Цивилизация
Я имею в виду родину цивилизации. Чтобы никого не обидеть, скажем — западной цивилизации. И дело тут даже не в море как таковом, хотя все это нанизано именно на него. «Все» — это аромат древних цивилизаций, религий, бурной истории, великих культур, яркой природы, сыра, оливок, винограда и вина, детства и юности человечества. Ключевые слова здесь «виноград» и «вино». Это и есть важнейшие элементы, которые связывают самые разные страны волшебного ареала от Португалии на западе до Грузии на востоке.
Виноград, который превращается в вино, и есть связующая основа цивилизаций и культур, объединенных в Винный Пояс Земли.
Чему нас учит история? Бродили, мол, дикие до неприличия люди, потом они постепенно перешли от охоты к земледелию, стали оседать, строить жилища, писать и рисовать, придумывать законы. Так появились цивилизации и народы, которые в свободное от работы время помимо прочего научились делать и вино.
Какое заблуждение. Все было наоборот. Бродили дикие до неприличия люди. Однажды на дне забытого глиняного сосуда забродил виноградный сок. Его выпили, обалдели, научились делать вино. Вино разбудило творческое воображение, люди стали сочинять музыку, петь, танцевать, подолгу смотреть в звездное небо и мечтать. Отсюда пошла культура и цивилизация. Слово «симпозиум», прочно связанное в нашем ущербном сознании с собранием кандидатов и докторов наук, на греческом языке означает «совместное распитие»...
Вино первично, цивилизация вторична. Она его продукт. Когда в Винном Поясе — в Древней Греции, в Междуречье, в Риме уже процветали науки и искусства, в будущих Пивном и Водочном поясах все еще бродили дикие до неприличия люди. Хотите понять историю — изучайте энологию, науку о винограде и вине.
И еще один эпизод в доказательство.
Ренессанс начал свое шествие из Флоренции. Флоренция — центральный город Тосканы, самой винодельческой области Апеннинского полуострова. Античные и ренессансные культуры обязаны своим расцветом виноделию, а мы обязаны этим культурам и народам, мы у них в долгу. И чем платим? Обрекаем, например, Грецию на нищету. Почему человеку, честно трудившемуся всю жизнь, гарантирована пенсия, а страна, подарившая миру фундаментальные культурные ценности, должна бороться за выживание? Надо дать Греции достойную пенсию. В знак благодарности. И не морочить ей голову. Думаю, средств для этого у развитых в технологическом отношении государств вполне достаточно. Позднее, если понадобится, распространить этот опыт и на другие страны Винного Пояса.
Однажды нам нечаянно случилось закольцевать Винный Пояс, соединив его западный и восточный концы.
Мы были в Лиссабоне, в Альфаме, старом городе. Сидели на площади и пили порто, что же еще. Рядом расположился продавец живописных лубков, изображающих лиссабонские трамваи и силуэты Альфамы. Парень, как нам показалось, типичный португалец, родственник Криштиану Роналду. Разговорились, купили одну работу — трамвай на фоне собора. Говорили на английском, мы же не знаем португальского. А как Вас зовут? Говорит «George», Георгий в смысле... Потом надолго замолчал: «Вообще-то Гиви, если точнее». Перешли на русский. Эмигрант из Абхазии. Вот так и связался в нашем воображении Винный Пояс Земли с порто и эшерой на его противоположных концах.
Мы рассказали Гиви, как в прошлой жизни часто бывали в Пицунде и начинающий Саша Ермолаев, ныне известный архитектор и профессор МАРХИ, приходил к нам в Лидзаву с гигантскими бутылями эшеры от своих грузинских родственников, а потом, уже совсем после эшеры, вел нас на свой чердак восхищаться его живописью.
Живопись сашиного пицундского периода состояла из трех горизонтальных полос на каждом листе: нижняя — пляж, средняя — море, верхняя — небо. Десятки акварелей разнились оттенками и шириной полос. Видимо, именно так действует полусладкая эшера на визуальное восприятие. Хорошо было бы, конечно, повторить, но на площади в Альфаме не продавали абхазское вино...
Итак, стало ясно, что пора возвращаться в Винный Пояс.
Куда на этот раз? Португалия с порто была, пропитанная хересом Андалусия была, кьянти в Тоскане, шампанское в Париже, Сицилия с неро д'аволой, винсанто в Санторини, верментино в Лигурии, Ментон, Чинкветерра, Тбилиси, Ереван, Баку... всё было. Майорка и Каталония — этого не было. Нет, Барселона и Монтсеррат были, но северной Каталонии и Французской Каталонии не было. Туда и полетим.
Мы летели так, как бежал Жерар Депардье в фильме.
Забыл его название. Он там сидит в тюрьме, сидит, потом его выпускают, и он бежит через весь город. Его лошадиная грива развевается над его лошадиным профилем, он взбегает по лестнице домой, бросается к кухонному шкафу, вынимает оттуда большую бутыль красного вина и выпивает ее до дна в один присест.
