Цивилизация
— Мюзиклы по русской литературной классике всегда вызывали довольно неоднозначные реакции. Многие считают, что петь Толстого — это провальный замысел. Как вы относитесь к этому?
— Думаю, что тот, кто считает это провальным замыслом, ошибается. По той простой причине, что мюзикл — это жанр, для которого все сюжеты хороши. В свое время об известных режиссерах — Петре Фоменко или Михаиле Левитине — говорили: «Они могут поставить даже поваренную книгу».
В человеческом сочинении, а тем более — в таком классическом, литературном, есть все, что нужно для мюзикла: есть драма, есть человеческие отношения, характеры.
Как только они появляются — мюзикл готов их воплотить.
Грубо говоря, существует жанр прозаического произведения. Лев Толстой увидел или придумал некоторый сюжет и в этом жанре его воплотил. Другой поэт придумал сюжет и воплотил в жанре романа в стихах — и получился «Евгений Онегин». Сюжет «Анны Карениной», полный психологизма и конфликтов, — благодатнейший вариант для мюзикла. Нет низких жанров: даже самая, казалось бы, популярная, ширпотребная эстрада — это тем не менее жанр искусства, и в нем могут быть воплощены серьезные идеи. Тем более что жанр мюзикла достаточно объемный, чтобы справиться с сюжетом «Ромео и Джульетты», или с его ремейком — «Вестсайдской историей», или с «Нотр-Дам де Пари». Здесь нет абсолютно никаких противоречий.
— «Анна Каренина» — это не только любовная история, но и сильная социальная линия. На чем в мюзикле сделан акцент?
Главным образом на любовной истории, конечно. Сначала социальная линия была крупно прописана в либретто: там Левин говорит подробнее и дольше — о реформах, о России, о крестьянах. В мюзикле эта линия не получила достаточного развития. Но я об этом ничуть не жалею. Я не скрыл социальной проблематики, постарался выразить ее вместе с остальными авторами мюзикла.
Наш Левин тоже говорит о крестьянах, о месте, где надо жить хорошему человеку, где можно найти свой смысл жизни.
— Характеры героев у Толстого раскрываются в долгих монологах, в том числе внутренних. Как в вашем либретто переданы характеры героев, их терзания?
— По мере сил и по мере соблюдения условий жанра. Жанр мюзикла обычно требует не таких развернутых монологов, какие может позволить себе проза. Но квинтэссенцию переживаний и раздумий мне передать удалось. Тем более что это было сделано в стихах — а в стихах всегда есть свой пафос и своя очень полезная краткость, словесная экономия, которая требует особого напряжения чувства. Я стремился к тому, чтобы внутренние монологи героев были хорошо переданы в стихе, а Роман Игнатьев (композитор мюзикла. — «Газета.Ru»), по-моему, прекрасно справился с их музыкальным выражением.
Более того, в финале мы вместе с авторами мюзикла позволили себе большую смелость: существенно изменили характеристику Каренина. У Толстого для этого есть все основания: все-таки он написал отнюдь не совершенного сухаря.
В Каренине есть человеческая нота, и эту ноту мы всячески старались подчеркнуть.
Последняя сцена спектакля — сцена, где Каренин и Вронский вместе поют арию о том, что они не смогли откликнуться на драму Анны. У обоих не хватило души для этого, и оба об этом горько сожалеют.
— В либретто множество ваших авторских находок: например, «Утолите меня вином, освежите меня плодами» — отсылка к «Песни песней». Как появилась идея разбивать текст такими литературными аллюзиями и для чего они служат?
— Идея процитировать «Песнь песней» возникла не сразу. Сначала я решил, что кульминация всего действия должна произойти во время скандала в театре, — это я придумал заранее, и все со мной согласились. Но роль певицы Аделины Патти мне была не очень понятна. Изначально я не собирался делать из ее арии какую-то очень важную точку. И только потом я сообразил, что самое важное здесь — то, что именно она будет петь. Сперва я представил, что она поет арию Виолетты из «Травиаты» Верди — она очень хорошая и по содержанию близка к переживаниям самой Анны. Но я послушал арию и понял: этого мало.
Тогда ко мне пришла счастливая мысль: это будет ария Суламифи, Патти будет петь: «О, возлюбленный мой…» — ну и так далее.
Я взял из этой арии буквально четыре стиха, но певица повторяет их дважды или трижды. Слушая ее пение, Анна вдруг понимает: любовь сильна как смерть. Жизнь и любовь для нее теперь понятия равнозначные: исчезает любовь — кончается и жизнь. Анна поет о Патти: «Она мне все обо мне рассказала».
