Цивилизация
Фильм «Трудно быть богом» Алексей Герман-старший задумал еще в конце 1960-х, сразу после выхода одноименного романа братьев Стругацких, но приступил он к работе над ним только в 1999 году, уже будучи автором картин «Проверка на дорогах», «Двадцать дней без войны» и «Мой друг Иван Лапшин». На роль наблюдателя землян дона Руматы Эсторского он пригласил Леонида Ярмольника. Работа над картиной шла трудно: cъемки начались в 1999 году и были завершены к 2006-му, потом был долгий период монтажа и озвучания и еще более долгий — окончательного сведения. В феврале 2013 года Алексей Герман скончался, так и не увидев окончательного варианта своего последнего фильма; его завершением занимались сын режиссера Алексей Герман-младший и вдова и соавтор сценария Светлана Кармалита: вместе они представили «Трудно быть богом» на Римском кинофестивале в сентябре 2013-го. Российская премьера фильма состоялась в конце января 2014 года, а в прокат трехчасовая драма выйдет 27 февраля. Исполнитель главной роли в «Трудно быть богом» Леонид Ярмольник рассказал «Газете.Ru», почему не имеет значения, сколько стоил фильм, о том, как экранизация отличается от литературного первоисточника, и о том, чего зритель не увидит на экране.
— Вас надо поздравить с премьерой и окончанием цикла производства фильма. Это, видимо, было невероятно трудно.
— То, что было трудно, уже забылось. Так много лет... Человек такое животное, привыкает ко всему. На самом деле я сожалею, что работа над картиной закончилась, потому что мне уже не важен был результат, а важно было работать над фильмом. А если еще проще — общаться с Германом. Но я это понял не сразу, первые три года я очень переживал, что мы никак ничего не снимем.
— А мы можем поговорить о хронологии процесса? Неужели действительно это снималось 15 лет?
— Нет, снималось это лет семь. Потом был двухгодичный перерыв на монтаж, потом тихо-тихо началось озвучание. Кино делалось по-старому. Сейчас звук пишется напрямую, во время съемок. А здесь мы делали по старинке. Это тоже один из принципов Алексея Германа: он считал, что только так можно делать ручную работу, хендмейд.
— А есть какие-нибудь представления об окончательном бюджете или мы уже никогда этого не узнаем?
— Это не моя епархия, но думаю, что свои миллионов двадцать она стоила. Но картина не такая дорогая, как «Сталинград». И не такая дорогая, как «Обитаемый остров» по братьям Стругацким.
Слава богу, как бы в России наконец-то пришли к осознанию того, что Герман должен снимать и что не стоит в этот момент спрашивать, сколько это стоит. Кстати, всякий раз, когда мы виделись с Владимиром Владимировичем (Путиным. — «Газета.Ru»), например когда я получал Государственную премию, он всегда задавал только один вопрос: «Как дела с фильмом?» Заботился о картине. Я думаю, это происходило не только потому, что они оба питерцы. Он понимал, что страна объективно перед Германом виновата. Сколько лет его фильмы гнобили...
— Правда ли, что на какой-то из начальных стадий сценария одним из прототипов дона Руматы был Путин?
— Этот слух придумали журналисты в 2000 году, когда мы начали снимать, а Путин впервые стал президентом. Мы хохотали. Но с другой стороны, Румата же должен переделать цивилизацию. И Путин до сих пор хочет переделать нашу жизнь. Наверное, он в каком-то смысле Румата.
Потом, через несколько лет, я понял: я играл Германа, его реакцию на жизнь, явления, людей.
— Как вы думаете, как Герману удалось так перечитать «Трудно быть богом», чтобы из довольно романтичной книжки сделать такое мрачное кино?
— Эта книжка была написана в эпоху, когда для того, чтобы издать роман, надо было сделать из него сказку, фантастику. Стругацкие написали про то же, про что снял Герман, но просто в той форме, в которой книга могла выйти в свет.
Чем там Ленин писал между строк? Молоком?
