Цивилизация
– В 2019 году Ольга Васильева, занимавшая тогда пост министра просвещения России, прогнозировала, что к 2029 году нехватка учителей в стране составит почти 189 тыс. человек. Сейчас Минпросвещения утверждает, что в российских школах ситуация с педагогическими кадрами налаживается. Кому верить?
– Заявление Ольги Васильевой имеет под собой основание. В нулевых в России был большой всплеск рождаемости. На это также влияют всплески рождаемости, вызванные еще со времен окончания Великой Отечественной войны. Соответственно по демографическим прогнозам в третьем десятилетии этого века у нас будет много школьников. Хотя с точными цифрами тут торопиться не стоит.
Многое зависит от рождаемости и миграции в ближайшие годы.
– Есть мнение, что нехватка педагогических кадров появляется из-за того, что студенты, выбравшие изначально профессию учителя, попросту не идут по ней работать. Или даже изначально не рассматривают эту опцию и идут ради бумажки о высшем образовании, так как якобы в педвуз поступить проще, чем в другие. Что вы об этом думаете?
– Наш университет в этом плане отличается на фоне других педагогических вузов по стране, так как у нас для поступления на бюджет нужен достаточно высокий балл ЕГЭ – в среднем по разным направлениям более 80. К нам идут сильные выпускники школ. Но и в целом по стране этот показатель заметно вырос. Советская поговорка «Ума нет – иди в пед» уже неактуальна.
– А идут ли они от вас потом работать в школу?
– Мы никого не заставляем идти работать в школу. Более того, я считаю, что больше выпускников выберут работу по своему профилю, если их к этому не принуждать.
– Получается, к вам приходят студенты, вы их учите, а потом отправляете в свободное плавание: мол, делайте, ребята, что хотите?
– Не совсем так. Не стал бы называть это свободным плаванием, поскольку мы помогаем нашим студентам с практикой, с трудоустройством. Если человек хочет работать в школе, то все наши ресурсы разворачиваются к его выбору.
Если брать грубо, то 30% приходящих к нам абитуриентов изначально уверенно настроены на работу в системе образования. Часто у них кто-то из родственников работает учителем или воспитателем в детском саду или каким-либо образом задействован в этой системе – и эти 30% хотят строить такую же карьеру, как и их родственники.
Остальные 70% выбирают педагогику, так как понимают, что их интересы точно не в области точных наук или технике, но им интересно работать с людьми. Они ждут, что их карьера будет связана с общением, переговорами, работой с текстами – все эти навыки необходимы учителям. Педагогика дает знания и навыки не только для тех, кто связывает свой путь с системой образования, но и с практикой работы с персоналом, в сфере социальной защиты, консультирования, торговли, повышения квалификации, рекреационной деятельности и т.п.
Поэтому мы говорим ребятам: «Если вам интересно работать с людьми, попробуйте свои силы в разных организациях. И после этого вы определитесь, где вам комфортнее». И на таких условиях многие студенты охотно выбирают учительскую практику.
Школа становится им интересна, поскольку они изначально понимают, что это не обязаловка на всю жизнь.
Молодежь очень ценит мобильность на рынке труда, поэтому в вузе у них должна быть возможность развиваться по гибким траекториям. Им нравится, когда первые два года дают право выбирать и комбинировать разные профили (учитель информатики + учитель русского языка, учитель иностранного языка + проектировщик образовательных ресурсов и др.), и лишь потом просят выбирать более точный профиль.
– Вы говорите, что 30% нацелены на карьеру учителя. А сколько из этих ребят потом оказываются в школе?
– Статистика нам позволяет отследить общую долю трудоустроенных, и она довольно высока: 70-80%. Выпускники выбирают карьеры в разных профессиональных сферах деятельности. Статистика не дает возможность получить различие между тем, идут ли они работать в школу, детский сад, учреждение дополнительного образования, занимаются ли организацией сезонных детских лагерей или другим. К тому же часть студентов после бакалавриата продолжает учиться в магистратуре.
– Но в целом они остаются в образовании?
– Они обязательно занимаются приложением навыков, которые важны в образовании, но не обязательно в системе образования. Скажем, человек, учитель по профессии, пошел работать в один из парков развлечений – «Кидзанию», «Кидбург», «Мастерславль»… Или работает в кадровой службе компании и занимается организацией повышения квалификации персонала. Или оказывает просветительские услуги через интернет. Это он по специальности пошел работать или нет? Де-юре эти организации не относятся к системе образования, хотя по сути образование там – базовый процесс.
