Цивилизация
19 октября фильм Андрея Кончаловского «Белые ночи почтальона Алексея Тряпицына» будет показан на Первом канале. Отдав картину, выигравшую «Серебряного льва» Венецианского кинофестиваля, на телевидение, режиссер отказался от национального кинопроката — как раньше отказался от возможного выдвижения на кинопремию «Оскар». «Белые ночи...» — полудокументальный фильм о российской глубинке, главную роль в нем исполнил настоящий почтальон из Архангельской области, который сыграл самого себя. Кончаловский рассказал «Газете.Ru» о причинах этих решений, о том, кто будет его зрителем, и стоит ли бороться за мат в кинематографе.
— «Белые ночи почтальона Алексея Тряпицына» выйдут не в кинотеатрах, а на телевидении. Тяжело ли было принимать подобное решение? Почему вы решились на этот шаг?
— Нет, совсем не тяжело. Дело в том, что сегодняшний кинозритель воспитан Голливудом, он ест попкорн, и у него хрустит в голове. Так мне объяснил мой американский продюсер, когда попросил сделать фильм громче — люди плохо слышат, они хрустят попкорном. Поэтому американские фильмы такие громкие. Я же делаю фильмы для тех людей, которые попкорн не жуют, да и мой зритель сегодня в кино не ходит, он сидит дома. Кроме того, я хочу, чтобы зритель посмотрел мой фильм бесплатно, чтобы он мог в любой момент пойти в туалет, заварить чай или переключить на Урганта. Чтобы мог в любой момент сказать «скукота» и уйти — я не хочу, чтобы зрители за деньги сидели и мучились. Зато те, кто досмотрит до конца, — они и будут моими зрителями.
— Вы говорили, что сценарий фильма стал результатом экспедиции и работы «группы ошпаренных людей». Кого вы так называете?
— «Ошпаренные люди» — это те, кто не думает о том, как побыстрее закончить смену и сколько получить денег. Это люди, которые преследуют определенную идею. Хотя, конечно, получить деньги — тоже идея, но другая.
— В чем была ваша идея?
— Мы хотели попытаться зафиксировать моменты жизни человека. Ведь камера, как сказал, кажется, великий режиссер Робер Брессон, — это тупой глаз коровы.
Можно снять что угодно, но это не искусство. Искусство — это отбор: куда направить этот глаз, что оставить из того, что зафиксировала камера, как сложить это вместе, чтобы было какое-то движение.
А дальше — жизнь человека заключается в быте, находится между питьем чая, походом в туалет и поеданием сосисок. А где духовная жизнь? Где-то там. И самое сложное в работе — попробовать создать, понять, придумать и насытить то, что потом становится поиском человеческой души.
— Вы поэтому сняли в главной роли непрофессионального актера?
— Нет, это мой выбор главного героя, такова задумка картины. Если бы я взял профессионального актера, то снимал бы его жизнь. Как он встает, бреется, идет на кастинг, ругается с агентом, потом режиссер просит его что-то сыграть, он ненавидит режиссера, выпивает водки, его выгоняют. Это была бы жизнь актера, а не почтальона. Искусство начинается на мусорной куче, а заканчивается где-то в небесах. Зритель всегда понимает, где сыграно, а где прожито. Когда хороший артист ругается матом даже в хорошем сценарии, то вы понимаете: это мат хорошо сыгранный, в хорошем сценарии. А когда Коля сидит на крыше и говорит »** твою мать, дождь пошел» — вы понимаете, что он так разговаривает всю жизнь. А хороший артист говорит выученные слова.
— Будет ли переозвучен фильм для показа на ТВ или «Белые ночи...» появятся перед зрителем в нецензурированном виде?
— В оригинальном, но мат будет запикан. Даже Пушкин, если писал матерное слово, ставил многоточие — это не страшно, произведение-то осталось. Да и знаете, если мат является главной ценностью художественного произведения, — плохо дело.
— Могут ли зрители рассчитывать на встречу с полной версией? И когда?
