Цивилизация
Я симпатизирую людям, которые познают наш мир, путешествуя по нему пешком. Иногда меня не совсем верно понимают. Когда я говорю «ходить пешком», я не имею в виду спортивную ходьбу или походный туризм. Я имею в виду именно ходьбу пешком. Сам я хожу пешком как пилигрим, без всякого снаряжения и багажа. Путешествовать пешком всегда трудно, но эти путешествия всегда приносят мне радость, даже экстаз. Мир открывается мне — и внезапно путешествие становится легким.
Тех, кто хочет снимать фильмы, я призываю путешествовать пешком. Я хотел бы дать вам такую максиму: наш мир открывается тем, кто ходит по нему пешком.
Когда великий киноисторик Лотте Айснер умирала в Париже, я прошел пешком весь путь из Мюнхена до нее, чуть менее тысячи километров. Таким вот образом я просто не позволил ей умереть: через четыре недели после этого ее выписали из больницы.
Интеллектуальный, духовный мир открывается тем, кто читает. Я думаю, что мне не нужно много раз повторять это здесь, в России, но когда я провожу подобные встречи в США, мне приходится об этом говорить. Я говорю: «Читайте, читайте, читайте, читайте. Если вы не будете читать, вы никогда не станете кинематографистами».
В моей школе кино есть обязательный список книг для чтения. В него входят «Георгики» Вергилия. Возможно, это самое великое произведение, написанное этим величайшим поэтом. «Георгики» помогли мне в фильме, который я снимал в Антарктиде. Нас было двое — оператор и я. Когда мы приземлились на военном самолете, оператор Питер Цайтлингер повернулся ко мне и спросил: «Вернер, как мы можем кому-то, кому угодно, объяснить смысл этого континента?» Ответ занял у меня три секунды. Я сказал: «Мы не будем объяснять ничего. Мы сделаем так же, как Вергилий в «Георгиках». Вергилий поет о прекрасном пчелином улье, о яблочном саде и его красоте, об ужасных призраках. Так я нащупал способ, понял, как показать красоту Антарктиды и тех людей, которые там работают.
Также в список для чтения входят, например, «Эдды», старинные исландские саги, которым уже более тысячи лет, рассказы Хемингуэя и официальный рапорт о расследовании убийства президента Кеннеди. Мне кажется, этот рапорт — очень насыщенное литературой произведение. Мне очень нравится читать его именно как литературу.
Первое, чему я обучаю в своей школе, — вскрывать замки и проникать в разные помещения. Когда я путешествую пешком, я всегда проникаю в пустые дома и ночую в них. Но при этом я никакого ущерба этим домам не наношу. Просто проникаю внутрь, а потом, когда ухожу, закрываю дверь.
Еще один обязательный навык студенты моей школы получают, когда я их учу подделывать документы. Без таких подделок мы бы никогда не смогли снять фильм «Фицкарральдо». Через несколько недель после начала съемок «Фицкарральдо» началась приграничная война между Перу и Эквадором. Я сказал начальнику КПП: «Мой полковник, у меня есть разрешение на съемку в этом районе, но я его не взял с собой. Если вы хотите, чтобы я вам его показал, мне придется отправиться в Лиму». Через 4 дня я вернулся на своем пароходе к этому КПП с разрешением. Это был прекрасный документ на пяти страницах. Бумага от президента. Язык его был аутентичный, такой цветастый испанский, который предпочитают использовать в подобных документах властители этих мест. На нем было три подписи. Самая большая и красивая — подпись Белаунде, президента Перу. Также это разрешение подписал секретарь его администрации и нотариус президентского дворца. И еще там были государственные печати. И под подписью Белаунде был еще один штамп, правда, немецкий, примерно такого содержания: «Если вы хотите приобрести права на этот фотоснимок, пожалуйста, свяжитесь с фотографом по такому-то адресу». Я вручил этот документ полковнику и сказал: «Полковник, читайте. Читайте прямо сейчас». Он посмотрел на него, увидел подпись президента и пропустил нас. Наверное, нет нужды объяснять, что за Белаунде это разрешение подписал я.
