Цивилизация
— Борис Ефимович, расскажите, как сидели.
— Первая история — это камера в ОВД «Тверское», когда меня задержали. Это 40 часов в каменном мешке или бетонной клетке полтора на три метра. Из окна освещения практически нет. Читать невозможно, кровати нет. Есть просто голый пол, на котором нет даже матраца. Это была акция устрашения. И все это было в Новый год. Все, что я слышал, — это бой курантов. В этом ОВД есть такие три камеры, в одной из них лежал Константин Косякин (заявитель несанкционированной властями акции на Триумфальной площади 31 декабря), а в другой я. Еды никакой, вода только через родственников. Можно было за деньги выйти под конвоем и купить в автомате две кружки кофе, что я и сделал. Чтобы в туалет сходить, надо было тарабанить в дверь, пока милиция не подойдет и не отведет.
Но главное даже не в этом — в конце концов, мне, конечно, принесли передачку, — а главное, что это камера, которая по всем стандартам — и российским, и международным — запрещена.
Она сделана из бетона, там так называемая бетонная шуба — такое рельефное бетонное покрытие, в котором скапливаются различные бактерии и палочки туберкулезные, и т. д. Велика вероятность, что Европейский суд по правам человека воспримет мое пребывание в Новый год в этой камере как пытку.
Пытка № 2 — так называемый мировой суд под председательством судьи Боровковой, когда она мне сидеть не разрешала. Двое суток — с 31 декабря на 1 января и с 1 на 2 января — я не спал, а когда пришел в суд (я не знал, что он будет долго), я надеялся, что я хотя бы там посижу в нормальной обстановке. Но я ошибся: стула не оказалось, а когда мой адвокат его попросил, судья сказала, что стула нет, потому что все стулья заняты. Поэтому пришлось стоять. В течение процесса (в мировом суде), который длился около пяти часов, мой адвокат требовал стул, но Боровкова запрещала стулья вносить.
Ну вот, после 5 часов стояния меня отвезли уже в СИЗО на Симферопольский проспект, а там уже я попал в общую камеру. В этой камере в разное время находилось от трех до 15 человек. Величина ее метров 40. Там уже были кровати, которые называются «шконками», были элементарные удобства — вода, туалет.
Могу сказать, что это тюрьма, никакой не санаторий. У тебя снимают шнурки, тебе не дают возможности звонить, у тебя нет зеркальца, чтобы побриться, собственно, и бритвы нет. Не имеешь права включать и выключать свет, это делают сотрудники тюрьмы.
Люди сидели разные. Там, в принципе, сидят за административные нарушения, но многие из тех, кто допустил административные нарушения, имеют уголовное прошлое. Например, со мной сидели трое, один из которых сидел за воровство, другой — за грабеж, третий — за воровство и распространение наркотиков. У каждого сроки были от 8 до 10 лет. Были и те, кто за мелкое хулиганство сидели и за вождение машины в нетрезвом состоянии или вождение без прав — так называемые автомобилисты. Короче говоря, контингент был разношерстный.
— Какие-то провокации были в вашем отношении?
— Нет, понимаете, какая вещь: со времен царя к политическим заключенным всегда в тюрьмах относились с большим почтением. Поэтому я никаких неудобств, никаких проблем не испытывал. Конечно, я был в тех же условиях, что и остальные арестанты, там VIP-камер нет. И, естественно, обслуживающий персонал ко мне относился так же, как и к остальным. Жалоб у меня ни на кого нет, плакаться в жилетку не собираюсь. По сравнению с тем, что со мной случилось в первые двое суток, в Новый год, это, конечно, другое место.
Там, по крайней мере, можно жить. Плохо, но можно.
— А вам пришлось говорить, что вы политический, или, когда вас доставили, другим арестантам это было уже известно?
— Ну, я зашел в камеру, представился, все меня знали. Они были поражены, что меня посадили в общую со всеми камеру. Я сказал: чем я, собственно, от вас отличаюсь, я такой же, как вы. Потом начались расспросы: по какой статье, что произошло... У меня же статья «неповиновение законным требованиям милиции» — это их удивило, у них там и статей-то таких нет.
Провокации были снаружи. Их было много: расклеивали плакаты, что меня изнасиловали — кстати, это вызвало просто бурю возмущения в тюрьме, ребята, которые сидели, сказали, что такие люди, если попадутся на зоне где-нибудь, они будут изгоями, их превратят в ничтожества, потому что такие подлости в тюрьме не прощают. Они пытались всякие гнусности в виде передачек пронести: например, ложки дырявые — это такая воровская история, их дают так называемым пидорам в тюрьме; писали всякие записки гнусного содержания. Но надо сказать, что руководство изолятора негативно относилось к этим провокаторам, поскольку считает, что они какие-то сволочи: люди сидят в тюрьме, а они продолжают так себя вести. Кстати, один из тех, с кем я сидел, в блоге у себя написал, что там на самом деле было.
