Цивилизация
Вышла в свет обстоятельная истории Грузии, написанная Дональдом Рейфилдом — британским литературоведом и историком, автором бестселлера «Жизнь Антона Чехова». Свое повествование о Грузии он начинает с истории Картли, древнейшей области, считающейся колыбелью грузинской государственности, а заканчивает сегодняшним днем. В интервью «Газете.Ru» Рейфилд рассказал о грузинских диссидентах и советской цензуре, грузинской традиции в русской литературе и трудностях перевода.
Земля обетованная для диссидентов
— Вы впервые попали в Грузию в начале 1970-х, верно? Какой она вас встретила тогда?
— Для иностранцев, приезжающих в Советский Союз, Грузия была землей обетованной:
люди не боялись нас, приглашали в дом и свободно высказывались без оглядки на цензуру.
Поначалу я не понимал, почему так происходит, но постепенно осознал, что в Грузии семейные связи крепче политических. У сотрудника КГБ, например, могла быть глубоко верующая жена или племянник-диссидент. В России в то же время люди были более мнительные. Да и сплоченности такой не было.
— Как вы пришли к грузинской теме? Вы, кажется, изучали Мандельштама и русскую поэзию XX века?
— Я начал писать о Мандельштаме в 1960-е, когда в Америке впервые была опубликована вторая часть мандельштамовского наследия. Он, к тому же, тоже был связан с Кавказом и прожил в Грузии целый год, перебравшись потом в Армению. Благодаря советско-британскому культурному договору я на три месяца отправился в Грузию, где планировал изучать переписку русских поэтов с грузинскими. Но каждый раз,
когда я штурмовал тбилисский литературный музей, мне говорили: «Извините, директора сегодня нет».
На следующий день уверяли, что он заболел или потеряли ключ. Так продолжалось, пока одна девочка не сжалилась надо мной и не призналась, что им звонили из ЦК, велели ничего мне не показывать. Тогда я перевелся на кафедру грузинского языка местного университета — уж из языка нельзя было сделать государственную тайну. Там я встретился с нужным мне человеком — диссидентом Звиадом Гамсахурдией, благодаря которому начал переводить грузинских поэтов.
Он познакомил меня с другими грузинскими диссидентами, среди которых, как ни странно, мелькал и главный прокурор республики. Я помогал ему вывозить за границу самиздат.
Мы поддерживали отношения до тех пор, пока его не арестовали в Москве. Так я оказался немного втянут в грузинскую политику.
— Какой самиздат вам удалось тогда вывезти?
— В основном это была «Хроника текущих событий», которую потом печатали на Западе, — довольно надежный материал о том, что происходило в Союзе, причем не только в Грузии, но и в Москве и Ленинграде. Таким образом Запад узнал о существовании грузинских диссидентов.
— Доводилось вам сталкиваться с московскими и ленинградскими диссидентами?
— Меньше, чем с грузинскими. Я знал литературоведа Константина Азадовского, с которым мы познакомились в Ленинграде. Когда его арестовали, я выступал в его защиту. Но, надо сказать, российские диссиденты тоже с осторожностью относились к иностранцам, многие видели в нас просто провокаторов.
— В Грузии к вам по-другому относились?
— Конечно, грузинские диссиденты в некотором роде даже кичились своей храбростью. При мне однажды произошел такой эпизод: на дворе два часа ночи, я и двое моих знакомых идем покупать свежий хлеб, а мимо проходит маленький старичок с собачкой. И вдруг один из моих друзей — человек солидный и уравновешенный — набрасывается на старичка и начинает его колотить. Я тогда не понял, что на него нашло, а потом оказалось, что
старичок был бывшим палачом НКВД и в Тбилиси мог прогуливаться по улицам только глубокой ночью, чтобы не быть узнанным.
В Москве же такие люди жили достойно и были горды собой.
— А что по поводу доступа к материалам для исследования? Сталкивались вы с какими-то ограничениями?
— Первое время сталкивался, конечно. Сидя в архивах, я запрашивал документы, связанные с литературной деятельностью в Грузии, но все они были засекречены. Только
4 апреля 1989 года — я точно помню эту дату — на очередной запрос мне ответили: «У нас нет никаких секретных документов»,
и выдали целый вагончик со стенограммами заседаний Союза писателей, на которых обсуждали сотрудничество литераторов с НКВД. Но проблема заключалось в том, что в архиве, разумеется, не было ксерокса. Чтобы все это переписать, нужно было сидеть два года. К счастью, мне попалась группа студентов, которые учились библиотечному делу, их я и рассадил переписывать эти файлы от руки. Некоторые барышни даже заливались слезами, потому среди документов попадались карты членов Союза писателей, которые люди сдавали, когда их арестовывали.