Здесь главное не сюжетная линия, а бесконечные отступления, рассуждения, мысли Руматы, авторские описания. То, что, когда я был школьником, я пропускал, я читал сюжет. Просто прошло уже почти пятьдесят лет. Время изменилось, и то, что раньше надо было прятать, Герман вынул из этой книжки. И создал хронику человеческого общества в определенный период... Хотя это же не чистое Средневековье, там есть вещи, которые нарушают порядок времени. Недалеко видящие журналисты много раз задавали вопрос: если это Средние века, откуда там белые розы? Почему там курят? Там есть масса вещей, к которым можно привязаться. Герман нарочно это делал. Это значки такие: это и сегодня, и вчера, и завтра.
— Есть ощущение, что Герман взял все, что в разных эпохах, в разных местах и в разных климатах было самого плохого... Взял и собрал в одно кино.
— Ну и сегодня все это есть. Ну допустим, мы ездим на машинах, мы чаще принимаем душ, чаще меняем одежду. Но мы сморкаемся, плюемся, едим, гадим. Люди придумали, как это все прятать.
Человечество научилось прятать, от мелочей до крупных вещей, камуфлировать неправые финансовые операции, подлог на выборах.
Он не собрал самое грязное, он сбросил шелуху. Люди везде одинаковые. Они хотят денег, власти любой ценой, но все равно существует любовь, существуют жалость, вероломство, предательство. Фильм-то про это. Про то, что человека невозможно изменить.
— А еще есть семья, любовь, дети, работа — то, ради чего люди просыпаются по утрам. Но в фильме ничего этого нет.
— Там есть мой слуга Муга. Я очень люблю этого персонажа. Знаете, в русской классике есть такие няньки и в мужском, и в женском обличье, которые были готовы за своего барина жизнь отдать.
В этой истории есть такие люди.
А есть страшный бандит Арата, он же одержимый человек. Конечно, он зло, конечно, он ужас, конечно, он фашизм. Или Рэба. Если Рэба — это чистый Сталин, то Арата — это фашизм, просто подворотня, чернорубашечники.
Вот мы сейчас живем — мы же не знаем, будем ли мы жить завтра. Столько оружия накопилось. Оружие меня пугает меньше, меня больше пугает терроризм. А еще вот эта постоянная угроза: ни вы, ни я не отпустим 15-летнего или 10-летнего ребенка проехаться, в кино сходить в Москве. На каждом шагу может случиться то, о чем я потом буду жалеть.
— А вы думаете, стало сильно хуже, чем в детстве?
— Стало много хуже. Тогда не было ничего такого. Мы никогда ничего не боялись. Могли пойти в лес, могли пойти в центр, могли пойти в любой ресторан без предупреждения. И родители были спокойны. Понятно было, что я не идиот, и как вообще можно было нарваться на несчастье?
А сейчас видимость стала лучше. Появилось больше машин, интернет. Теперь не надо стоять в очереди «за туфлёй», за рубашкой, за шарфиком. А я еще бананы по блату покупал! Но вспоминаю об этом с радостью. Я не считаю, что жизнь сейчас стала лучше. Мы просто выровнялись немного с забугорьем, с запроливьем.
Но лучшая жизнь — это когда человек уважает человека. У тебя нет прав человека, так же как у меня.
Вот почему я сегодня, на старости лет, занялся политикой? Я не знаю, насколько это эффективно, но я делаю это искренне. Потому что я верил двадцать лет назад, когда Берлинскую стену сломали: «Ё-моё, моя дочка будет жить в другой стране». А моей дочке уже 31-й год. И у меня сегодня ощущение, что просто поменяли декорации.
— В книге Румата превращается в скотину очень медленно, он думает, рефлексирует. А в фильме он уже с самого начала очень мало отличается от окружающих, он уже такой же. Почему его вообще называют богом?
— Люди обожествляют тех, с кем они не могут справиться. Его убить нельзя. Денег у него до хрена. Ранить его нельзя. Только из-за этих способностей он считается богом.
