Цивилизация
Краткое содержание предыдущих серий: пожилой интеллектуал-затворник Селигман (Стеллан Скарсгард) вечером выходит в магазин за рогаликом, но в итоге возвращается в свое логово с более ценной добычей — избитой женщиной (Шарлотта Генсбур), которую он находит лежащей без чувств в городских катакомбах. Ее зовут Джо, и ей нужны не чай и пижама, а выговориться. В первой части она рассказывала своему остроумному, но чуткому собеседнику о том, как осознала себя нимфоманкой.
И о том, как прожила с этим то ли даром, то ли проклятьем вполне счастливую молодость, пока не утратила после смерти отца способность испытывать оргазм.
Вторая часть начинается с попытки Джо (теперь ее в основном играет Шарлотта Генсбур, а не юная Стейси Мартин) переключиться с сексуальных переживаний на семейную жизнь. Она рвет со старыми любовниками, съезжается с Джеромом (Шайя Лабаф), даже рожает ему сына Марселя. Но скоро выясняется, что все это не для Джо. Сначала она получает от Джерома разрешение на измены,
затем пробует секс с двумя черными мужчинами и знакомится с хладнокровным садистом (Джейми Белл), а в итоге и вовсе становится преступницей под руководством местного мафиози (Уиллем Дэфо).
С каждой ее исповедью отшельнику-книжнику Селигману становится все сложнее проводить параллели с литературой, музыкой и рыбалкой, которыми он прореживал ее рассказ в первом фильме. Но он честно старается:
например, сравнивает сексуальную одиссею Джо с расколом христианской церкви на Западную и Восточную. Конфликт жизненного и аналитического опыта, чувственности и разума, у девушки и старика переходит в другую плоскость, когда выясняется, что Селигман девственник и вроде бы асексуал.
В «Нимфоманке» на отчаянные эксперименты со своими телами и карьерами идут интереснейшие актрисы (во второй части к ним присоединяется 19-летняя Мия Гот, играющая 15-летнюю преемницу Джо) и актеры (например, Жан-Марк Барр в роли латентного педофила), но ключевой фигурой для понимания фильма становится персонаж Скарсгарда.
Он — великая неизвестная, от значения которой зависит все уравнение. И особенно важно решить эту задачу в свете поступка, который Селигман совершает в финале.
Проще всего назвать этого героя альтер-эго самого Триера. Диптих «Нимфоманка», в свою очередь, часть трилогии «Депрессия», с помощью которой режиссер пытался разобраться в себе.
Во-первых, Триер полжизни считал себя евреем, пока не изучил свою генеалогию. Во-вторых, обличье Селигмана — вполне уютное место, чтобы выяснить отношения с женщинами, а Триер за последние годы успел развестись и заново жениться.
Но режиссер никогда не ассоциировал себя с мужскими персонажами: прежде его играли Бьорк, Николь Кидман и Шарлотта Генсбур.
Если Селигман — метафора зрителя, которому режиссер изливает душу, то это зеркало нам и льстит (мало кто так остроумен и мудр, как этот старец), и мстит:
финал «Нимфоманки» при такой трактовке окажется запредельно мизантропическим даже для этого режиссера.
Но такая развязка уже была в его «Танцующей в темноте», а фон Триер не повторяется в выводах. В аргументах повторяется — часто, нагло и с чувством собственного превосходства. В выводах — никогда.
Методом исключения Триер оставляет для Селигмана всего одну роль — быть собирательным портретом кинематографического сообщества, от устроителей Каннского фестиваля, объявивших его персоной нон грата, до журналистов, поддержавших этот остракизм.
То, что режиссер отомстит за унижение и травлю в столице мирового кино, было понятно сразу: достаточно вспомнить, с каким типом героев он ассоциировал себя в собственной фильмографии. Вопрос был в сценарии вендетты.
Самый безобидный — отыгрываться за пределами съемочной площадки: обойти Канны новым фильмом, выбрать для его презентации Берлин, нахлобучить на голову Шайи Лабафа мусорный пакет, а самому нарядиться в футболку с приговором Лазурному берегу на груди. На все эти шаги Триер пошел, обеспечив фильму лучшую промо-кампанию в истории авторского кино.
Компромиссный сценарий — отомстить эпизодически, заложить на многочасовом полотне киноленты одну-единственную мину для союзников, ставших врагами. В «Нимфоманке» она есть:
Джо и Селигман в какой-то момент устраивают здесь жаркий спор о кризисе либерализма, лицемерии европейской политкорректности и несостоятельности социальной психотерапии.