Когда Гамсахурдия стал президентом, он решил защитить честь своего отца — великого писателя, который дружил с Берией. Он прополол архив, вымарав все, что касалось его отца.
А у меня все это осталось и сейчас хранится на чердаке. Некоторые записи я передавал в различные университеты, так что они все-таки сохранились. В России же архивы для иностранцев стали открываться только в начале 1990-х.
— Вы не думали написать книгу на основе этих документов?
— Частично я использовал их, когда писал «Сталина и его подручных», сейчас эта книга должна быть переиздана на русском языке. Я не раз заходил на Лубянку, просил дать мне доступ хотя бы к архиву Менжинского, давил на то, что он же ваша гордость — кагэбист-писатель, кагэбист-декадент.
Но все равно не пустили, объяснив, что там будто бы лежат 62 тома допросов Берии.
Сейчас кое-что из этих документов уже просачивается в сеть, но материалов недостаточно, чтобы понять, настоящие эти протоколы или нет.
— Не хотите сейчас вернуться к этой теме? Какой могла бы быть биография Берии?
— Меня часто просят написать биографию Берии, но он был таким отвратительным человеком, что мне не хочется проводить с ним целый год. Я, может быть, взялся бы за описание его детства, когда он еще был нормальным, или последних месяцев его жизни, но это трудная тема.
В Грузии о нем вообще предпочитают не говорить, как об уроде в семье.
Хотя некоторые до сих пор уверяют, мол, нет, он был очень компетентным, очень справедливым человеком и убивал только по приказу Сталина. Но если заглянуть, например, в грузинскую энциклопедию, там не будет ни слова о Берии.
— Сталин тем не менее остается одной из главных героев Грузии. Неужели этот культ неискореним?
— Среди тбилисской интеллигенции давно нет культа Сталина. Это для водителей грузовиков он святой. В народе действительно есть поверье, что он, конечно, убил очень много грузин, но еще больше русских, а также заставил весь мир уважать Грузию.
Как говорил Макиавелли, страх живет дольше любви, поэтому лучше наводить на подданных страх, чем внушать любовь к себе.
Здесь та же самая история.
Русско-грузинская цензура и литература
— Можно ли говорить о сформировавшейся грузинской традиции в русской литературе?
— В XIX веке практически не существовало переводов — даже «Витязя в барсовой шкуре» Руставели Бальмонт, например, переводил не с грузинского, а с английского языка. Первые грузинские романы тоже испытывали влияние не столько русской литературы, сколько Вальтера Скотта. Начиная с Серебряного века обнаруживается взаимный интерес.
Грузинские поэты встречались в Париже с русскими — Паоло Яшвили с Гумилевым, например. Тициан Табидзе подражал Андрею Белому.
Многие состояли в переписке. После революции русские поэты искали приют, и Тбилиси на время стал для них вторым Парижем. Их очень хорошо принимали. Это был рай и для русских, и для грузинских поэтов, который, увы, закончился в 1921 году, но память о нем осталась.
— Изменилась ли грузинская литература в советский период? Была она переориентирована на новые ценности?
— Изменилась, но не очень сильно, поэтому многих расстреливали за излишние вольности.
Политически лояльным грузинским поэтам и романистам очень помогла установка Союза на взаимный перевод.
Если у автора в Грузии книга выходила тиражом 2000 экземпляров, он не мог выжить на эти средства. Но если он был политически корректен и интересен Москве, то книга выходила тиражом 100 000 экземпляров, а ее автор мог позволить себе и дачу, и машину. Для русского читателя эта система была хороша тем, что цензоры в Москве не ожидали обнаружить высокий уровень политического сознания в Грузии или Узбекистане и нередко смотрели на эти книги сквозь пальцы. С распадом Советского Союза в области переводов произошла настоящая катастрофа для кавказской литературы. Сегодня у нее практически нет читателей.
— То есть цензура в Грузии была менее бдительна?
— Верно, да и сами грузинские авторы обладали смелостью, которая порой граничила с саботажем. У Отара Чиладзе, например, есть роман «Шел по дороге человек».
Всем очевидно, что это аллегория на завоевание Грузии русскими. Но грузинский цензор то ли этого не понял, то ли решил, что и так сойдет.
Московский цензор в свою очередь не стал дочитывать книгу, подумав: «Ну ладно, в Грузии-то уже разрешили». Поэтому цензура работала гораздо мягче. Не во всех ситуациях, конечно, но часто. Цензура была гораздо строже к театру, потому что театр — это толпа, а с толпы начинается революция. Отдельный читатель, сидящий с книгой у себя дома, уже не так опасен.
— Отдельной главой в истории русской литературы стал тифлисский авангард — группы «Синдикат футуристов», «41 градус». Остался ли авангардный след в грузинской литературе?