На самом деле я там занимался политинформацией: все прочитали «Путин. Итоги», «Лужков. Итоги», многие прочитали мою книжку «Исповедь бунтаря». Все поняли, что такое Путин, что оппозиция, что такое Сурков, что такое Якеменко, хотя до того, как мы общались, они были абсолютно аполитичными людьми с другими жизненными интересами. То есть работали мы там активно, могу сказать.
— Расскажите, как вы заболели и лечили ли вас в спецприемнике или там пускают это все на самотек?
— Дело в том, что был еще один позорный суд — апелляция. Он состоялся 12 января. Суд продолжался 9 часов. И, когда в 12 ночи вернулся из суда, у меня поднялась температура. У меня какая-то легочная инфекция, я сейчас еду в больницу, чтобы разобраться, что там на самом деле (предположительно, у Немцова бронхит — «Газета.Ru»). Вообще надо какую-то диспансеризацию пройти, потому что после всех этих каменных клеток лучше ее пройти.
— Но вас в спецприемнике обследовали, лечили?
— В спецприемнике работают достаточно профессиональные люди. Они не хотят, чтобы у них безобразия всякие творились. Они по мере возможности лечили. Слава богу, родственники передали мне лекарства, и они меня этими лекарствами лечили.
— Как вы думаете, само рассмотрение дела в ЕСПЧ так же быстро пройдет, как решение о принятии жалобы к рассмотрению?
— Мне трудно сказать, ЕСПЧ о своих заседаниях не информирует и о своем регламенте не сообщает. Я не знаю. Важно, что ЕСПЧ впервые в истории России в течение суток принял решение рассмотреть мое дело в первоочередном порядке, потому что путинский беспредел, который в отношении нас творился, он поверг в состояние шока даже невозмутимых европейцев. Во-первых, пытки в Новый год, во-вторых, пытки во время суда, и, в-третьих, невозможность обжалования неправосудного подлого решения, которое приняла Боровкова.
— Теперь, после срока, вы намерены продолжать оппозиционную деятельность?
— Путин и Сурков ставили себе задачу запугать, деморализовать и застращать. В итоге не запугали, не деморализовали и не застращали. Добились прямо противоположного: я еще больше полон решимости биться за нашу с вами свободу и наши с вами права. Поэтому отстранение от власти этой группировки — это совершенно очевидный приоритет мой и моих сторонников. Кстати, о сторонниках: судя по письмам, которые я получаю, число сторонников демократической оппозиции в связи с происшедшим резко выросло. Даже люди, которые относились к нам нейтрально, а некоторые скептически, готовы нас поддержать.
У нас там 31 января (оппозиция проводит акции в защиту 31-й статьи Конституции на Триумфальной площади каждый месяц, в котором есть 31-е число) впереди, кстати, не надо забывать.
— Нет ли ощущения, что санкции в отношении оппозиционеров в дальнейшем будут ужесточаться?
— Репрессии — по-видимому, единственное, чем они собираются руководствоваться. Но они одного понять не могут: они борются с убежденными людьми. Которых нельзя купить, нельзя запугать, которых нельзя обратить в их убогую воровскую веру. Они по себе всех меряют. Всех не пересажаешь, всех не перестреляешь. Будут они пытаться это делать, но, вы знаете, кроме Немцова, Яшина и Лимонова есть много других людей.
— Прокомментируйте, пожалуйста, обращение в Генпрокуратуру депутата Госдумы от партии «Справедливая Россия» Антона Белякова, который попросил проверить, не финансируетесь ли вы из-за рубежа, поскольку вам оттуда много сочувствуют.
— Мне нравится это обращение, хотя я не знаю этого депутата. Я с нетерпением буду ждать ответа Генпрокуратуры. Могу сказать, что я никогда в жизни ни копейки из-за рубежа на свою политическую деятельность не получал. Я знаю российские законы и знаю, что являюсь политическим противником Путина. Поэтому малейшее нарушение закона — и до свидания. Даже когда нет нарушений, как было 31 декабря, могут арестовать, а уж если было, то и подавно. Поэтому мне нравится обращение этого гражданина, я очень надеюсь, что прокуратура даст ему исчерпывающий и правдивый ответ.
— Есть ли новости по вашему иску о защите чести и достоинства к Путину? (Немцов, Владимир Милов и Владимир Рыжков подали в суд в конце минувшего года, после прямой линии премьер-министра, обвинившего оппозиционеров в хищении бюджетных средств в 90-е годы)
— Мы из Савеловского суда Москвы информацию о том, что иск принят, не получали, но то, что иск находится там, это точно.
А мы сейчас готовим иск о привлечении Путина к ответственности по статье 129 (клевета) УК РФ. Думаю, как только я приду в себя, в ближайшие дни или недели мы этот иск подадим.
По этой статье предусмотрено наказание до трех лет лишения свободы, у Путина нет иммунитета, он был у него как у президента, а сейчас он чиновник. Арест вице-премьера (Немцов занимал эту должность в 90-е годы) наряду с негативом имеет один позитив: если можно арестовывать вице-премьера, то почему нельзя арестовать премьера?