— Я надеюсь на это, попробую запустить куда-то. Любой некоммерческий показ будет «незапиканным». Вот в ноябре у меня будут мастер-классы в Москве, Петербурге — там я буду показывать полную версию картины.
— Ваш фильм был представлен на кинорынке кинофестиваля в Торонто, получил прокатные перспективы в нескольких странах? Не повлияет на его судьбу показ на телеканале?
— Не повлияет, конечно. В любой стране я могу показать его как угодно — хоть по телевидению, хоть в прокате. Да и потом — это же не «Железный человек», это фильм для людей, которые не разучились читать.
— Говорили, что «Белыми ночами почтальона» вы заканчиваете трилогию, начатую «Асей Клячиной» и «Курочкой Рябой». Каково ваше мнение — закончена трилогия?
— А никакой трилогии нет! Это домыслы людей, которые пытаются систематизировать хаотическую жизнь художника.
Я снимал одно, другое, пришло в голову — третье, решил — четвертое. Это разные фильмы, снятые в разное время, говорящие о разном.
И сделанные разным человеком — одному было 30, другому — 40, этому — 60, а этому — 77.
Вот в театре я действительно делаю трилогию, три спектакля по Чехову — «Дядя Ваня», «Три сестры», «Вишневый сад». Два уже поставил («Дядя Ваня» поставлен в Театре Моссовета в 2009-м, «Три сестры» — в 2012-м. — «Газета.Ru»), а «Вишневый сад» выйдет весной 2015 года. Так и закончу симфонию «Чехов — Кончаловский».
— Вы сняли свой фильм с рассмотрения Российским оскаровским комитетом, а заодно обвинили саму премию «Оскар» в предвзятости, а американское кино — в пагубном влиянии на вкусы российского зрителя. Обсуждали ли вы с братом Никитой Михалковым ваше решение? Каково его отношение к этому?
— Нет, с ним не обсуждал. Обсуждал со своим сыном Петей, которому 11 лет, — он был против. Есть много причин этого решения, я их уже называл. Но есть еще одна причина — гадкое ощущение от желания кого-то обойти.
— Но ведь «Белые ночи почтальона» получили приз в Венеции...
— В Венеции в жюри сидели люди с разных континентов — они друг друга видели первый и, возможно, последний раз.
А здесь, в комитете, сидят кинематографисты, которые все друг друга знают до подштанников, и у них идет бесконечная разборка.
— Но и в «Оскаре» вы поучаствовали — ваш «Поезд-беглец» выдвигался в двух номинациях. Нет ли здесь противоречия?
— Тогда я делал карьеру в Голливуде. А Голливуд за прошедшие двадцать пять лет кардинально изменился, сейчас это огромная машина по зарабатыванию денег.
— Но и американское кино разное. Есть же, например, фестиваль «Сандэнс»?
— А это не Голливуд. Это рынок, на который независимые кинематографисты тащат свою картошку и на который приходит покупатель из Голливуда. Он смотрит, чья картошка крупнее, — и делает из ее автора голливудского режиссера. Посмотрите, во что превращаются картины молодых постановщиков, начинавших с «Сандэнса» и перешедших в Голливуд. Или немецкий режиссер, снявший фильм «Беги, Лола, беги» (Том Тыквер. — «Газета.Ru»), — что он начал снимать, когда его взяли в Голливуд. И дело не в том, что в Голливуде все плохие.
Просто если организация тратит на фильм $200 млн, а на рекламу еще 100 млн — ей нужно вернуть полмиллиарда. Чтобы столько вернуть, фильм должны посмотреть все.
А чтобы смотрели все — он должен быть уже переваренной пищей, которая будет поступать прямо в желудок, минуя рот.
— Так существуют ли в мире совершенно объективные кинонаграды?
— Нет, не существуют. Объективная награда — это золотая медаль на Олимпиаде: ты прыгнул на метр девяносто или на два десять и победил. А как можно объективно судить произведение искусства? Оценка зависит от того, кто собрался и у кого живот болит.