Первые мои 11 фильмов я снял на украденную камеру. Она принадлежала институту, который был предшественником Мюнхенской киношколы. Камеру давали молодым, подающим надежды режиссерам, но мне ее почему-то не давали. Однажды я очутился в помещении, где хранилось оборудование для съемок — камеры и все такое прочее, — и вдруг я понял, что я один там, в течение 10 секунд там никого больше не было. Я схватил самую лучшую и свалил. На эту камеру я снял 11 фильмов, включая «Агирре, гнев Божий». Так что если вы хотите стать кинематографистами, не ждите разрешений или аппаратуру, их можно получить и самостоятельно.
Во время съемок фильма «Дикая голубая глубина» мне нужно было встретиться с бывшими астронавтами и объяснить, чего я от них хочу. Они все были не просто бывшими астронавтами, но еще и высококвалифицированными специалистами. Один из них — знаменитый исследователь плазмы, еще одна дама — молекулярный биолог, при этом еще и с ученой степенью по международному праву. Мы встречались с ними в зале. Когда я зашел туда, они уже сидели полукругом. Я представился, пожал им руки — и вдруг почувствовал, что мое сердце не на месте, я не знал, с чего начать. Я посмотрел каждому из них в глаза, а потом рассказал, что вырос в маленькой деревне в баварских Альпах. В этой деревне не было техники — ни радио, ни телефона. Кино там тоже не было. Я не видел фильмов в детстве. До 11 лет я вообще не представлял себе, что в мире есть кинематограф. Может, кому-то это покажется странным, но свой первый телефонный звонок я сделал в 17 лет. Так вот, я им все это рассказал и еще рассказал, что мальчиком я умел доить коров. И тут я среди этих астронавтов заметил одного с таким выразительным мужественным лицом. И я говорю: «Вот вы, сэр, вы умеете доить корову?» И он засмеялся: «Да, я умею». И показал жестами, как это делать. Если бы я ошибся, я бы поставил себя в неловкое положение. Что я хочу этим сказать? Если вы хотите быть режиссером, вы должны понимать человеческие сердца.
Самая большая трудность — это одиночество. В джунглях на съемках «Фицкарральдо» со мной была тысяча человек, но через две недели уже ни один из них не верил, что я смогу перетащить пароход через гору. Ко мне приходили целые делегации и просили отказаться от съемок и разъехаться по домам. Единственным, кто сохранял полное спокойствие, был я. Очень тяжело было двигаться дальше. Пароход гигантских размеров нужно было тащить на тросах размером с мою ногу, а они лопались от такой нагрузки. В какой-то момент я остался один. Со мной не было никого, абсолютно ни одного человека. Возможно, формы этого одиночества будут не столь драматичны, но их все равно нужно принять. Не нужно быть глупым. Нужно ясно смотреть на вещи. Когда у вас есть четкое представление того, что вам нужно, это помогает вам привлечь на свою сторону, убедить в своей правоте людей, которые помогут вам.
Если вы хороший рассказчик, то вы сразу понимаете, с хорошей историей вы имеете дело или нет. Довольно странно, но я никогда не искал специально истории — они каким-то образом сами меня находят. Они приходят как воры в ночи.
Каким-то образом я очень ясно могу представить себе фильм. Я вижу его таким, каким потом его можно будет увидеть на экране. Я вижу видеоряд, слышу музыку. Именно поэтому я очень быстро пишу сценарии. Например, сценарий к «Агирре» был написан за два с половиной дня. Он, кстати, был написан при весьма специфичных обстоятельствах. Я ехал со своей футбольной командой на автобусе. В подарок команде, с которой мы должны были играть в Италии, мы везли два бочонка баварского пива, но один из них был открыт, когда мы подъезжали к Австрии.