– Что может сделать Высшая школа в целом, чтобы задержать студентов в профессии?
– Помимо того, что я говорил раньше, – давать возможность пробовать себя в разных профилях – важно чтобы ребята пробовали себя не только в своем вузе. Совершать академические обмены внутри страны и международные. Мне кажется, что такая замещающая академическая мобильность – когда студенты могут сравнивать среды обучения, смотреть на одну и ту же проблему из логики разных научных школ, – крайне важна. В такие моменты и происходит развитие.
Также необходимо давать студентам тренировать освоенные компетенции и получать обратную связь. У нас в вузе есть независимый Центр оценки качества образования, где учащиеся могут попробовать себя в тех или иных видах педагогической деятельности. Например, сдать тест, подобный ЕГЭ, разобраться с проблемной педагогической ситуацией, предложить решение и посмотреть, насколько оно удачное, провести имитационное занятие со студентами колледжа и получить рекомендации, что нужно доработать. После такой подготовки идти в школу уже не так страшно.
– Почему часть ребят, нацеленных на работу в школе и прошедших полноценную подготовку, все-таки сворачивают с этой траектории? Что их пугает?
– Самое сложное для выпускников, которые только-только начали работать в школе, – это рутина. В 60-е года американская писательница и педагог Бел Кауфман, основываясь на своем опыте работе учителем в школе, написала роман «Вверх по лестнице, ведущей вниз», где точно передала атмосферу рутины и бюрократии. И молодых специалистов это тревожит – как вести себя на методических советах, как заполнять школьную документацию, как наладить дисциплину, как настроиться на работу с родителями. Надо понимать, что все эти навыки требуют своего рода «индивидуальной настройки», некоторого опыта, к которому нельзя заранее подготовить.
Первый год после выпуска мы стараемся консультировать молодых учителей, отвечая на их порой странные вопросы, специфичные для каждой школы. Но этот этап нужно пройти и перейти дальше. Когда рутинные вопросы решены, работать с детьми становится интересно.
– Вуз не готовит к педсоветам и заполнению разного рода бумажек?
– Нет. Уклад жизни каждой школы со специфическим сплетением отношений между учителями, завучами, методистами — это такая формальная штука, которая осваивается по ходу дела. Мы, конечно, помогаем первый год и стараемся научить студентов отличать формальные вещи от содержательных, но все-таки молодые учителя должны научиться этому самостоятельно. Главное, чтобы они сами умели учиться.
– Учителя по-прежнему очень устают от количества документации, которую им надо заполнять – этими разговорами заполнены профессиональные форму и группы в социальных сетях, – как молодым учителям научиться справляться с этой частью рутины?
– Каждый министр просвещения, когда занимает должность, обязательно издает документ, призванный уменьшить бюрократию.
На самом деле, проблема с бюрократией в России заключается не в том, что сверху валится много отчетов. Даже если сверху будет валиться мало отчетов, сама система управления устроена так, что на любое действие от учителя требуется предоставить фактуру, подтверждающую, что он это сделал. То есть составить отчет.
Провел с детьми серию воспитательных мероприятий – завуч обязательно попросит какой-то документ, о чем были эти мероприятия, даже если самого завуча сверху об этом никто не спрашивал. Это часть системы управления, она вживлена в школу, но не только, эта беда есть и в бизнесе со всеми их индикаторами успешности (KPI).
Но с этим можно совладать. Когда я только начинал учительствовать, это было в начале девяностых, нужно было заполнять много документов. Один раз я получил таблицу, в которую надо было внести ФИО всех молодых педагогов, год рождения каждого, их образование, стаж и т.д. И в конце была колонка, которая называлась «социальная защита». И я пытался выяснить, как ее заполнять, но никто на этот вопрос ответить не смог. Тогда я взял и напротив каждой фамилии написал: «Социально защищен/защищена». Отчет приняли и все было нормально.
Учителям иногда придется делать бессмысленные вещи – и их задача научиться преодолевать это максимально быстро и на автомате. Тем более, что современные технологии это позволяют. Появились ведь сервисы электронной школы, уже не нужно помногу раз переписывать состав класса в бумажном журнале, выводить итоговые отметки на калькуляторы, расставлять пропуски, уже почти не требуется писать длинные характеристики на каждого ученика, переписывая все достижения и неудачи, работает электронный журнал.
