Цивилизация
– В своей книге «Ген борща, или Психоанализ домоводства», посвященной психологическим феноменам современного домохозяйства, вы пишете, что никакого «гена борща» не существует, и у женщин конечно же нет никакой особенной природной склонности к варке супа или мытью посуды. Но почему в любой смешанной компании традиционно мужчины идут разговаривать про жизнь, а женщины отправляются резать салаты? Можно ли изменить этот расклад?
– Думаю, если взглянуть чуть внимательнее, можно заметить, что в разных семьях совершенно разные расклады. Где-то за приготовление пищи отвечает женщина, а где-то мужчина – кормилец в прямом смысле слова.
Не имеет значения, где чья обязанность, если в паре есть возможность диалога, и такое разделение – совместная договоренность, а не что-то, предполагающееся по умолчанию. Дом – это проект, где у каждого есть право выбора.
Когда я сидела в декрете с тремя детьми, а муж много и тяжело работал, невозможно было представить, чтобы вечером я стала бы его грузить еще и готовкой. Также я понимала, что в мире нет таких денег, ради которых я захотела бы работать в офисе, но я хорошо умею вести домашнее хозяйство и заниматься детьми.
Кто-то же, наоборот, ни за какие коврижки не согласится сидеть дома и готов работать чуть ли не круглосуточно, зарабатывая (в том числе) на помощницу по хозяйству и няню.
Так что дело не в патриархате, а в добровольном принятии на себя обязанностей. Но при этом важно договориться, что домашнее хозяйство – та же работа на полную ставку, а не просто «сидение дома». Если женщина это осознает, то ее близкие тоже примут такое положение дел.
– В современном мире быт очень упростился: еда продается готовой, а уборку можно делегировать роботу-пылесосу, мойщику окон и еще десятку гаджетов. Но при этом есть люди, которые добровольно как будто усложняют себе задачу: пекут хлеб, придумывают новые способы вычистить чайник или унитаз. В чем суть этого феномена?
– Это акт творчества в чистом виде. У меня, например, есть подруга, успешный журналист, многодетная мама. Она варит джем по своим авторским рецептам, разливает его в крошечные баночки, как-то фантастически упаковывает и дарит. Это не просто какое-то там варенье из жимолости, это высокое искусство.
Есть блогеры с миллионами подписчиков, которые рассказывают только об уборке. Я знаю журналистку, которая пишет о наведении чистоты так, как пишут о романтической любви, о восхождении на Эверест. Хочется бросить все и бежать мыть квартиру.
Все дело в принуждении или его отсутствии. В авторстве твоих действий. Если я пеку, мою и чищу потому, что это мой любимый дом, – это радость. Если я «убиваюсь по хозяйству», потому что в голове голос мамы, бабушки или свекрови твердит «посмотри, какая у тебя раковина» или «унитаз – лицо хозяйки», то о какой радости может идти речь?
– Как создать тот самый дом с большой буквы, куда хочется идти вечером?
– Это случается, если мы вкладываем часть себя. Это не у всех и не всегда получается. Например, если человек с детства слышит «здесь нет ничего твоего», «не вздумай вешать на стену эту ерунду», «в своем доме будешь командовать», он не присваивает себе пространство, не имеет представления, что ему нравится, чего хочется, что он любит или нет. Есть люди, которые уже во взрослом возрасте спали на сдвинутых стульях или в одной комнате с родителями, потому что других комнат просто не было. Они не знают, какие они внутри, поэтому и воплотить себя в Доме не могут.
– А что делать, если ребенку хочется обустроить свой угол так, что у родителей волосы встают дыбом?
– Закрыть рот, зашить, заклеить пластырем – и разрешить самовыражаться. Шучу. Выделить какую-то часть общего пространства для ребенка, чтобы он мог там экспериментировать. Поддерживать и обучать. Обращать внимание на то, чем он интересуется, предлагать варианты, разговаривать о символах и знаках. Стараться понять, что стоит за его желаниями. Не обесценивать.
– В каком возрасте ребенку уже можно и даже нужно начинать жить одному и есть ли вообще такой возраст?
– Пока человек живет в родительской квартире на родительские деньги и ест сваренный мамой суп, он ребенок. Как отдельное взрослое существо он еще не родился. Вспомним Женю Лукашина и Надю Шевелеву – 35-летних хороших детей своих мам. Их мамы – военное поколение, в них живет огромная боль потери, и о том, чтобы добровольно расстаться с кем-то близким, они даже не могут помыслить.
В благополучном варианте ребенок уезжает из семьи, например, учиться, а мама с папой остаются – и это нормально. Приемлемый возраст начала самостоятельной жизни – старшие курсы университета.
