Цивилизация
Рихард Вагнер написал «Голландца» в 1843 году, и в музыкальном смысле это переходное произведение: уже есть фирменное бушующее томление с лейтмотивами, отличающее его поздние работы, но «бесконечная мелодия» еще не стала совершенно бесконечной, поддерживаясь отчасти номерной структурой, живущей в рамках больших музыкальных сцен. Сюжет про мистического мореплавателя пришел Вагнеру в голову после жуткой бури, которую композитор пережил, когда плыл из Риги в Лондон. Подходящая история нашлась в новелле Генриха Гейне, и Вагнер написал по ней либретто, предельно заострив мистико-космический смысл.
В норвежской деревне XVII века швартуется призрачный корабль с живыми мертвецами.
Это вечные скитальцы — голландский капитан и его команда. Когда-то Голландец спровоцировал сатану, поклявшись, что будет вечно преодолевать рифы и буруны непокорного моря. В наказание за гордыню его мечта осуществилась. Но ангел сжалился и изменил условия: раз в семь лет капитан может сойти на берег в поисках верной до гроба жены. Если таковая найдется, проклятие потеряет силу.
Увы, с женщинами Голландцу не везло.
Он намерен жениться на Сенте, дочери капитана Даланда. Романтическая девушка бредит легендой о морском призраке и, встретив его воочию, мечтает стать героиней легенды: она явится источником беззаветной спасительной любви. Но вот беда: у Сенты уже есть жених Эрик, и Голландец застает молодых людей за выяснением отношений. С горечью и гневом отменив свадьбу, призрак вновь уплывает в море. Невеста с криком «Я буду верна тебе до смерти» бросается в волны, Бог принимает ее самопожертвование, сатанинское проклятие исчезает, и корабль скитальца наконец тонет. Над морем реют просветленные фигуры Сенты и Голландца, соединившихся в вечности.
Так было у Вагнера. Но не так стало у Бархатова.
Режиссер перенес действие в условную вторую половину ХХ века. Сценографом Николаем Симоновым смонтирован бар на пустынном пляже, за пеленой унылого дождя, рядом с мигающим маяком и бушующим свинцовым морем: видеоволны — сплошной девятый вал. В заведении коротают время городские обыватели — игроки в гольф и монахини, затурканные мамаши с детьми и моряки, списанные на берег. В баре за столом произойдет следующая сцена: жители города будут издеваться над влюбленными, а они ничего не заметят, замерев в неподвижности и долго глядя друг другу в глаза. Над барной стойкой нависают три квадратные конструкции многофункционального значения. Это пляжные кабинки, жилье, а также кинотеатр и съемочный павильон – последнее особенно важно, ведь Бархатов искал вдохновение в мире кино. Его спектакль, в сущности, голливудский триллер, но без вагнеровской мистики. Вернее, мистика довольно изобретательно преображена в спецэффекты, грезы которых в современном кинематографе будут посильнее любых фантазий.
В одной верхней конструкции некий актер снимается в фильме про Летучего Голландца, но слишком входит в роль, напоминающую ему о личных драмах.
Он надевает старинные камзол и треуголку, свирепо расталкивает ассистентов и режиссера, призывающего держаться рамок сценария, а после съемок берет огромный черный чемодан и уезжает. В другой кабинке тот же актер-голландец (или его двойник, он же альтер эго) нещадно бьет подружку или жену, девицу в красном, застукав ее с любовником. В третьей — экзальтированная киноманка Сента, не обращая внимания на недовольство жениха Эрика, не отрывает глаз от экрана в кинотеатре, где крутят старый костюмный фильм про Летучего Голландца. Эти источники сольются в единый поток, когда разочарованный герой, пребывая в тщетных поисках верной женщины, приедет в город, где живут Сента и ее отец Даланд.
Черный плащ битого жизнью актера и белое платье восторженной Сенты встретятся благодаря алчности Даланда, продающего дочь замуж за обещанные голландцем сокровища. Причем актер явится ей как бы из киноэкрана, словно воплощенная девичья мечта, а она влюбится не в мистического Голландца, а в прибывшую кинозвезду, в объект грез. «Как часто видела его», — поет Сента, и в этих словах ключ к ее страсти. При таком раскладе и пряхи, в начале второго акта поющие чудесную песню про жужжащее прядильное колесо, уже не норвежские труженицы, а праздно сидящие в шезлонгах дамочки, листающие иллюстрированные журналы и слушающие в наушниках катушечный (вот вам и вертящее колесико!) магнитофон. А наш актер, влюбленный в Сенту, оказывается, имел в прошлом пропасть таких Сент, которые (вот беда!) не оправдали его мечтаний о вечной привязанности, скатившись в пошлый адюльтер.
Все жены поголовно были убиты распоясавшимся романтиком: картины умерщвлений следуют одна за другой, а в перерывах между насилием маньяк-голландец устало затягивается сигаретой.
Бархатов, по его словам, хотел прогуляться от бытового расклада в «прямо противоположную плоскость»: подчеркнуто обыденная история «заканчивается как сказка, как легенда, как fiction — словно бы в Зазеркалье». Положим, с бытом режиссер пережимает: публика смеялась, когда Голландец, уезжая, срывает с Сенты свои подарки, запихивая их в чемодан, а она норовит отобрать обратно модные красные туфли, а потом, как героиня американских фильмов, грозит револьвером зевакам (и несостоявшемуся мужу заодно). Зато в финале история влюбленных в буквальном смысле тонет во всемирном потопе: очистительный ураган сминает пляжные зонтики, и свирепый океан затопляет сцену, смывая бренную земную жизнь. Соединившиеся навек герои обнимаются возле многочисленной морской живности.
Но настоящие приключения развернулись в оркестровой яме. За пультом стоял главный приглашенный дирижер Михайловского театра Василий Петренко, который вместе с оркестром Михайловского театра сполна передал фирменное вагнеровское «усложнение гармонии». Да что говорить! Во вдохновенной трактовке Петренко Вагнер вызвал нешуточное волнение, что и есть самое главное. Зато Летучий Голландец в исполнении Йоханнеса фон Дуйсбурга совсем не волновался, да и пел средне. Контраст между ним и Сентой был явно не в пользу героя: молодая певица Асмик Григорян понравилась публике красивым тембром (хотя чуть кричала на верхах) и была активнее и точнее как в вокале, так и в актерстве. На загляденье хорошо спели приглашенный из Москвы Станислав Швец (Даланд) и солист Михайловского театра Дмитрий Головнин (Эрик). И Рулевой (бывший морской офицер, а ныне оперный тенор Сурен Максутов), с его знаменитой любовной песней в первом акте, тоже не подкачал. Славно, что слушать эту оперу было еще любопытнее, чем смотреть.