– Когда общаешься с молодыми учителями, понимаешь, что школа часто не дает им возможности для самовыражения во внешнем виде. Фиолетовые волосы, пирсинг, тату. Как в вашем университете относятся к этим ребятам? И что вы думаете о том, что часть школ не приемлет подобный вид учителя?
– Как-то в ходе одной из приемных компаний абитуриенты задали мне вопрос, как в вузе относятся к красным и зеленым волосам. Я так удивился. Как к ним можно относиться?! Ну есть они и есть.
Если вы пройдетесь по разным аудиториям вуза, то увидите молодых людей с волосами самых разных цветов. Мы ведь гуманитарный вуз – а это место, где эксперимент с разными социальными практиками является предметом изучения. Одно время у нас даже был музей молодежных субкультур. Педагогика работает с отношениями между людьми, ищет способы выстраивания таких отношений, которые бы позволяли, с одной стороны, сохранять индивидуальность, с другой – оставаться общностью.
Вместе с тем мы обсуждаем, что в школах могут быть разные корпоративные культуры, на которые влиять прямым образом мы не в состоянии. Но когда ты понимаешь, как устроены эти отношения, как они структурированы, – проще на них влиять и изменять. Важно не принимать сразу в штыки, а попробовать разобраться и постепенно перестроить отношения. Наша профессия – эволюционные изменения даже в условиях «чужого монастыря», в который, как известно, со своим уставом не ходят.
– Как вузы сейчас готовят учителей к работе с детьми, у которых есть особые образовательные потребности? Ведь это тоже серьезная сложность, которая может пугать. Например, учитель приходит в класс, а у него у трети учеников проблемы с пониманием русского языка.
– Пять-семь лет назад у нас были отдельные магистерские программы, которые знакомили студентов с тем, что делать в такой ситуации – когда в его классе собрались дети разных этнических и религиозных принадлежностей. Сейчас мы поняли, что подобные ситуации уже не частный случай отдельной школы и встречаются повсеместно. Поэтому у нас появились отдельные модули для изучения уже внутри бакалаврских программ.
Но тут надо честно сказать, что в случае, когда речь идет о детях с нарушениями в развитии, у науки нет стопроцентных отработанных консенсусных методик. Здесь часто целесообразно придерживаться подхода: сколько детей – столько методик, так как у каждого ребенка свои особенности.
Поэтому мы учим студентов, как выбирать методику, которая подойдет для работы именно с его учеником. И как отличить явно ложные подходы от релевантных, которым можно доверять с той или иной степенью условности.
– Вы курируете студентов в этом направлении – помогаете ли искать им подходы, когда они уже ушли в школу?
– Только первый год. Дальше учитель может записаться на курсы повышения квалификации и учиться. Согласно российскому законодательству учителя постоянно должны совершенствовать свои навыки преподавания.
– Раз речь зашла про курсы повышения квалификации – скажите, так ли они обязательны? Не проводят ли их только для галочки, отнимая у учителей драгоценные ресурсы, которых у них и так немного?
– В среднем каждый учитель проходит подобные курсы раз в три года – это не так часто, если сравнивать с образовательными системами с более высокими результатами. В том же Сингапуре квалификацию надо повышать каждый год.
Курсы бывают очень разными. Хорошее повышение квалификации – это когда вы с коллегами обмениваетесь опытом, вместе работаете над поиском решений в задачах, где готовых ответов нет, устанавливаете новые контакты, чтобы в дальнейшем друг другу помогать. Если на повышении квалификации вы записываете под диктовку, что вам рассказывает скучный человек, который никогда не работал в школе... Что тут сказать? Толку мало.
К счастью, сейчас каждая школа сама выбирает, какие курсы своим педагогам заказать. Директор предлагает учителям курсы, исходя из их опыта, стажа, потребностей. В Москве есть большая организация – «Корпоративный университет Московского образования» – она координирует усилия вузов и других организаций по повышению квалификации. Очень хорошо, что сейчас повышение квалификации – это не одна организация-монополист, а соревнование между разными организациями за обучение учителей. Все они должны входить в специальный перечень организаций, утверждаемый на уровне Минпросвещения России. Это в какой-то степени позволяет балансировать рынок и государственный контроль. Но думаю, что система еще не устоялась, нужно время.