Цивилизация
23 ноября в Российском академическом молодежном театре (РАМТ) состоялась премьера спектакля «Кот стыда», который режиссер Марина Брусникина составила из трех пьес авторов «новой драмы». Первая пьеса Таи Сапуриной «Кот стыда» о девушке, которая пытается строить свою жизнь отдельно от родительского дома — мамы, бабушки и брата. Вторая — «Март» Ирины Васьковской — о конфликте матери, дочери и ее мужа. Третья — «Ба» Юлии Тупикиной — о том, как в жизнь успешного телепродюсера внезапно и фатально вторгается ее бабушка. По случаю премьеры «Газета.Ru» встретилась с Нелли Уваровой, исполнительницей одной из главных ролей в постановке.
— В основе спектакля три разных пьесы от трех авторов. Как вы сводили их воедино?
— Для артистов это было непросто: мы должны были сработать своего рода оркестром, при этом постоянно меняясь ролями. В первой истории я играю подругу бабушки, во второй — дочь, а в третьей — подругу главной героини. Остальные актеры тоже меняют образы таким образом, чтобы каждый побывал в шкуре представителя каждого поколения. Фактически получается, что мы разыгрываем семейный конфликт с разных сторон. Это очень интересная актерская задача. Судя по реакции зрителей на прогонах, свести три текста в одно целое удалось. Тема спектакля — взаимоотношения с самыми близкими людьми, с членами семьи. Поначалу кажется, что ничего особенного здесь нет и вообще не стоит выносить все это на сцену, которая вроде бы требует более острых и масштабных конфликтов. Но ведь если быть честными с собой, то понятно, что самыми безжалостными мы бываем именно с близкими. Внутри нашего коллектива выбор темы поначалу казался неоднозначным, но сейчас сомнений уже не осталось ни у кого. А у меня их не было с самого начала. Я лично узнавала себя в каждом из героев, что было далеко не всегда приятно: все-таки мы привыкли думать о себе лучше.
— А каковы вообще ваши отношения с «новой драмой»?
— Несколько лет назад я участвовала в читках, которые проходили в рамках фестиваля NET. Мне очень повезло: в результате жеребьевки нам досталась лучшая пьеса — «Арабская ночь» Роланда Шиммельпфенига.
Это была совершенно новая для меня конструкция — пять не связанных друг с другом персонажей, странные события, совсем другая драматургия.
При этом действие моментально захватывает внимание, поначалу непонятно даже чем, учитывая, что одна из коллизий посвящена человеку, который довольно долго пытается просто вызвать лифт. Потом, правда, на той же читке обнаружилось, что в рамках «новой драмы» пишется огромное количество ерунды. То есть стало понятно, что это может быть или очень круто, или очень плохо. Постановки в «Театре.doc» и «Практике», на которых я присутствовала как зритель, это ощущение закрепили.
— Интересно, кстати, как это работает на большой сцене РАМТа? «Театр.doc» и «Практика» все-таки сравнительно камерные площадки...
— Да, вы правы, но должна вас немного разочаровать. У нас в театре есть такой формат, когда на большой сцене играются спектакли в формате малой. Иными словами, на «Коте стыда» зрители, как и в «Доке», сидят в непосредственной близости от артистов, прямо на сцене. Правда, это все равно больше зрительских мест, чем обычно бывает на таких постановках, — около двухсот. Я тоже думала о том, что будет, если сыграть такую пьесу для традиционного большого зала, но все-таки «новая драма» предполагает более доверительную обстановку, надо соблюдать законы жанра и формата. Разрушать их у нас необходимости не возникло.
— Авторы «новой драмы» зачастую пользуются нецензурной лексикой. В ходе подготовки спектакля пришлось как-то причесывать тексты?