У меня на коленях была печатная машинка. Я сидел с ней в автобусе и писал сценарий, а в это время вокруг меня веселились и пели песни эти охламоны. Хуже всего вел себя наш двухметровый вратарь. Ему было очень любопытно, и он все время заглядывал за плечо, чтобы посмотреть, что я там такое пишу. И в конце концов его вырвало на мою печатную машинку, так что некоторые страницы пришлось выкинуть. Интересно, что сцены, которые пришлось выкинуть, я уже не мог вспомнить. Я точно знаю, что из-за этого я потерял одну-две превосходные сцены, но что именно там было, я так и не смог вспомнить.
Я решил снимать кино в 14 лет, когда уже жил в Мюнхене. К тому моменту я посмотрел какие-то не особо выдающиеся фильмы вроде «Тарзана», «Зорро», «Доктора Фу Манчу», но это не они повлияли на меня. Была одна трехнедельная фаза в моей жизни… Можно, наверное, ее назвать «фазой сияния». Но я хотел бы очень осторожно обращаться с этим словом «сияние», потому что иначе это будет звучать очень претенциозно. Так вот, в это время случились три вещи, которые повлияли на мою жизнь. Я начал ходить пешком и прошел так вдоль границы с Албанией. Второе — у меня было крайне драматическое религиозное переживание: в 14 лет я крестился и стал католиком. Сейчас религия уже не играет такую роль в моей жизни, но во многих фильмах все еще есть отдаленное эхо этого. И третье — я захотел стать поэтом кино. И да, вот еще что. Я тогда был поменьше ростом, так что я понимал, что мне еще предстоит вырасти и в полной мере ощутить тяжесть ноши, которую я в тот момент на себя взвалил. Помню, как я провел всю ночь у замерзшего озера, размышляя обо всем этом. И я сказал себе: «Я готов принять вызов. Я берусь за эту задачу».
Cinéma vérité — это направление, которое провозглашает себя кинематографом правды. Они опираются на факты, но фундаментальная ошибка заключается в том, что факты как таковые еще не правда. Факты — это просто факты. Они могут создавать стандарты, нормы, но только поэзия может создавать сияние. Например, телефонный справочник Нью-Йорка — книга, в которой просто есть факты, но нет правды. Тысячи телефонных номеров — это перечень фактов, но эти факты не говорят нам, плачет ли мистер Брайан Смит по ночам в подушку. Вы можете получить кинематографический опыт лучшим из способов — способом сияния. Добиться этого сияния можно с помощью творчества, поэзии, изобретения.
Мне не нравится реклама. Я думаю, что реклама – это катастрофа. Реклама была и в предыдущие века, например, вывеска на цирюльне или харчевне — это ведь тоже реклама. Но есть одно отличие, если сравнивать такую с рекламу с сегодняшней. На американском телевидении каждые 9 минут прерывают фильм и показывают 3 минуты рекламы. Из-за таких перерывов аудитория теряет нить повествования, теряет ощущение ее связности. Когда разговариваешь с 10-летними американцами, вдруг понимаешь, что они не умеют рассказывать связные истории. Умение рассказывать истории — это одно из величайших достижений, которые есть у человечества. Именно потому, что я вижу, как реклама разрушает истории, я никогда не участвую в ее производстве.
Мое участие в капитализме ограничено. Мне принадлежит очень немногое, поэтому я считаю, что не принадлежу к миру потребителей.
Вообще-то я никогда не считал, но, кажется, я снял около 60 фильмов. Есть несколько фильмов, которые я не закончил. Один — о завоевании Мексики глазами ацтеков. Это было так дорого, что я не смог собрать деньги. Этот фильм лежит, я могу к нему в любое время вернуться, но если нет, что ж, так тому и быть. Сейчас я снимаю пять фильмов. И еще пять-шесть фильмов готовятся, чтобы захватить меня. И я готов продолжать снимать до последнего дыхания. Возможно, в какой-то момент меня придется выносить со съемочной площадки ногами вперед.
После мастер-класса Вернер Херцог дал «Газете.Ru» интервью, в котором рассказал о подделке документов, крокодилах-альбиносах, пейзажах в глубине человеческих сердец, молодости интернета и пользе твиттера.