То, что вы называете «превращаться в скотину»… Я не знаю, почему вам это показалось, первый раз такое слышу. Он как разведчик, он должен вписаться в их мир. Должен радоваться тому, чему они радуются. Должен мыться, как они моются. И ест он так же, как они. Герман подбирал странноватых типажей, у них же у всех странные лица. Такие, чтоб интересно было рассматривать. Средневековые. А мне задание всегда было одно от Германа:
«Ленечка, ты должен всегда себя вести так, будто ты такой же, как они, но выдавать тебя должны только глаза.».
То, что вы называете оскотиниванием, — это игра, в которую он играет, чтобы его принимали за своего. Он же даже трахается со своей любовницей при всех слугах. Может быть, поэтому все считали, что я Путина играл — разведчика, который так вписался в свою игру... Он превращается — не в скотину, а в нелюдя — только один раз, когда убивают Ар. Там включается то, что и доказывает то, что он не бог, а человек. Он же рубит их, как туши. И только когда из него это вышло, как демон, он сидит в этой луже и ненавидит себя. Миссию он завалил, ему насрать на этих землян, он не может объяснить им, почему он так поступил. Он и себе не может это объяснить. В этом смысле у меня никаких претензий к германовской трактовке нет...
— А есть что-то, в чем вы с ним были не согласны?
— Мне не хватало, ну, для современного зрителя не хватало того, что Герман очень не любил, — батальных сцен. У нас там есть несколько драк...
— Прекрасно показанных, кстати. Румата все время блефует, хватает противников пальцами за носы и ломает, и никому не хочется с ним драться.
— Герман это обожал. Люди никогда красиво не дерутся. Все драки похожи на драку в подворотне: ударил, кровь пошла, об стенку — и все. Мне не хватает, а может быть, в этом и есть гениальность Германа: он не снял, как Румата потерял человеческое лицо и начинает крошить черных. Он показывает только момент осознания, разочарования, осмысления факта. Мне этого чуть-чуть не хватает, сегодняшнему зрителю этого может не хватить.
— Но надо сказать, что подарков зрителю у вас в фильме вообще нет.
— Согласен.
— Как вы думаете, Герман зрителя не принимал в расчет, не имел в виду, снимая это кино?
— Он не заигрывал с ним. Понимаете? Он говорил: «Меня не интересует, кто поймет, тот поймет». Не поймет, значит, не дорос.
Герман вам уже несколько раз доказал, что он мировое имя, неужели вы думаете, что он сошел с ума и снял полное дерьмо?
Это по определению невозможно. Значит, в первую очередь ты задай себе вопрос: «Может, я чего не понимаю?» Осторожно попытайся спросить: как это смотреть? что еще посмотреть? что почитать?
— Что сказать человеку, который спрашивает, идти ему смотреть «Трудно быть богом» или не идти?
— Конечно идти, чтобы проверить, насколько ты въезжаешь, насколько тебя это трогает. Возникают вопросы? Уже хорошо. Это первое.
Второе — хорошо бы вдруг появилась мода, даже провокационная. Пошел, посмотрел — офигительное кино. Да? Мы тоже пойдем посмотрим. И я тебя уверяю, что люди пойдут смотреть, чтобы понять, почему ты сказал, что это круто. Уверяю тебя, это невероятный стимул, чтобы включить еще какую-то программу в мозгу.
Вот и все. Просто приказать. Сказать: вы будете идиотами, если не посмотрите, козлы необразованные, ничего не чувствующие.
Я не очень люблю, когда эту картину сравнивают с Босхом... Но ее можно сравнить с живописью. Если висит великая картина на стене, нельзя просто пройти мимо и бросить взгляд. Люди сидят часами. Неделями сидят.
Опять же что касается великих полотен: она висит у художника в мастерской, он ее три месяца не трогает, потом подходит и делает два каких-то штришочка. Вот то же самое и с кино Германа.
