Цивилизация
1991 год. Музыканты военного оркестра под управлением Михаила Ивановича Карякина возвращаются в часть и обнаруживают пустые бараки. Советский Союз распадается, войска выведены, но на границе среднеазиатской республики, в которой базируются советские военные, появляются боевики с целью раскачать ситуацию в регионе.
Музыканты берут в руки оружие, чтобы защитить жителей одного из кишлаков. Таков сюжет нового фильма Карена Оганесяна «Медное солнце», спродюсированного каналом НТВ и компанией «Марс Медиа».
«Газета.Ru» побывала на съемках и побеседовала с исполнителем главной роли Владимиром Машковым.
— Я в одном из ваших интервью читал, что вы не любите работать с одним и тем же режиссером по два раза, а у Карена Оганесяна снимаетесь в третий. Как так вышло?
— Нет, я не мог такого говорить. Может мне приписали… У меня же долгое время был один режиссер и педагог — Олег Павлович Табаков. Я всегда понимал, какое это счастье, когда тебя один режиссер хочет снимать несколько раз. Режиссер это же первый зритель, самый искушенный и придирчивый. Плюс он проводник — такой же, как дирижер в оркестре.
У него в голове уже есть сложившееся кино. Понимаете, одному актеру быть очень скучно, можно заблудиться. Обязательно должен быть точный взгляд со стороны от человека, который предложит то, о чем ты сам даже не думал.
Это определенная степень внимания. Вообще по тому, на что направлено внимание человека, можно очень многое о нем понять.
— В чем для вас был актерский вызов в этой роли?
— Самое интересное всегда – подойти поближе к себе самому. И вот этот Михаил Иванович Карякин для меня очень интересная личность.
— Чем?
— Сочетанием противоречивости и какого-то глубинного стержня. В этом сочетании, мне кажется, и рождается настоящий человек. Он может менять свои убеждения, но стержень остается прежним. То есть человек может быть убежден в том, что на людей необходимо давить, а потом увериться в том, что давить не нужно. Но цель остается одной и той же. Понимаете, в армии существует устав, а музыка это свобода. И требуется сохранить свободу в рамках устава, который написан кровью. Состояние души дирижера в этой ситуации совершенно уникально, мне было очень интересно попытаться его поймать.
— Вы нашли какой-то ключ к этой роли, к этому состоянию?
— Когда мы начали работать над сценарием, то первым делом пошли с Кареном к военным дирижерам. И когда мы впервые услышали, как играет военный оркестр — в маленькой комнатке — это произвело невероятное впечатление.
— А что они заиграли?
— «Славянку»! Мы увидели удивительных людей, удивительные жизни, про которые захотелось рассказать. Мне кажется, у нас получилось своего рода притча, которая подходит к любой ситуации коллективного действия.
У дирижера должна быть ответственность за людей, которые ему верят, которые хотят быть единым оркестром. И тут должны сочетаться и дисциплина, и любовь, и свобода — это потрясающее состояние.
— Но ведь персонаж оживает в тот момент, когда у него появляются движения, дыхание, какие-то физические вещи, через которые он раскрывается. Когда я говорил про ключ, то имел в виду вот это.
— Да, вы правы. Персонаж появляется ровно в тот момент, когда хлопает хлопушка. Либо не появляется. И моя задача до этого момента — собрать всю возможную информацию. И чем больше фактов, тем больше вероятность, что появится идея. Вот вам пример таких деталей. Есть такая легенда, что когда Королев уже определился с тем, что в космос полетит Гагарин, он велел второму номеру — Герману Титову — смотреть очень внимательно за тем, что делает Гагарин. И вот они едут на стартовую площадку и Гагарин говорит: «Остановите». Машина остановилась, Гагарин вышел и куда-то пошел. Его не было три или пять минут, потом он вернулся, и они поехали дальше.
Это был единственный момент, когда никто не знал, что он делает. Теперь все космонавты должны остановиться и выйти. Делай, что делали предшественники, и иди дальше (улыбается).
— Давайте теперь вернемся к Карякину...
— У него другое восприятие мира, в нем есть другой объем. Он видит, слышит, чувствует за весь оркестр сразу. Это огромное напряжение. Поэтому у него есть слабости: он может придти домой и выпить, а спит — затыкая уши, чтобы не слышать белый шум внешнего мира, чтобы звучала только музыка внутри. Мне нужно было исследуя этот образ, этого человека, хотя бы приблизиться к тому, чем он обладает, понять его навыки. Еще раз говорю, человек это внимание. Дирижер с латыни — «проводник».
В его голове музыка звучит идеально и ему нужно совместить этот идеал с тем, как в данный момент играют музыканты оркестра.
Мне нужно было добиться этого уровня внимания, я много общался с дирижерами, смотрел видеоуроки, пытался понять, как люди овладевают этой техникой. Но в то же время у каждого дирижера своя техника…
Ведь в чем вообще заключается актерская профессия? Есть персонаж, он знает, как дирижировать, а я — не знаю. И для того, чтобы подселить его в себя, чтобы ему стало комфортно, мне нужно научиться. Есть и еще один нюанс. Мой герой — военный дирижер, его обязанность заключается в поддержании постоянной готовности оркестра к исполнению воинских ритуалов. Дальше к этому добавляйте душу.