— Как проходила работа над либретто? Как вы строили взаимодействие с продюсерами, кто на чьи идеи опирался?
— Мы обменивались мнениями: я предлагал решение той или иной сцены, они его либо принимали, либо мы вместе продолжали думать. Так произошла история с визитом Стивы и Левина к Анне. Первоначально мы с композитором решили, что в этом месте было бы хорошо написать дуэт Анны и Левина. Более того, он и был написан: очень хороший дуэт о встрече двух неординарных людей, которые почувствовали друг в друге что-то родное. Левин увидел в Анне нечто большее, чем в Кити, и Анна почувствовала в Левине что-то более чуткое, более родную душу, нежели душа Вронского. Продюсеры послушали этот дуэт и сказали: «Вы написали объяснение в любви. Это сразу все меняет и делает бессмысленным дальнейший сюжет». Мы не стали переписывать либретто — просто убрали эту часть и вместо нее сделали дуэт Анны и Кити. Там тоже нашлась своя драматургия.
— Интерес к мюзиклам в России появился не так давно. Связано ли это с тем, что мюзикл в представление зрителя — это красочное шоу с использованием ярких декораций и световых эффектов, или же дело в чем-то еще?
— Сперва у нас в стране появились иностранные мюзиклы. Затем были первые попытки создать свои. Одна из попыток создать собственный мюзикл, как мы помним, закончилась трагически: это был «Норд-Ост». Поэтому наша публика знакомилась с мюзиклами с помощью фильмов и интернета. Все популярные иностранные мюзиклы — «Вестсайдская история», «Оливер!», «Кошки» — вселили в наших зрителей представление о том, что такое мюзикл.
И когда первые мюзиклы появились на нашей театральной сцене, публика, разумеется, повалила.
Что ей нравится в этом жанре в отличие от оперы или оперетты — особый вопрос. Мюзикл — очень демократичный жанр, который справляется с любыми сюжетами, не теряя при этом глубины и красочности.
И тем не менее в мюзикле непременно есть коммерческая составляющая. Он всегда рассчитан на широкий спрос и, соответственно, на хороший доход. Поэтому все постановщики мюзиклов стараются сделать зрелище привлекательным. Публика получает зрелище, но зрелище, наполненное хорошим смыслом. Так происходит взаимообмен жанра и публики: люди просвещаются, их вкус становится лучше.
— Песня «Belle» из русской версии мюзикла «Нотр-Дам де Пари» — правда, не вашего перевода, — стала хитом, вошла в массовую культуру. Хотели бы вы такой судьбы для каких-то песен из «Анны Карениной»?
— Конечно. Я бы так сказал: если это произойдет, я буду рад. Если этого не произойдет, я не буду рассматривать это как недостаток. Не думаю, что из двух предыдущих наших с Романом Игнатьевым мюзиклов («Монте-Кристо» и «Граф Орлов». — «Газета.Ru») какие-то из арий пошли в народ и теперь охотно всеми распеваются.
Я считаю, каждый из этих мюзиклов сам по себе есть хит, хит двухчасовой.
Если его и запоминать, то сразу от начала и до конца. При этом я не вижу в этих мюзиклах отдельных хитов. И публика их не видит, но ходит очень охотно. Настолько охотно, что, когда после четырех сезонов «Монте-Кристо» уже шел не менее успешный «Граф Орлов», публика стала просить еще — и нам пришлось показывать «Монте-Кристо» рядом с «Графом Орловым».
— Хочу задать вам как литератору вопрос о литературной интерпретации — ведь в «Анне Карениной» вы, по сути, ей и занимаетесь. Как бы вы отреагировали, если бы кто-то интерпретировал ваши вещи? И что бы сказал Толстой, если бы увидел вашу «Анну Каренину»?
— Предугадать реакцию Льва Толстого или любых его адептов я не в состоянии. Легко себе представить, что многих возмущает мое обращение с его прозой (или лучше сказать — наше обращение, имея в виду всех постановщиков и авторов этого спектакля). Это дело вкуса. Я этой работы нисколько не стыжусь, и я уже сказал почему. Мюзикл — это особенный жанр, который многое может себе позволить. И если кто-то каким-то образом соберется интерпретировать мои сочинения, я отнесусь к этому с любопытством. А если мы представим себе, что все это будут проделывать уже после моей жизни, — все зависит от того, как много в этом будет такта и вкуса. Пусть проявят такие вкус и такт, какие проявляю я по отношению к Толстому.