Итак, мы на Майорке. Майорка привлекла вовсе не курортной Пальмой, а двумя концами света. Мы любим концы света — всё, что выдается далеко в море, а вокруг при этом ничего нет. Кабо Сан Лукас, Козумел и Исла Мухерес в Мексике, Искья, Марина дель Кантоне в Кампанье, Агридженто в Сицилии. На Майорке эти концы — Бухта Са Калобра и Мыс Форментор.
Форментор состоит из двух кругов ада. На первый надо взбираться по страшному серпантину. На нем трудно, но можно разъехаться со встречной машиной. Он оканчивается площадкой с киоском прохладительных напитков, около которого ты убеждаешься, что тебя надули. Высоченная, выступающая далеко в море скала с отвесными вертикальными стенами и маяком на верхушке как плавала в далеком небе, так и продолжает. А то, что мы преодолели, карабкаясь по серпантинам, — это всего лишь первая ступень к ней. На поверхности вертикальной стены с трудом различим второй круг ада — узкий извилистый выступ, который и есть дорога на вершину. Выступ шириной в один (!) автомобиль. У въезда на него стоит полицейский джип. Слава Богу, думаю я, туда не пускают...
Однако, чтобы жена не подумала, что я боюсь ехать наверх, иду к джипу на предмет получения официального запрета.
Двое молодых полицейских в футболках с погонами. Один похож на Дона Хозе, оперного такого, романтического. Второй тоже похож на Дона Хозе, но ближе к новелле Мериме, более такого крестьянского, грубоватого типа. Оперный не говорит по-английски, а литературный говорит. Но оперный с моей стороны, поэтому я задаю ему вопросы, крестьянский переводит их на каталонский и подсказывает оперному, как отвечать.
Короче, ехать можно, говорят, но разъехаться нельзя. Кто первый увидит расширение дороги и встречную машину, тот останавливается, жмется к стенке или неогражденному обрыву (!) и сигналами, а также миганием фар приглашает встречного рискнуть. Такая технология.
«То есть ехать нельзя?» — радостно спрашиваю я. «Нет, почему, можно, — говорят, — но в одну сторону». Смеются, уже как два Мефистофеля: «Наверху трудно развернуться, но если один выйдет и будет контролировать, то можно. Вас ведь двое?»
Она все это слышит, надо ехать... На подъеме видим далеко наверху встречную машину, стоящую, прижавшись к стенке, и мигающую дальним светом. Приглашают протиснуться по краю пропасти. Я и тот наверху прижимаем зеркала. Чуть не скребемся кузовами.
Получили, что хотели. Наверху со всех восьми сторон синяя пустота. Космос. Конец света в чистом совершенном виде. Never again...
Дальше — северная Каталония. Мы обосновались как можно ближе к французской границе, чтобы поездить по обеим Каталониям: испанской и французской. Жемчужина испанской — Кадакес, причем жемчужина в буквальном смысле, он белый и светится изнутри еще более белой белизной. Любимое место Великого Деформатора Сальвадора Дали, а также Пабло Пикассо и многих из тех, кто создавал искусство ХХ столетия. Шагал, Лорка, Матисс, их жены и подруги бесконечные... Преимущественно русские.
Напротив музея Дали в Фигеросе есть магазин репродукций и сувениров, связанных с Дали, где хозяйничает милая русская женщина Валентина Агафонова. Кроме магазина она занята попечительством художников-инвалидов по всему свету, устраивает их выставки и продажи работ. Мы обсудили с ней мистическую роль русских жен в западном искусстве и сошлись на том, что все это неспроста и каким-то таинственным образом запрограммировано свыше. О случайности не может быть и речи. Гала Дали, Ольга Хохлова Пикассо, музы Матисса, Леже...
Один из дней в Кадакесе пришелся на воскресенье.
Был базар или ярмарка. Из окрестных сел привезли рыбу, оливки, фрукты, мед, вино, вино, вино, вино и вино. Абсолютно все продавцы были одеты в белое с головы до ног. Белые актеры на фоне белых декораций. Думаю, что визуальная акция была важнее коммерческой. По крайней мере, покупатели тут казались совершенно лишними. Над всем этим на фоне моря высился бронзовый позеленевший памятник Дали. Великий Деформатор, театрально отставивший мизинец опирающейся на трость руки, явно был жив и режиссировал этим белоснежным праздником. Под памятником стояла глиняная печь для хлеба, точно такая, в которых пекут хлеб во всем Винном Поясе, включая Ближний Восток и Закавказье. В одном из окон окружающих ярмарочную набережную белых домов можно было заметить знакомое лицо Елены Дьяконовой, в замужестве Галы Дали. Она всегда здесь, тем более по воскресеньям. В обрамлении свалившихся в море отрогов Пиреней.
