Цивилизация
Когда в первый день Мостры, еще до официального открытия, публике в качестве аперитива показали фильм канадского альтернативщика Брюса Лабрюса «Геронтофилия», это вызвало лишь благожелательные улыбки. Главный герой – юный красавец, застенчивый и милый, а его пристрастие к мужчинам за 80 легко понять и простить. И любовь у них выходит по взаимному согласию, и дедушкам радость напоследок.
Однако эта легкая лирическая девиация оказалась лишь прелюдией к последующему набору извращений и ужасов, в которые с мазохистским наслаждением погрузился Венецианский фестиваль.
В очередном режиссерском опусе не по годам плодовитого Джеймса Франко «Дитя божье» бородатый дегенеративный отшельник-отщепенец убивает случайно оказавшихся в глуши девушек, а потом затаскивает в свою хибару и там предается с ними разнообразным утехам. Когда же дом сгорает, он начинает коллекционировать трупы в лесной пещере: там просторней. История некрофила, которому чудом удается уйти от наказания, рассказана языком гротескного анекдота: никого не жалко, потому что ничему не веришь. К слову, поставлен фильм по одноименному раннему роману выдающегося американского писателя Кормака Маккарти (автора «Старикам тут не место»). Специфика большинства его книг как раз в их принципиальной неэкранизируемости – недаром киноверсии культового «Кровавого меридиана» нет до сих пор; рассказанные там вещи слишком кошмарны для адекватного переноса на широкий экран. Впрочем, не для Джеймса Франко, который лезет вон из кожи, чтобы перестать быть в сознании зрителя «другом Человека-Паука» и превратиться в модного артхаусного автора.
Эта лесная страшилка – ничто перед другим конкурсным фильмом, работой грека Александроса Авранаса «Мисс Насилие».
Уже в первой сцене девочка выбрасывается из окна в день своего одиннадцатилетия, на что многолюдная семья реагирует подозрительно холодно.
В чем же дело – в выморочной эстетике «новой греческой волны» или чем-то похуже? Пожалуй, оба ответа верны. Хоть персонажи фильма и напоминают живостью своей мимики деревянных марионеток, их трагедиям запросто нашлось бы место на страничке «Срочно в номер» какого-нибудь популярного издания. Семейство не случайно состоит исключительно из женщин и детей, которые, в зависимости от возраста, зовут единственного патриарха, отталкивающего вида лысеющего мужчину с бородкой, то «дедушкой», то «папой». Да, вы правильно догадались: этот гад бьет и насилует всех своих родных, делая исключение только для малышей (потому девочка и покончила с собой в день рождения). Нагромождение ужасов не способно ни испугать, ни растрогать; только вызвать мимолетный приступ тошноты. И не так легко понять, в чей адрес – омерзительного героя или режиссера, резво тасующего самые расхожие карты фестивальной моды.
Однако «Мисс Насилие» — вовсе не дно падения: всегда найдутся те, кто постучит снизу. В Венеции-2013 в этой роли выступил триумфатор прошлого года, кореец Ким Ки-Дук.
На всякий случай отборщики вывели его новый опус «Мебиус» за границы конкурса — и правильно сделали: никому не захочется отвечать за инфаркт почтеннейшего Бернардо Бертолуччи, да и других членов жюри жалко.
В отличие от критиков, которых уже на раннем утреннем показе «Мебиуса» набрался полный зал. Смотрели, что называется, запоем, смеялись, аплодировали. Правда, все эти реакции были защитными. Судите сами: в первые пять минут фильма мать, подсмотрев за изменяющим ей отцом, пытается ночью подобраться к нему во сне и отрезать ножом член. Поскольку тому удается вовремя проснуться, она проделывает ту же операцию с сыном-старшеклассником, который был свидетелем преступления и не воспрепятствовал ему. Мучимый раскаянием отец кастрата решает отстрелить собственный член, но в последний момент, передумав, все-таки идет к доктору: тот отрежет орган аккуратно, чтобы потом можно было пришить его сыну. Меж тем оба главных героя экспериментируют в попытках получить оргазм без, казалось бы, необходимой для этого части тела. Выясняется, что достаточно воткнуть в себя поглубже нож и повертеть его туда-сюда или содрать кожу до крови каким-нибудь камнем, чтобы стало по-настоящему хорошо. Это, заметьте, только завязка.
Альтернативные способы получения оргазма – отличная метафора для описания того, что творится с авторским кино сегодня.
