Цивилизация
Здесь жили Ленин, Луначарский, Богданов и еще дюжина большевиков, а Максим Горький лечился от туберкулеза, писал роман «Мать» и пестовал новичков-революционеров. Об этом острове писали Ханс Кристиан Андерсен, Иван Бунин, Пабло Неруда и Генри Джеймс. В 2012–2013 годах по заданию «Премии Горького» десяток современных русских писателей съездили на Капри и написали по рассказу, действие каждого из них происходит на итальянском острове. Сборник, который составил и снабдил щедрым на историко-культурный контекст предисловием переводчик-итальянист Геннадий Киселев,
посвящен столетию выхода цикла «Сказок об Италии» Горького, вобравшего около 30 зарисовок об итальянских пролетариях.
Капри для Владимира Сорокина — «место-провокатор», заколдованный топоним из несуществующего романа. Андрей Аствацатуров видит в нем «оскорбительный пейзаж-сон, выставляющий человека со всеми его мыслями, страстями, ревностями донельзя мелочным». Для Андрея Рубанова это «массивные многоярусные руины», а Сергей Гандлевский обнаруживает на острове формы «доходчивой вечности». В эту пеструю мозаику встраиваются рассказы реалиста-метафизика Юрия Мамлеева, писателя-колумниста Виктора Ерофеева и Захара Прилепина, растерявшего на юге Италии социальный заряд своей прозы.
Рассказы в результате сплавляются в однородный коллективный текст, хребет которого проходит через античные буколики и сухой тревелог — буржуазный, утомленный самим собой жанр.
Этот текст соединил «примитивную сверхчувствительность», о которой говорит герой рассказа Рубанова, и формалистские опыты в духе Сорокина.
«Очарованный остров» — эксперимент постмодернистский. В нем проглядываются и роман-биография острова, заросшего культурными и историческими наслоениями, и нарумяненный, приодетый труп жанра путевых заметок, и попросту литературная заказуха, сведенная к угловатому ученическому сочинению на тему «Как я провел…».
Последнему варианту благоволят и списанные с экзотической открытки декорации острова: из каждого текста торчат вечнозеленые пальмы и кактусы-гиганты, из рассказа в рассказ кочует одна и та же древнеримская рухлядь времен Октавиана Августа, разливается режущая глаз лазурь Тирренского моря; тени живших когда-то на Капри императора Тиберия, чилийского поэта Пабло Неруды, Горького всегда готовы появиться в повествовании.
Границей, отделяющей один текст от другого, становится персонаж. В клочковатом рассказе-аллюзии Аствацатурова это малоприятный филолог-мизантроп, двойник автора, объединивший в единую ткань повествования сны, обрывки детских воспоминаний, намеки на произведения классиков (по тому же рецепту сбита и крупная проза Аствацатурова — и «Люди в голом», и «Скунскамера»). У Мамлеева герой — традиционный для него мудрец из народа — полусчастливый, полусумасшедший песенник, рассуждающий об уродстве нормы и форматной красоты, карнавальном нутре смерти и «неведомом». Персонаж Рубанова — «олдскулмен», «пещерный человек» — формулирует, кажется, суть диалектической неразберихи в отношениях русского мальчика с заморским Эдемом: «Если тут рай… то куда мне выкинуть окурок?»
Тип беспорядочно впечатлительного автора, способного резонировать исключительно с пейзажем, представляют собой поэт и издатель Максим Амелин и его «рассеянный путник» — лирический герой, перебравшийся из поэзии в прозу. Бессюжетный лиризм, щедро удобренный эпитетами текст и тенденциозные восторги превращают его рассказ из поэтического этюда в неуместно разросшийся пост в ЖЖ.
Его антонимом выглядит образцово-ироничный рассказ «Зима» Прилепина, написанный без оглядки на злобу дня и пацанский дух большинства его романов. Стилистически выгравированная мужская история сводится к истине, свалившейся на голову герою, «самоуверенному дурачине», вместе с морской волной. Эта истина — разумеется, абсолютная, но неартикулированная — позволяет ему произнести ставшую развязкой фразу: «Я больше не люблю тебя».
Сорокин и Лимонов, напротив, предъявили эталонные, репрезентативные рассказы, образцы ДНК собственной прозы.
«Допрос №6» Сорокина — текст, замаскированный под судебный протокол, написан в патентованном им жанре рассказа о рассказе, которого нет. Огрызки ненаписанного произведения — многоглавного романа, с идеями, с героем — русским страдальцем, сбегающим на Капри от душевных мук, — всплывают только в протоколе. Метатекст-переросток и малая форма, насмехающаяся над классическим романным содержанием, для Сорокина уже привычная норма. Вполне типичными для его прозы выглядят и герои рассказа: осовремененные опричники в погонах, писатель-правдоруб, которого обвиняют в клевете на президента и органы власти, и его роман, фигурирующий в тексте в качестве самостоятельного персонажа.
Лимонов в «Служанке этих господ» описывает встречу с обратившимися в зомби великими классиками: от полуразложившихся Горького и Ницще остались лишь синьор Горки и синьор Нитцше, а Лу Саломе превратилась в похотливый, но невменяемый призрак. Смрадные, растерявшие дар речи трупы, некогда мечтавшие — каждый по-своему — о сверхчеловеке, с завистью глядят на лимоновского героя — жующего дыню, совокупляющегося со служанкой, этого древнегреческого Эрота из плоти и крови, явившегося плюнуть старухе смерти в лицо.
Сборник «Очарованный остров» в результате из концентрированного, точечного культурно-географического переживания, мистерии места превращается в мистерию автора. На месте героя-острова прорисовался герой-автор, а каждый текст держится на узнавании — первой фразы, слога, мысли, литературной траектории, позволяющей по фрагменту восстановить полнокровный образ.