Пиренеи и отделяют нас от французской части Каталонии.
Нормальный человек направится туда с небольшим крюком на Фигерос, а оттуда по автостраде в Перпиньян. Ровно и быстро. Мы же наоборот поедем по прибрежной извилистой, живописной, завязанной в узлы горно-ущельной дороге. А автострад и у нас в штате Иллинойс хватает.
Последний испанский городок — Портбу. Когда в этих местах между Испанией и Францией ходили поезда, их тут переставляли с европейской на пиренейскую колею. Здесь находится уникальный памятник, который в отличие от обычных памятников не торчит, а наоборот врыт в землю, точнее в гору. Это памятник германскому философу Вальтеру Беньямину. Он, как и многие беженцы из нацистской Германии, пытался добраться до Португалии, чтобы оттуда уплыть в Западное полушарие. Многие делали это через Портбу. Однако в течение тех дней, когда он ожидал визу, обстоятельства изменились, ему грозила высылка обратно. Вальтер Беньямин покончил с собой в отеле в ночь перед депортацией.
Памятник, который мы долго искали, так как к нему не ведут никакие указатели, представляет собой стальной наклонный туннель к морю внутри прибрежной скалы. Когда спускаешься по ступеням к выходу из тоннеля, он оказывается перекрыт невидимым сверху листом толстого стекла. Море видно, а стекло замечаешь, только когда дотрагиваешься до него. Приходится идти назад. Трагическая история, рассказанная серой скалой, голубой бухтой, коричневой стальной трубой и стеклом...
Вот и французская граница. Слава Богу, ни виз, ни паспортов не требуется. Старая будка пуста и разрисована граффити.
По обе стороны будки флагштоки с флагами. Это все, что осталось в Европе от границ. Вместо испанского флага с южной стороны будки и французского с северной на обоих флагштоках развеваются одинаковые каталонские, полосатые как ермолаевские акварели. Здесь кругом Каталония. Как всякий народ, силою судеб лишенный государственности, каталонцы невероятно гордятся своей особостью и демонстративно не обращают внимания на принадлежность к двум разным державам. В этих краях, тем не менее, все свободно владеют тремя языками: каталонским, испанским и французским.
Кстати, похожая ситуация и на западном краю франко-испанской границы. И там по обе ее стороны расположился строптивый народ, давно и упорно добивающийся независимости, — народ басков. Эта Баскония обостряет размышления о зеркальности европейского и кавказского концов Винного Пояса, древней тайной схожести грузинского и баскского языков и обычаев, не говоря уже о загадочной симметрии совпадения названий обеих географических областей — Иберии (в Испании) и Иверии (в Грузии). То ли это какой-то сбой в Программе, по которой развивается человечество, то ли наоборот, неразгаданный ее атрибут. «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам»...
Серпантин по горам, сплошь покрытым виноградниками. Винный Пояс как таковой. Внизу в бухтах уютные микроскопические городки. У всех есть бульвар, как в Ницце, и выводок белоснежных яхт, пасущихся в заливе и просвечивающий сквозь пальмы набережной. Хоть и Каталония, а все же Франция, как ни крути.
Наступает кульминация поездки.
Депардье взбегает по лестнице и открывает заветный шкафчик. Мы съезжаем с дороги и по песку вползаем на винодельню с дегустационным домиком под деревьями. Полутемное, прохладное, стерильно чистое помещение. Каменные ванны на столах. Зачем? Боже, какой я темный человек. К стыду своему, я даже не знаю, как называется тот, кто обслуживает посетителей на дегустации. Нет, сомелье это в ресторане. Я буду называть его Инженером Человеческих Душ.
Он ниоткуда не выходит, а просто материализуется в середине влажной темноты. Весь в черном. Как две капли воды похож на Эдриана Броуди, но гораздо выше и торжественнее. Вообще как-то основательнее. Шутка ли сказать — сомелье человеческих душ. Он долго что-то рассказывает, но я даже не понимаю, на каком языке. Мы пробуем разные сорта, а он сливает остатки в каменные ванны. Интересно, а потом куда это все? Некстати и с ужасом вспоминаю, что у меня сломался навигатор, не выдержав бесконечного танго горных дорог. Я так думаю, что навигатор не понимает вертикальных движений.
Вечером на балконе в отеле «Маритим» посредине стола стояла черная бутылка с красным Les Clos de Paulilles на фоне синей бухты Розес. Слева за темносерыми горами был не виден белый Кадакес, справа уже не в фокусе туманились пляжи Эмпуриа Брава. Бутылка быстро кончилась, и мы пожалели, что не взяли ящик. Потом решили, что это было бы проявлением дурного вкуса. Такое вино не возят ящиками. Одна бутылка — куда более изысканно. На свете не так уж много мест, откуда можно с утра пересечь французскую границу, чтобы привезти к ужину бутылку вина. А завтра сделать это снова.