— Кое-какая поэзия свободных форм продолжила существовать. Может, не такая смелая, как в 1920-е годы, конечно.
Но у Грузии был свой Хлебников — Симон Чиковани, который был близок к футуристам и писал на выдуманном языке, но потом бросил это дело.
Сегодня грузинское абстрактное искусство довольно удачно продается на аукционах на Западе. Но я все же думаю, что у авангардных течений нет большого будущего в Грузии. Грузины слишком консервативны, они любят, чтобы искусство изображало жизнь, как она есть.
— Насколько хорошо грузинская литература представлена в Британии? Есть ли интерес к ней?
— Сейчас уже лучше, чем раньше. Грузинское министерство культуры поощряет любые переводы. Но в Англии очень трудно продавать переводную литературу. Шанс есть только у очень хорошего перевода очень хорошего автора, взявшего какой-нибудь международный приз. Для всего англоязычного мира это ничтожно мало. Например, «Квачи Квачантирадзе» Михаила Джавахишвили — один из лучших грузинский романов, который предъявил миру нового Чичикова, — продается очень медленно.
Руставели, конечно, переводят, но хороших переводов очень мало. В английском языке нет рифмы, поэтому каждый раз выходит какая-то халтура. Раньше я был уверен, что и «Евгения Онегина» толком не переведешь на английский — Набоков доказал это своим ужасным, изобилующим буквализацией переводом, который невозможно читать.
Но два года назад вышел «Онегин» в переводе Стэнли Митчелла, который читается так, как будто это случайно обнаруженная поэма Байрона.
Так что Руставели, думаю, тоже еще переведут нормально. Но сейчас, когда грузины говорят, что у них есть свой Данте, свой Шекспир, мне кажется, что это преувеличение. Но мы знаем, что французы раньше точно так же говорили о Пушкине: Флобер, например, жаловался Тургеневу, что ваш поэт ужасно скучный.
Больший резонанс за границей вызывает грузинский театр.
В Лондоне, например, успешно идет спектакль по пьесе драматурга Лаши Бугадзе «Президент пришел в гости» — это очень смешная критика Саакашвили.
Давид Габуния еще пишет интересные пьесы. Так что я думаю, что через кино и театр грузинская культура найдет свою публику.
— С какими проблемами вы сталкивались, когда работали над своими переводами и составляли англо-грузинский словарь?
— Главная проблема состояла в том, что у грузинского глагола нет инфинитива. Нам пришлось воспроизводить каждый глагол по 12 раз в зависимости от его формы. Кроме того, мы включили в словарь молодежный сленг и кое-какие нецензурные выражения. Некоторые мои коллеги из академической среды недоумевали и говорили, что таких слов не может быть в грузинском языке. На что я рекомендовал им пообщаться с внуками и выяснить.
Отдельной проблемой стал женский язык, состоящий из фраз, которые грузинский мужчина никогда в жизни не услышит. Ни одна грузинская женщина не согласилась выдать нам эту тайну.
Нам даже пришлось обратиться к женщине, которая уже десять лет была замужем за американцем и жила в США. Так что для переводчика главное — это словарь. Все остальное прибавится.
— На какие труды о Грузии вы ориентировались, когда работали над книгой? Существуют ли они вообще?
— Их очень мало, к сожалению. Грузинские исследователи, например, не очень любят писать о XIX веке, потому что тогда им пришлось бы говорить и о положительных, и об отрицательных качествах русских наместников. О 1920–1930-х годах тоже мало пишут. Зато люди очень интересуются историей церкви, все исследователи занимаются только ею. Кроме того, они очень любят писать о Средних веках, хотя, по-моему, о них уже все давно сказано. Новых источников нет, летописец был всего один, да и археология пока ничего нового не открыла — что тут можно нового сказать?
— Сохраняется ли у Грузии и России взаимный интерес, как вам кажется?
— Это очень неоднозначный интерес.
Так муж интересуется женой, с которой только что развелся.
Между Грузией и Россией лежат Абхазия и Южная Осетия, и я, честно сказать, не вижу выхода из этой ситуации. Пока Россия остается сильным государством, она не отдаст Абхазию. Это все равно что попытаться восстановить Крымское ханство.
— Нынешний курс Грузии на Европу — это правильно, как вы считаете?
— Им много раз обещали, что они попадут в Евросоюз, но все знают, что это исключено. Интересы НАТО сосредоточены на Польше и Прибалтике.
Евросоюз — во многом благодаря британцам — разваливается.
Мне кажется, что это роковая ошибка, которую грузины совершают уже две тысячи лет. Они просто не понимают, что на Западе экономические интересы превыше всего.