Традиционное больше не возбуждает никого: приходится прибегать к экстриму, все менее правдоподобному и все более абсурдному. Так, в «Мебиусе» жестокости через край, а диалогов нет вовсе, даже когда они напрашиваются: выпендриваться – так на всю катушку. Пусть старик Фрейд крутится в своей тесной могиле, роняет кровавые слезы и мечтает с того света отменить инициированную сто лет назад реформу сознания – все тщетно. Ким Ки-Дука и сотен его более мелких последователей уже не остановить.
Последствия плачевны. Нет-нет, речь не о падении нравственности, об этом пусть горюют депутаты Госдумы (эх, запихнуть бы их разок в Венецию или Канны, пусть узнают, почем фунт лиха). Насилие из темы для философского осмысления превращается в банальный прием, к которому режиссеры «фестивального пула» прибегают так же часто и бездумно, как режиссеры коммерческие – к компьютерной графике или 3D.
Единицам удается уйти от экранной жестокости как самоцели или эффектного трюка, поднявшись над общим уровнем.
На 70-м Венецианском фестивале это сделал немецкий режиссер Филип Грёнинг, чей фильм «Жена полицейского» стал главным откровением конкурсной программы. Режиссер, снимающий крайне редко, восемь лет назад прославился документальной лентой о монахах-картезианцах «Великое безмолвие». Его новая работа – игровая, хотя готовился он к ней, как к документальной, записав десятки интервью с женщинами, жертвами домашнего насилия. Муж бьет жену – подумаешь, драма! На фоне отрезанных и съеденных (да-да) членов, массовой некрофилии и инцеста с малолетними – сущий пустяк. Но именно Грёнинг добился ощущения подлинности в своем трехчасовом, тихом, элегическом по настроению и практически лишенном непосредственно сцен жестокости фильме.
«Жена полицейского» разбита на 59 маленьких, в среднем длящихся по паре минут, частей, причем каждую предваряет затемнение с двумя титрами: «Конец семнадцатой главы. Начало восемнадцатой главы», «Конец восемнадцатой главы. Начало девятнадцатой главы» и так далее. Во время этих пауз Грёнинг буквально заставляет зрителя сделать шаг назад, прервать процесс самоидентификации с героями, увидеть их со стороны – и проникнуться сочувствием подлинным, а не манипулятивно исторгнутым из тебя режиссером-умельцем. По этой же причине в фильме нет музыки, если не считать детских песенок, исполненных по памяти, с запинками и ошибками, главными героями.
Там много чего еще нет: например, отчетливого сюжета.
Действие разворачивается медленно и, как кажется поначалу, никуда не ведет. Просто будни из жизни молодого полицейского, его жены-домохозяйки и их дочки. Папа пришел с работы, папа спит – он устал. Обед, все за столом. Прогулка, пикник. Купание в ванне. Ночь, опять утро. Если хороший голливудский сценарий не содержит ни одной случайной сцены – каждая или двигает вперед интригу, или как-то раскрывает характеры, – то в «Жене полицейского» случаен каждый эпизод. Это и дает удивительное чувство длящейся повседневности, избегающей драматических поворотов и основанной на повторении привычных ритуалов.
Кто-то уже закономерно сравнил фильм Грёнинга с произведением актуального искусства.
Как абстрактную живопись – тревожную и по-своему прекрасную – можно расценивать синяки, которые где-то к середине просмотра начинаешь все чаще замечать на теле героини.
Кожа чернеет на глазах, пространство провинциальной идиллии ест раковая опухоль тревоги и страха, за которым угадывается невидимое насилие. Оно подано здесь как неотъемлемая часть любви, ее оборотная сторона: там, где есть место близости и теплу, всегда рискуешь сгореть на костре безумия. Альтернатива – коротать свой век одному (самый загадочный персонаж фильма – безымянный старик, о котором мы не знаем ничего), и тогда ничто и никто не будут тебе угрожать. Останется покой – и медленное равномерное умирание. Глубокий и безнадежный анализ состояния души современного человека сближает фильм Грёнинга с лучшими работами Михаэля Ханеке, Ульриха Зайдля или Ларса фон Триера. За тем исключением, что он – не столько литератор-концептуалист, сколько художник, самостоятельно снимающий свои фильмы и намеренно обходящийся во время съемок без фиксированного сценария.
Вольтер видел спасение от агрессии внешнего мира в возделывании своего сада. Жена полицейского и ее дочь выламывают в своем дворике две каменные плиты, чтобы устроить там крохотный сад: сажают семена, поливают первые ростки, пестуют дождевых червей. Как выясняется, и в таком интимном саду, которым со стороны кажется семейная жизнь, порой прорастают сорняки. Кино вряд ли поможет от них избавиться, но хотя бы предупредит.
