Цивилизация
На российские экраны вышел «Тряпичный союз» — режиссерский дебют одного из сценаристов фильма «Легенда №17» Михаила Местецкого. Картина рассказывает о подростках-вольнодумцах, которые создают арт-коммуну, превращая процесс собственного взросления в подобие художественной акции. По случаю премьеры картины, которая уже отмечена призами фестивалей «Кинотавр» и «Край света», «Газета.Ru» побеседовала с Местецким.
— Зрители вас знают как сценариста «Легенды №17», а как долго вы вынашивали идею собственного авторского фильма?
— Долго. Сначала я сочинял какую-то книгу про эту историю. Когда дело дошло до кино, то я тоже долго писал и переписывал сценарий. К моему великому счастью, к делу подключился продюсер Роман Борисевич, и тогда фильм все-таки состоялся.
— А откуда вообще появился сюжет?
— Как это бывает, я придумал героев, а потом стал нанизывать на них свои драмы, травмы, свое мировоззрение, и в какой-то момент история собралась из всего, что для меня важно.
— О каких вещах речь?
— Да там много всего, это же очень пестрая история. Она о дружбе, взрослении, безумии, абсурде, иронии, поиске. Короче, там очень много элементов, которые в итоге почти исчерпывающе рассказывают прежде всего обо мне самом.
— После триумфа на «Кинотавре» и фестивале «Край света» вы только что показывали фильм на Берлинском кинофестивале. Как там принимали картину? Вообще, есть ли у вас ощущение, что это универсальная история, не зависящая от российской действительности?
Михаил Местецкий
Анатолий Струнин/ТАСС— В Берлине было неожиданно очень круто! Не знаю, от чего это зависит, но предполагаю, что балбесничание молодых творческих людей — это вообще очень европейская тема. Такие ребята, как герои «Тряпичного союза», заполняют полностью весь Берлин.
— Я читал в каком-то вашем интервью, что «Тряпичный союз» вы придумали после встречи с художниками арт-группы «Радек». Расскажите об этом.
— Ну, прежде всего участники «Радека», как и герои «Тряпичного союза», наверняка будут не в восторге от моего фильма. Им наверняка не понравятся мои аналогии, но я и не претендовал на отражение пути реальных художников. При этом в основе фильма, конечно, именно мои впечатления от тех акций, которые делали «радеки», от тех разговоров и той бузы, которая была вокруг них. Когда мы с ними познакомились, мне было лет шестнадцать, и примерно до моих двадцати мы очень плотно дружили. Я участвовал в некоторых акциях, например в «Баррикаде» в 1998-м, когда мы перекрыли картинами Большую Никитскую, но при этом я никогда не старался стать одним из них, смотрел немножко со стороны и вообще был в тот момент филологическим студентом, мечтающим о научной или писательской карьере. Я был не столь радикален и бесшабашен, как они, смысл иных акций дошел до меня лишь спустя время, но как объект исследования эти художники были мной очень любимы.
— Мне, кстати, как раз показалось, что фильм снят с некоторой отстраненностью по отношению к героям — с отеческих, что ли, позиций.
— Ну, естественно. Одно дело, когда ты едешь в поезде, а другое — когда сам составляешь маршрут. (Улыбается.) Разумеется, и к своим актерам, и к музыкантам моей группы «Шкловский» я отношусь не как отец, конечно, но как…
— Художественный руководитель?
— Ну да, примерно. Там же все на 10–12 лет младше меня, приходится переходить в другую возрастную лигу. (Смеется.) С другой стороны, все герои и события «Тряпичного союза» имеют непосредственное отношение ко мне. В сценарии отразилась и смерть моего друга, поэта Ильи Тюрина, и отношения с девчонкой, и мотоциклы у ворот, призывающие к ответу. Там масса эпизодов, которые считают только очень близкие люди… Съемки вообще оказались для меня сложнейшим испытанием, для которого нужен какой-то мотиватор помимо амбиций, денег и даже обязательств перед командой. Для меня главным стало то, что фильм оказался мощнейшей психотерапией. Так, мне кажется, у всех кинорежиссеров.
— Ну да, вы можете об этом говорить, имея в семье еще одного режиссера (Нигина Сайфуллаева — жена Местецкого. — «Газета.Ru»).
— Это точно. В общем, каждый режиссер, как в психодраме, проживает, проговаривает свои травмы и тем самым закрывает их. То есть для меня кино — это такой очень дорогой, очень сложный психотренинг.
— Давайте вернемся чуть назад. Почему вы вообще из филологического студента превратились в сценариста и режиссера? Как это произошло?
— Темперамент не дал мне заниматься только наукой и писательством. В районе двадцати лет я на своем филологическом факультете начал просто съезжать с катушек, вплоть до лечения. Не получалось у меня так долго находиться наедине с собой. Филолог и писатель — это одиночка, а мне нужны люди, нужно выходить в мир и заниматься чем-то, что позволяет взаимодействовать с людьми. В общем, потерпев фиаско в одиноком аналитическом труде и окончив филфак, я пошел на Высшие режиссерские курсы. Потом я много лет снимал короткометражки, пока они не начали звучать на «Кинотавре», в частности. Ну а дальше — очень повезло оказаться в команде сценаристов «Легенды №17», и вот теперь «Тряпичный союз» выходит в прокат.
— Уже понятно, чем вы будете заниматься дальше?
— Сейчас выйдут два фильма по моим сценариям — «Супер-Бобровы» и «Хороший мальчик». А со следующим собственным проектом… Есть несколько сценарных идей, которые я разрабатываю. Но тут я анонсировать что-то не хочу. Нужно, чтобы так же удачно сошлись звезды.
— Вы имеете в виду деньги?
— Да нет, деньги, как мне кажется, сейчас я найду. Просто нужно еще хорошенько сосредоточиться и поработать. А когда у вас премьера, сложно сосредоточиться даже на том, зима сейчас или лето.