Они каждый день играют гимн, понимаете? При Петре I возникла такая фраза: «Оркестр и знамя вперед». Оркестр идет впереди и поддерживает боевой дух. Вообще, было бы здорово, если бы оркестры могли прекращать войны. Ну то есть один оркестр сыграл, другая армия послушала и так, да ну их… (Смеется)
У нас же есть потрясающие марши. Например, то же «Прощание Славянки». Там же вообще нет агрессии. Дирижер Валерий Халилов хорошо сказал, что даже если в деревне слышишь плохонький духовой оркестр, это очень воодушевляет. Потому что это духовая музыка, ты ее играешь своим духом. И наш фильм это очень интересное исследование человека, живущего вот так, и оказавшегося в ситуации распада страны. Распада, который начинается с него: флажок надо убирать, а ритуал заканчивать.
— У вас в фильме рассказывается о том, как музыканты берут в руки оружие. Вы знаете такие случаи в истории?
— Да, был в войну такой эпизод, когда дирижеру военного оркестра пришлось принять на себя командование, потому что кроме него больше не осталось офицеров. Я, к сожалению, забыл его фамилию, но у него сначала был взвод, потом дивизия, а дальше он стал действующим генералом.
— Как вы готовились к роли — помимо обучения обращению с дирижерской палочкой?
— Очень много всего. Есть сейчас много фильмов про дирижеров, есть много видеоуроков — потрясающие уроки Ильи Александровича Мусина. Но главное, конечно, было личное общение с настоящими военными музыкантами. Очень многое из того, что я там видел и слышал перекочевало в фильм, наши герои получились настоящими.
Плюс мне страшно повезло — я знаком с Владимиром Теодоровичем Спиваковым, за которым я всегда наблюдал и наблюдаю с особым трепетом. Благодаря этому опыту я хотя бы отчасти понимал, что такое великий маэстро — что он любит, как он реагирует.
— Я перед интервью понял, что вы впервые военную форму надели примерно в то время, когда разворачивается действие «Медного солнца» — для фильма «Делай раз» 1990 года. Сегодня про девяностые много говорят, стараются осмыслить, а вам сейчас пришлось вновь окунуться в ту эпоху. Как вы к ней относитесь?
— Ну, я жил в то время, причем мне было меньше тридцати. Я был очень занят театром и кино. Мне, как всем тогда, нравились перемены, и как всем сейчас, не нравилось, что нас было много и стало меньше. Страна же стала гораздо меньше.
Я до семи лет жил в городе Фрунзе, который сегодня называется Бишкек, а потом семья переехала в Новокузнецк.
Я помню улицу XXII партсъезда, на которой мы жили во Фрунзе… Я к тому, что все эти бескрайние просторы, по которым мы тогда ездили, мне казались чем-то естественным, неотъемлемым. А потом расстояния стали покороче (улыбается). В общем, это была часть моей жизни, мы выражали отношение к ней в кино. В фильме «Делай раз», кстати, был снят совершенно жуткий финал, который нам так и не дали показать — даже в программе «Взгляд».
— Кто вам сегодняшнему ближе и понятнее — тот вы, из начала девяностых, или ваш персонаж, который воспринимает происходящее как чудовищную трагедию?
— Знаете, как сказал кто-то из великих, если ты в юности не был революционером у тебя нет сердца, а если в зрелости не стал консерватором — у тебя нет души. Если бы я тогда понимал то, что понимаю сейчас… Но это ведь невозможно. Мы все живем здесь и сейчас и зависим от того, к чему приковано наше внимание и насколько оно чувственное. Ведь почему люди бьются за свободу? Потому что это что-то неведомое и разжигающее чувственность, тебе кажется, что это что-то невероятно прекрасное.
— Как вам кажется, сюжет «Медного солнца» мог бы произойти сегодня?
— Да нет. Не дай Бог. Там очень важен отправной момент — страны, в которой жили герои, уже нет. Они предчувствуют это, но еще не понимают.
— Вас самому интереснее играть героев из прошлого или из настоящего? Кто вам ближе?
— Я живу сейчас, я не могу отстраниться от момента, в котором я существую. Снимать кино про сейчас очень сложно, потому что выйдет-то оно завтра. Лучше, когда есть какой-то воздух между этими моментами. Тут скорее речь не о времени, а об обстоятельствах. Если мы можем найти какое-то обстоятельство, которое может сказаться в завтрашнем дне, то про это будет очень интересно снять кино.
— Вы сами, кстати, не собираетесь вернуться к режиссуре?
— Я, знаете, так счастлив, когда у меня есть хороший режиссер (улыбается). Режиссура это же самая сложная профессия. Павел Семенович Лунгин как-то очень правильно сказал: да кино — это воровство какое-то!
Мы приходим на площадку, выставляем свет, камеры, а дальше происходит или крупный грабеж у природы, либо мелкое воровство.
Все должно соединиться — свет, ракурс, наполненность артиста. Это неповторимая вещь. И если вы посмотрите на то, что я делал в этой области, то увидите, насколько это было искренне и спонтанно. «Сироту казанскую» мы придумали и сделали очень быстро с Игорем Толстуновым и Олегом Антоновым, «Папа» был моей благодарностью учителю. А сейчас есть возможность быть актером и я счастлив.
— И последний вопрос. Вы одним из первых российских актеров начали работать в Голливуде, но давно этого не делали. Предложения еще поступают?
— Ну да, бывает.
— Ничего интересного?
— Да нет, почему же, но здесь мне интереснее. Мне, в общем, всегда было интереснее. Здесь моя лингвистическая основа, мои люди. Я привык, когда мои друзья и близкие рядом. И потом, чтобы быть американским актером, нужно жить, раствориться там. Ты должен сделать эту лингвистическую основу своей. А я, понимаете, хорошо разговариваю по-русски. Совсем хорошо.
28 декабря в прокат выходит фильм с Владимиром Машковым «Движение вверх».
