власти получила политическую поддержку и новые, созданные предпринимателями, ресурсные возможности. Было что и под какими знаменами «распиливать».
Предприниматели очень быстро почувствовали это на себе. Рыночная бравада независимых предпринимателей пошла на убыль. Без тесной связи с представителями государства в их невообразимом разнообразии становилось все труднее продолжать бизнес. Пожарные, санитарные врачи, налоговики, таможенники, прокуроры, разномастные инспекторы и другие блюстители государственных интересов наступали единым фронтом. Воевать было глупо ввиду превосходящих сил противника, а дружить означало признать право служивых получать свою «долю». Фактически это был второй налог, который собирался не в бюджет государства, а в неформальную кассу ведомства, лимитирующего на правах распорядителя государственных ресурсов возможности бизнеса. Особым ресурсом было право на насилие, чуть было не отобранное у государства рэкетом в начале 90-х годов. Победа над альтернативным агентом насилия резко повысила ставки поборов со стороны государственных силовых структур.
Признание неформальных правил игры могло проходить как в форме подарков, взяток, откатов, так и в виде лояльности идее «социальной ответственности» бизнеса. Последнее означало «спонсорские» взносы бизнеса в бюджеты властных и правоохранительных органов, а также посильное участие в строительстве спортивных объектов, реставрацию храмов и иные финансовые вложения в дружбу с властью. Оправдывая себя тем, что таким отступным нет альтернатив,
многие предприниматели расслабились и начали получать удовольствие, сообразив, что сотрудничество с властью — это особый бизнес. Стали конкурировать не за потребителей на рынке товаров и услуг, а за право войти в сети «распила» ресурсов, курируемых госорганами.
Но забавная мутация произошла и с представителями государства. В них вдруг проснулся предпринимательский азарт и таланты собственника, творчески изыскивающего способы обогащения. Но исключительно по отношению к бюджетным ресурсам, спускаемым сверху. По отношению же к ресурсам, находящимся в ведении других служб или предпринимателей, отчетливо проснулась озабоченность государственно мыслящего чиновника, пекущегося о наилучшем способе распоряжения этими средствами. Разумеется, лучший способ — взять эти ресурсы под свою опеку.
Собственник по отношению к казенному и активный рейдер по отношению к чужому — вот портрет современного представителя государства.
Вопросов, как забрать бизнес у предпринимателей, больше нет. Есть наработанные алгоритмы. Особенно преуспели монопольные распорядители государственного насилия, так называемые «силовики». Рост их претензий легитимируется важностью служения державе в ситуации растущего сепаратизма, наркомании, терроризма, педофилии, бандитизма, хакерства и браконьерства. Стало быть, и «положено» им очень много. Но они «не разводят» на такие траты госбюджет, а решают проблемы сами, находя, где добрать «положенное» им не по закону, но по справедливости. А в России справедливость всегда стояла выше закона.
В этих условиях у бизнеса нет выбора — быть легальным или теневым. Неизбежное сращивание с властью предполагает использование теневых схем бизнеса. Разве можно платить взятки, откаты, строить стадионы, дарить музеям шедевры, оплачивать избирательные кампании за счет прибыли, оставшейся после налогообложения? Это неправда, когда говорят, что теневой бизнес не платит налоги. Он не платит налоги государству. Но обязательно делится с властными инстанциями, от которых зависит. И чем больше зависит, тем больше платит, а стало быть, нуждается в росте теневой составляющей, поскольку легальный бизнес не вынесет двойной нагрузки.
Публичные скандалы вокруг высокопоставленных коррупционеров говорят об усилении борьбы ведомств и элитарных групп за ресурсы.
Бюджет как ресурсная копилка внушает тревогу. Уже и газ весь за рубеж идет, не доходя даже до деревень ближайшего Подмосковья, и предпринимателей почти поголовно загнали под всевозможные «крыши», и милицию в полицию переименовали, создав повод для уменьшения числа служивых в ходе аттестации. А ресурсная база «распила» становится все более конфликтной. Бизнес, единственный субъект, созидатель ресурсов, уходит в тень, выводит капиталы за рубеж, продается иностранным инвесторам, сливается с транснациональными компаниями, то есть всячески сопротивляется отъему средств, в чем проявляется его полная «социальная безответственность».
Нынешняя административная конкуренция за ресурсы проходит под знаменами борьбы с коррупцией и должностными злоупотреблениями. Страна не успевает следить, кто на чем попался. Таможенники разоблачили Генпрокуратуру, пользуясь делом «Трех китов». Чекисты отодвинули от кормушки милиционеров, покрывающих игорный бизнес. Политическая риторика и практика государственного управления тянут страну в разные стороны. Думаю, понятно, у кого окажется больше сил.+++