Цивилизация
Ровно в полночь перед самым длинным днем в году, когда президент Международного московского кинофестиваля Никита Сергеевич Михалков подписывал важные документы в десяти метрах от дверей первого зала кинотеатра «Октябрь», столичная публика за дверями рыдала, смеялась и аплодировала «фильму-сюрпризу» — новому 3D-шедевру главного современного киноскандалиста Гаспара Ноэ под незатейливым названием «Любовь».
«Любовь» аргентинца Ноэ стартует с бескомпромиссной сцены, которая сразу же заставляет забыть все интеллектуальные игры датчанина Триера с его громкими заявлениями про «Нимфоманку».
В отличие от двухчастной конструкции стыдливого европейца, который подменяет секс метафорой то власти, то безудержности, то разрушения личности, а самих актеров в решающих сценах — дублерами, здесь все на своих местах: люди, которые занимаются любовью, — это действительно люди, занимающиеся любовью.
«Я хочу снять фильм, который будет состоять из крови, спермы и слез, ведь из этого и состоит жизнь», — говорит главный герой фильма американец Мерфи (в соответствии с законом однофамильца которого все, что может пойти не так в жизни персонажей, идет не так) своей возлюбленной — француженке Электре. Кстати, потом он отметит, что у Электры есть определенный комплекс, недвусмысленно намекая на трагедию Софокла. Однако уделять слишком много внимания подобным отсылкам не стоит, хотя они и составляют серьезную часть фильма.
Любовника-покровителя Электры зовут Ноэ, ребенка Мерфи от его бывшей соседки и нынешней (хотя, учитывая игры режиссера с временем, это слово тут не до конца уместно) жены зовут Гаспар.
Сам Мерфи ходит в футболке с именем Фассбиндера, выполненной фирменным шрифтом группы Metallica, в его комнате развешаны плакаты фильмов «М, город ищет убийцу» Фрица Ланга, «Франкенштейн 3D» Энди Уорхолла, «Рождение нации» Дэвида Уорка Гриффита, «Сало, или 120 дней Содома» Пазолини и кучи других. Одна из двух самых мощных сцен фильма происходит под жанроопределяющую композицию «Maggot Brain» группы Funkadelic, а другая — под культовую главную тему «Нападения на 13-й участок» Джона Карпентера, да и во втором же кадре фильма сам Ноэ отсылает нас к своей предыдущей работе: на столе рядом с кроватью супружеской пары стоит игрушечный Love-Hotel из «Входа в пустоту».
Но с нами не играют в интеллектуальную угадайку, нам рассказывают о любви. Любви не только персонажей друг к другу, любви разрушающей, любви неумелой, любви чарующей, но и о любви к кино. Фильм легко можно было бы назвать и словом «Страсть», и словом «Одержимость» (как назывался первый полнометражный фильм Ноэ) — все суть одно.
Ощущение, что «Любовь» подводит жирную черту под целым направлением,
от «Суки любви» до «Хаотичной Анны», от «Капель дождя на раскаленных скалах» до «Влюбись в меня, если осмелишься», походя подключая к своему пламенному сердцу и британские «9 песен», и, возможно, даже Гай Германику, а, может, чем черт не шутит, ассимилируя и главных маэстро жанра Педро Альмодовара и Тинто Брасса.
Как в свое время Линч смог выжать концентрат из томной и сладкой, как утренний кофе агента Купера, американы, повернув ее темной стороной, сделав своей главной темой и вычерпав до дна, так и Ноэ варварски широкими мазками размазывает все, что было сказано до него в жанре страстной мелодрамы без тормозов (и мозгов), чтобы из родившейся у него под руками палитры вылепить почти физиологически ощущаемое полотно. И где еще ему было все это сделать, как не в Париже?
Те, кто ожидал от режиссера новых психоделических полетов по загробным мирам, будут, возможно, разочарованы.
Игры со светом и цветом никуда не исчезли, но явно отошли на второй план: из целей их недвусмысленно разжаловали в средства. «Любовь» обеими ногами стоит на земле, хотя периодически и теряет голову в облаках. Все, что происходит на экране, действительно можно описать словами «кровь, сперма, слезы». Собственно, и 3D фильму, как выяснилось, было нужно, только чтобы «забрызгать» зрителей одним из трех перечисленных компонентов (под восторженные, надо сказать, аплодисменты).
Мерфи и его подруга в поисках себя и своей любви испробуют (испробовали? пробуют? время в фильме вытворяет превосходные кульбиты) все. И отвернуться у нежного душой зрителя не получится никак, иначе можно пропустить добрые три четверти фильма и не понять вообще ничего (ни о фильме, ни о жизни, ни о любви). Они не один раз пообещают беречь друг друга во что бы то ни стало и еще больше раз это обещание нарушат.
Вся их жизнь — карнавал повторяющихся предательств и новых взлетов, смеха и страданий, драк и секса, секса, секса.
В какой-то момент из-за зацикленности одних ситуаций и повторений, как по старым лекалам, других может возникнуть ощущение, что вся эта ярмарка плоти не закончится никогда, лабиринт боли и наслаждения превратится в кафкианский замок из тел, и все новые и новые образы будут добавляться к извивающемуся водовороту эмоций бесконечно. Однако в какой-то момент все закончится.
Все закончится. Боль начнет утихать. Радость поблекнет и забудется. Прошлое исчезнет, а будущее так и не наступит. Однако в настоящем голос Электры продолжит раздаваться в голове Мерфи словами «я хочу, чтоб ты влюбился снова, и снова, и снова, и снова, и снова». Ничего не исчезает, только умирает. Все мы — это кто-то еще; во всяком случае, были ими или станем. Ведь, как говорила главная героиня полузабытого киношедевра одного венгерского гения, мертвая Электра все равно Электра.
