Цивилизация
Он — деспот, она — зависимая от его «великодушия» женщина. Кто-то трактует их отношения как изощренный духовный садизм и христианское смирение. На самом деле ее кротость — другой породы: это воля сопротивления, сохранения души от насилия. Он, как ни странно, ее любит, но его чувства не могут проявляться иначе чем в уродстве. Она его — ненавидит. Его трагедия проговаривается в исповеди. Ее трагедия выражается молчанием.
Примерно так филологи понимают рассказ Достоевского «Кроткая» — продолжения темы «Униженных и оскорбленных», в котором, впрочем, нет смирения, а есть невысказанная борьба.
Примерно так же этот текст понял в 1969 году французский режиссер Роберт Брессон, внеся свои правки в фабулу Достоевского, но сохранив ее суть.
Как в среду выяснилось в Каннах, постановщик Сергей Лозница, выросший в Киеве, базирующийся в Германии и снимающий свои фильмы как с российскими, так и с западными средствами, понимает рассказ «Кроткая» иначе.
Можно предположить, что в его экранизации Кроткая — это Россия, а деспотичный муж — стоящий над ней господин-начальник. И воли сопротивляться у Кроткой больше нет — а есть лишь животная покорность.
«Кроткая» — самый длинный из фильмов основного каннского смотра, идущий 2 часа 23 минуты. Правда, это лишь на минуту больше, чем хронометраж изящного шведского «Квадрата», но разница огромна.
Есть ощущение, что «Кроткая» длится гораздо дольше, потому что в ней уживаются два не очень совместимых друг с другом фильма.
Первый — это, как и в последних работах Лозницы, одиссея по утрированному (по его же словам на пресс-конференции) аду российской жизни. Второй — фантасмагорический сон, который замышлялся как сюрреалистическая сатира, а оказался кошмаром, от которого никак не проснуться ни героине, ни зрителям в зале.
Кроткая — это уставшая, никогда не улыбающаяся и не тратящая слов хрупкая женщина из провинции.
Ее играет актриса Василина Маковцева из «Коляда-театра» — единственное красивое, что есть в фильме. Муж героини сидит в тюрьме, и в один из дней «Почта России» возвращает отправленную на зону посылку: мол, адресата нет на месте. Женщина отпрашивается с бессмысленной работы (сторожа на заброшенной бензоколонке, в чем тоже можно увидеть метафору страны) и решает поехать в тюрьму лично. Там ей снова отказывают в свидании. Начинается хождение по мукам, в котором безответную жертву по очереди терзают все.
Россия в фильме — тюрьма, а народ — спецконтингент: заключенные, бюрократы, полицейские, алкоголики, сумасшедшие старухи, блатные бандиты.
Спецконтингент находится в состоянии войны: подразумевается, что муж героини мог пропасть, записавшись в добровольцы в Донбассе; в поезде едет женщина, которой вернули труп при невыясненных обстоятельствах пропавшего сына-солдата, а местный авторитет рассказывает про работу мобильного крематория. Но в кино войны ведут противоположности:
империя зла против свободной республики, Мордор против Гондора, союзники против фашистов.
Так что при желании можно сделать вывод, что по другую сторону границы все иначе.
Впрочем, из фильма следует, что куда больше русским людям интересен процесс истребления самих себя.
Такого паноптикума уродств, как в «Кроткой», не встретить ни в одном фильме из тех, которые у нас привыкли ругать с формулировкой «за доносительство и за непатриотизм».
Ожиревшие вульгарные женщины и вечно пьяные мужчины играют в бутылочку на поцелуи и мочатся друг на друга. У них в ногах суетятся голодные дети. Проститутка ревнует клиента к коллеге, ведь та лучше исполняет оральный секс. На протяжении всего фильма появляются совершенно неживые персонажи-функции, чтобы произнести афористичные, но звучащие искусственно тексты.
«Тюрьма — наша церковь». «Миссия русских — страдать за весь мир». «Я как раб на галерах», — заявляет один из героев, пародируя слова Путина.
А актер, играющий главного бандита, поразительно похож на Януковича. Как ни странно, в фильме есть и правозащитница-волонтер в исполнении Лии Ахеджаковой.
Но если Звягинцев в «Нелюбви» видит в добровольцах надежду на спасение, то Лозница считает эту героиню частью системы. В его фильме нелюбовь куда тотальнее.
А кульминацией становится групповое изнасилование в автозаке — прием, к которому бессмысленно обращаться после фильма «Хрусталев, машину!».
Едва дождавшись титров, международная пресса в Каннах кричит фильму «бу» и свистит.
Аплодисментов — меньше, чем на любом показе из основной программы, кроме разве что неуклюжего южнокорейского фильма «На другой день». Лозницу в этот раз подводит не повестка, а чувство меры. И дело не в том, что он показывает, а в том, как. В фильме есть замечательная сцена, где бытовой кошмар вдруг перерастает в сюрреалистическое видение. Героиня встречает безумную женщину, которая оставляет ей шекспировское пророчество — «Заснешь — не проснешься». Героиня не слушается и засыпает, и видит страшнейший сон, который на минутку даже делает фильм зрительским: легко представить, что в этот момент его даже полюбят фанаты «Твин Пикса». Но этот сон нужно прервать спустя пару минут, поставив эффектную точку и обогатив смысл всего того, что происходило на экране в последние два часа.
Но картина превращает главную собственную находку в 30 минут избыточного и потому безвкусного гротеска.
Все это, кажется, понимает не только уязвленная российская публика, но и международная. Поэтому
тем, кто намерен критиковать Лозницу с политических позиций, нужно просто успокоиться и подождать.
Однако беда в том, что такие люди явно не успокоятся и выставят себя в глупом свете. Да, действительно, от Достоевского фильм отталкивается так быстро, как будто тот нужен ему лишь как щит. Ведь русский классик, объявленный в последние годы консерватором, — лучший соучастник в сатире. Да, драматургия не дает оснований думать, чтобы этот фильм боролся за что-то, кроме каннских призов. Да, пресса позиционирует режиссера как украинца. Но
официальный сайт фестиваля обозначает фильм как копродукцию Франции, Германии, Голландии и Литвы. А открывающие титры набраны русским.
Поэтому глупее всего обвинить этот фильм в атаке на Россию, причем в атаке извне. На самом деле нет никакой атаки и нет никакого международного консенсуса насчет этой якобы атаки. А есть
просто такой вот стиль, который знаком всем, кто смотрел прежние работы автора (между прочим, дважды ездившие в Канны), но который подвел его именно сейчас.
В тот же день в Каннах показали дебютный фильм ученика Александра Сокурова — кабардино-балкарского режиссера Кантемира Балагова «Теснота». Его действие происходит на юге во время чеченских войн, и в нем тоже хватает нелицеприятных сцен. Но в нем нет ни одной лобовой метафоры и чувствуется оглушительная боль, а герои по-настоящему живы. И ему ровно та же публика, включая российских критиков, аплодировала гораздо громче.
Так что дело не в политике, а в кино, и об этом стоит помнить всем, кто прямо сейчас примется страстно высказываться против «Кроткой», превращая муху в слона, а плохой фильм — в декларацию войны.
Если кому-то невтерпеж, то лучше приберечь силы. Следующая художественная картина Сергея Лозницы будет называться «Донбасс».