Еще более изощренная месть — в лице Селигмана превратить киносообщество в безответного спарринг-партнера на протяжении всего фильма. Герой Скарсгарда выполняет в «Нимфоманке» функцию киноведа, моментально интерпретирующего любой художественный ход Триера. Если у Джо будет библейское видение, Селигман тут же объяснит, кто именно ей явился. Если за кадром зазвучит Бах или Моцарт, снисходительный герой тут же устроит зрителю ликбез. Поначалу это сравнение всезнающего героя и кинокритика льстит, но быстро проясняются две неприятные вещи. Во-первых, не исключено, что Триер так издевается: показывает нам порно, а мы интерпретируем его с помощью чисел Фибоначчи, аналогией из мира животных и сюжетов православных икон.
Во-вторых, только тщеславный критик откажется признать: мозг Селигмана — на две головы выше, а уж сам Триер и вовсе поселился в чертогах разума на верхних этажах. До него — не дотянуться. Он тиражирует нам волчьи билеты.
Но есть подозрение, что ставки Триера в «Нимфоманке» еще крупнее. Три год назад за неудачную шутку его изгнали из Канн с клеймом апологета Гитлера. Каждый еще со школы знает: лучший способ защититься от обидной клички — с достоинством ее принять.
И Триер решил стать Гитлером — диктатором вкуса, аннексирующим новые территории допустимого, расширяющим границы кино и подчиняющим себе любых врагов.
Учитывая, насколько велико его интеллектуальное превосходство над киносообществом, сделать это было несложно. Триер издевается над кинокритиками — они подыгрывают его пиар-кампании, раздеваясь, чтобы спародировать известный оргазм-постер. Триер может отключить во время фильма звук — и никому не придет в голову постучаться в комнату к киномеханику, потому что даже случайным мартовским зрителям уже известно — этому режиссеру дозволено все. Триер сперва описывает педофилию словами, затем показывает (не нарушая законы: 15-летнюю любовницу Джо Миа Гот сыграла в 18) в открытую, а в финале заставляет одну героиню мочиться на другую.
Триер произносит убедительную защитную речь в адрес педофилов, которые борются со своей наклонностью; показывает петтинг взрослой женщины и девочки-подростка — и даже те зрители, которых это возмутило, должны честно ответить себе на принципиальный вопрос: их отторжение — это что-то из области физиологии или хорошего воспитания?
Другими словами, что в нас на самом деле возмущается (или, наоборот, любуется) «Нимфоманкой» — сексуальное нутро или социальный этикет?
Пока неизвестно, что представляет собой семичасовая неделимая режиссерская версия «Нимфоманки», но две ее прокатные части устроены гениально хитро. Первая была остроумнейшей, провокационной, легкой и сексуальной комедией, обрывавшейся ровно тогда, когда зритель, как и Джо, уже уставал от оргазмов. Вторая — менее веселая, ритмичная и гармоничная, но в ней выше концентрация смыслов. Первая часть была радостным грехом, нашим общим с режиссером преступлением.
Вторая часть, депрессивная и жестокая, — неизбежное наказание, в котором Триер привязывает зрителя к себе коллективной виной.
Если он и правда решил притвориться фюрером, чтобы показать свою власть над легко поддающейся массовым гипнозу и психозу европейской киноиндустрией, то надо признать, что в «Нимфоманке» есть все элементы выдающейся диктаторской речи.
Сначала она сулит наслаждения, а потом обещает защитить от возмездия. Сначала апеллирует к Библии, а потом переключается на бульварное чтиво (Джо сравнивает свою жизнь с романами Иена Флеминга). Сначала она оставляет в своем тексте много якобы уязвимых мест для критиков, а потом любой несогласный, ухватившийся за эти возможности, выставит себя дураком и истеричкой. Сначала она обещает исправить ошибки прошлого (в «Нимфоманке» почти дословно повторяется эпизод с гибелью младенца из «Антихриста»), а потом оправдывает кучу новых. Но главное свойство такого манифеста — умение запутать кого угодно.
Вопрос даже не в том, что допустимо в кино, и не в том, гений Триер или злодей, а в том, понарошку он решил стать Гитлером от искусства, или это всего лишь арт-перформанс, демонстративный взлом систем безопасности христианской культуры.
«Нимфоманка» может отрезвить отношения зрителей с кино, но может дать зеленый свет темным силам. Последователи всегда глупее вождя, а их поступки — безвкуснее. В «Нимфоманке» есть и красота, и гуманизм, и большой стиль — не только кинематографический, но и художественный и литературный. Но, к примеру, в сербском фильме «Клип» ничего этого нет, а есть только предельно грязное порно с участием подростков. Но он уже считается искусством, а возможным стал (хоть хронологически и вышел раньше) благодаря условным «Нимфоманкам» больших мастеров.
У собирательного Селигмана, как показывают отзывы кинокритиков, на эту атаку Триера есть всего три варианта защиты. Восхищаться, отшутиться или возмутиться. Первый предсказуем, второй неинтересен. Но последний вариант оказывается самым жалким: стыдно притворяться, что ты умнее всех, потому что умнее всех Ларс фон Триер.