— Да, может быть, пришлось убрать какие-то словечки, но жесткость этих текстов выражается иначе. Это очень правдивые тексты, там нет никаких сантиментов. Авторы избегают привычных для традиционной драматургии точек, в которых зрители должны, например, расплакаться. Актеры в эти моменты обычно чувствуют себя дирижерами, управляющими реакцией зала. А в пьесе «Март», например, уже на этапе драматургии вырезаны все подобные эпизоды — всепрощение и тому подобное. Меня сначала смутили будто нарочито корявые диалоги, но стоило погрузиться в логику персонажа, как я поняла, что за закрытыми дверями никто не пытается покрасивее построить фразу. Как скажется, так и скажется. Когда я это поняла, то мне, напротив, стало казаться, что в некоторых эпизодах слова могли быть и пожестче.
— Насколько, на ваш взгляд, подобные тексты страдают из-за «закона о мате»?
— Вообще, я сама всю жизнь обхожусь без мата, так сложилось. Я выросла в Грузии, в армянской семье, где женщина и ребенок — это святое. Поэтому была защищена от матерных слов, а само слово «мат» казалось мне чем-то ужасным. Переехав в Москву, я сразу столкнулась с тем, что здесь это норма речи, что, конечно, было для меня шоком. Нормой моей собственной речи эти слова не стали, я так и не использую мат даже в очень острых ситуациях. Но, с другой стороны, не испытывая дефицита слов в жизни, на сцене он иногда возникает. Приходится сталкиваться с разными героинями, для некоторых из них эти крепкие словечки были естеством, я понимала необходимость именно этих оборотов. Я, конечно, против того, чтобы мат культивировался, но неужели нам теперь не рассказывать о людях, для которых мат — норма? Мне кажется, что людям искусства все-таки можно доверить язык.
— Мы с вами говорим в преддверии очередной вашей театральной премьеры. А что у вас происходит с кинокарьерой? Я смотрел фильмографию, и складывается ощущение, что снимаетесь вы все меньше, хотя зрители по-прежнему помнят вашу роль в сериале «Не родись красивой».
— Вообще, изначально, выбирая профессию, я мечтала прежде всего о театре. Во ВГИКе я оказалась по иронии судьбы, которой страшно благодарна, я оказалась именно там, где должна была. Курс Георгия Тараторкина, на который я поступила, стал первым и последним. Наш мастер очень много вложил в нас, и второй раз на такой подвиг он был не готов — каждый из нас стал для него родным ребенком. При этом я все равно понимала, что мне необходимо работать в театре. В тот момент, в 2001 году, когда я выпускалась, наша киноиндустрия работала еще менее бойко, чем сейчас. А сидеть и ждать ролей для меня было чем-то невыносимым. К счастью, я оказалась в РАМТе, и у меня не было этого момента безвременья.
Когда мне предложили роль в «Не родись красивой», я уже пять лет работала в театре, но сериал сыграл со мной злую шутку.
Я читала сценарии, как одну бесконечную книжку, вариации на тему Кати Пушкаревой. Поэтому от кино долгие годы приходилось отказываться, искать какую-то новую историю. Мне кажется, что сейчас мне предлагают мало работы в кино в том числе и из-за этих отказов. С другой стороны, после рождения ребенка я еще больше уверилась в том, что браться абы за что, просто чтобы пребывать на площадке, я не просто не хочу, а не имею права. Недавно, правда, сбылась одна давняя мечта. Меня с детства невероятно трогало военное кино, и все мои мечты, связанные с кинематографом, касались именно этой темы. И вот в прошлом году я снялась в сериале «Спутники» по роману Веры Пановой. Надеюсь, что скоро эта картина выйдет.
— Что-то есть в планах? Ну или, может быть, есть еще какая-то мечта.
— Ничего конкретного нет, но иногда я смотрю что-то и понимаю, что очень хотела бы в этом поучаствовать. Например, в картине вроде «Шапито-шоу». Мне нравится, когда режиссер умеет создать свой мир. Это получается у Ани Меликян, с которой мы работали над ее дебютной короткометражкой, это есть, например, в «Отеле «Гранд-Будапешт». Очень жаль, что я не прошла пробы в фильм Александра Котта «Инсайт», меня эта история моментально забрала, я ради нее готова была отодвинуть все остальные проекты. Вообще, в кино очень много хотелось бы сыграть и много что есть сказать. Иногда я даже думаю: села бы да написала, но всему, видимо, свое время.