Но сепарация должна быть постепенным процессом, а не резким отселением с двумя чемоданами. Сначала ребенок едет в летний лагерь на месяц, потом к друзьям на дачу на каникулы, потом мама и папа уезжают в отпуск сами, а он готовит еду и обустраивает быт, потом съезжает – родители это частично спонсируют, первое время помогают.
Со временем созвонов и приездов становится меньше, и вот в какой-то момент ребенок начинает называть своим домом другое место, а когда едет к папе и маме, то едет «к родителям», а не «домой».
Сейчас получило распространение печальное явление, когда взрослые люди (25-30 лет) продолжают жить с родителями на правах ребенка: не работают, не учатся (или бесконечно учатся, без завершения), только играют, а родители их содержат и обслуживают. Это так называемый «синдром отложенного старта». Вообще это вид психического расстройства, хорошо бы обратиться за помощью к психологу или психиатру.
– А как быть с вариантом, когда пожилые люди начинают жить с взрослыми детьми?
– Это более естественный и очевидный процесс, когда речь идет о беспомощном человеке. Тем более, что в таких случаях совершенно очевидно, кто в доме «ответственный взрослый», а кто – объект заботы.
– Если пожилой человек живет отдельно, но его дом напоминает музей, где хранятся десятки коробок, сервизов и старых шуб, стоит ли взрослым детям что-то с этим делать?
Главный вопрос: а зачем что-то менять? Потому что вы лучше знаете? Тогда это такая «обраточка» маме за ее попытки много лет назад навести порядок в вашем шкафу, за выброшенные старые игрушки или Очень Важную Бумажку. Нельзя выбрасывать дорогие сердцу вещи другого человека, не важно, идет речь о маленьких или о пожилых.
Исключение – когда запрос поступил от самого человека, он и хотел бы разобрать завалы, но не хватает сил. Или патологический вариант, когда человек годами ходит в одной одежде и ест из грязного блюдца на краю стола, потому что остальное пространство просто завалено вещами. Это состояние, кстати, успешно лечится (если лечить).
– А о чем может говорить полная противоположность захламлению, патологическое стремление к чистоте?
– Болезненная аккуратность – это почти всегда травма, довольно часто – в результате сексуального насилия. И стремление наводить стерильную чистоту – это такая попытка вернуть себе порушенную целостность, чистоту, неповрежденность. Замена гореванию, к сожалению.
– Почему в советские времена стремление к уюту осуждалось, а сейчас, напротив, возводится в культ?
– В СССР считалось недопустимым хотеть чего-то для себя, это клеймилось как мещанство. Самоотречение и самоотвержение, вот что считалось правильным поведением. Кроме того, например, слоники и салфеточки, которые высмеивались в советском кино, были отсылкой к дореволюционному быту, и высмеивая их, «вбивали гвоздь в гроб старой жизни».
Сейчас другой тренд – заботиться о себе, быть в покое и уюте. Очень интересно, во что это дальше выльется.
– Но при этом во все времена люди были привязаны к вещам…
– Почти каждый предмет имеет для нас кроме профанного, функционального, еще и символическое значение. Например, любимая чашка – это подарок родного человека, который выбрал ее для тебя, привез. У меня осталась единственная чашка с изображением каштанов от моей бабушки из Киева. Я помню, как она доставала эти чашки, когда мы приезжали в гости. Для меня это история любви, связи и семьи.
Как быть, если эта связь распалась?
В родительском доме пили чай из тонкого фарфора и с церемониям, а ты принципиально выбираешь грубые кружки и пьешь кофе за рабочим столом.
Мы решаем для себя, что хотим брать из семейной истории, а что – не хотим. Нас как-то называют, обозначают, маркируют, но в нашей власти принять эти ярлыки или отказаться. В групповой терапии, например, есть такое упражнение, когда участники хвалят друг друга по кругу. И оказывается, что совсем не каждая похвала нам приятна, от некоторых комплиментов хочется отвернуться.
То же и семейной историей – мы можем отказаться от принципа «ребенка должно быть видно, но не слышно», но принимаем традицию, согласно которой бабушка печет на первое сентября каждому ребенку свой отдельный пирог.
До какого-то момента человек осознает себя частью семьи, и ему важно делать как папа или как мама. Потом, в процессе сепарации, он отбрасывает родительские принципы и ощупью выбирает свои. А потом, лет в сорок, оказывается, что ты варишь суп, как мама, просто потому, что он самый любимый.
Если же детские воспоминания травматичны и болезненны, то отторжение и панику может вызывать любой намек, вплоть до похожего полотенца или запаха шампуня. А вообще наш домашний уклад – это то, как мы осознаем себя, как умеем о себе заботиться, какими видим себя в этом доме.