Цивилизация
— Вы практически целиком сняли фильм за пределами России. Это сложнейший проект, как вы к нему пришли? Долго ли шла работа?
— Я вообще довольно быстро сделал этот фильм, а вот шел к нему долго. Задумался о том, чтобы снять фильм в Гоа, я лет десять тому назад, когда впервые удалось побывать в Индии. Север Гоа был первым местом, точнее вторым, после пересадки в Бомбее, где я оказался — еще не побывав ни в Дели, ни в Бадринате, ни в Гималаях. И мне сразу захотелось снять фильм — я не знал, каким он будет, но само это место невероятно воодушевило меня своей кинематографичностью.
Я знал, что действующими лицами этого фильма будут наши соотечественники, потому что первым, что я услышал, сойдя с трапа самолета, была русская речь.
Мне кажется, хотя я и не говорил об этом с коллегами, что любой кинорежиссер, оказавшись там, захочет снять кино. Режиссер так устроен. Когда я поехал в Бухару и Ташкент на выбор натуры для «Высоцкого», то у меня одновременно было ощущение, что я перенесся обратно в Советский Союз и в то же время стал узнавать какие-то местные обычаи, погружаться в культуру Узбекистана. Попадая в неожиданное место, режиссер всегда начинает думать, что с этим делать. Я сразу стал готовиться к фильму, по крупицам собирать информацию, заводить знакомства с «местными» и держать уши открытыми.
— И все-таки, что поразило именно в Гоа, можете рассказать чуть подробнее?
— Это потрясающее сочетание слоев изображения, которые меняются прямо в кадре, там есть пальмовые рощи, которые, кажется, доходят до небес, закаты, рассветы, фактурные лица индусов, искрящиеся добротой глаза, прана, которая сочится, казалось бы, прямо из эфира, их яркие, безумные в своей смеси красок праздники. Это такой сплав, в который сразу захотелось погрузиться самому и погрузить актеров. Помимо чисто визуальных вещей, совершенно завораживали гоанские легенды, которые постепенно становились частью местной субкультурной литературы, — «Гоа-синдром», «Гоанские хроники», «Исповедь психоделической устрицы» и другие книги сообщали о том, что есть значительная часть наших с вами соотечественников, сделавших Гоа своей малой родиной.
— Давайте теперь поговорим о том, как менялся сюжет. Сперва были разговоры о том, что вы собираетесь экранизировать «Гоа-синдром» Александра Сухочева, потом возник проект под названием «Флипаут»… Как все это превратилось в «Родину?
— На самом деле, это была хитрость — книга мне действительно понравилась, но куда важнее было прощупать почву, понять, насколько люди заинтересованы в кино про русских в Индии.
— Я помню, что когда фильм еще назывался «Флипаут», там была заявлена только линия Отца и Евы, которая в итоге стала лишь одной из многих…
— Макар (герой Петра Федорова. — «Газета.Ru») — парень из Новосибирска, который приехал за просветлением, купив двухнедельный тур, тоже был в сценарии с самого начала. Мы сразу придумали кино так, чтобы там было несколько сюжетов, сплетающихся в итоге в одну историю, в один тугой узел. Что касается Отца и Евы, то это один из гоанских мифов — подобных историй в штате ходит несколько. Есть про японского богача, есть про нашего олигарха и его зафриковавшую дочку, которую служба безопасности этого самого олигарха в итоге нашла в Гималаях…
Я эти истории многократно там слышал, для меня они что-то вроде современного архетипа.
То же касается и Макара — типичного нашего соотечественника, который приехал в Индию, чтобы получить все и сразу, все ответы на все вопросы. История-линия Кристины и Алексея (герои Екатерины Волковой и Алексея Робака. — «Газета.Ru») тоже вполне типична. Я, конечно, не проводил статистику, но большая часть семейных пар, которые туда приезжают, движется по одному из двух сценариев. Либо моментально расходится, либо остается вместе навсегда. Причем это касается и молодых людей, и тех, кто уже давно состоит в браке, — если есть предпосылки для слома, то он происходит именно там. Для меня реалистичность — это вообще принципиальный момент: снимая, я всегда стараюсь не выдумывать. А в том жанре, в котором мне сейчас интересно работать, актерам, чтобы они не «плавали», всегда нужно давать какую-то опору на реальную жизнь.
— Вы как-то можете назвать, сформулировать этот жанр?
— Жанр фильма: драйв-драма, притча.
— «Родина» в последнее время вдруг вновь стала популярным словом — в том числе и в кинематографе. Как и почему у вас возникло это название? Почему возникла потребность в масштабном высказывании о стране и человеке, которое это название очевидно предполагает?
— Потребность в нем у меня была всегда — так или иначе я об этом снимал все свои фильмы, это не какой-то сиюминутный импульс. «Бумер» тоже говорил о поколении, о том, что происходило с нами на стыке нулевых и девяностых, о том, как у людей возникала новая Родина. Тогда в воздухе тоже висел вопрос: «Куда уезжать?!»
В «Родине», в общем, действуют младшие братья и сестры героев «Бумера», и уже и дети поколения «Бумера», у которых к себе и к миру возникли несколько другие вопросы.
У меня в фильме таким глашатаем поколения стал Макар, который произносит страшные слова о том, что не любит свою Родину. Это жуткие слова, но ведь они существуют, мы все об этом время от времени думаем. И они тем более жесткие для нас, для моего поколения, потому что мы выросли на тех фильмах и в то время, когда никто из нас ни на секунду не сомневался в том, чтобы отдать свою жизнь за Родину. Кстати, если мы начнем разбирать само слово «Родина», то быстро поймем, что только у русских оно обладает таким широким значением. На мой взгляд, очень четко удалось сформулировать поэту, музыканту Василию Вакуленко (Басте), почему фильм так называется, в песне «Там, где нас нет», которую он написал специально для «Родины».
— А как вы сами сформулировали бы то, что хотели сказать в фильме? Что такое Родина для вас лично?
— Родина внутри, а ее поиск связан с тоской, которая существует в связи с невозможностью найти ее снаружи. С тем, что с этого синего шарика нам никуда не деться. Как говорил Джим Моррисон, «No one here gets out alive» — «Никто не уйдет отсюда живым» (улыбается). А для меня лично, Родина — синоним слова Бог.