Цивилизация
Алексей Мирошниченко в принципе не собирался соперничать (да еще встык, в один вечер) с классиком мировой хореографии Баланчиным. Он просто хотел осуществить красивый культуртрегерский проект, посвященный уроженцу Перми, европейскому балетному организатору Сергею Дягилеву. В его рамках – впустить в афишу два поздних опуса Баланчина (в юности работавшего в дягилевской антрепризе), мало у нас известных: показы в Перми – вообще российская премьера. И уже после этого показать, что традиция создания нового, свойственная креативному Сергею Павловичу, в его родном городе живет и здравствует.
Но ставя свои балеты «Шут» и «Вариации на темы рококо» рядом с баланчинскими «Kammermusik № 2» и «Monumentum pro Gesualdo», Мирошниченко, безусловно, рисковал: любой начнет сравнивать.
Самым слабым звеном в цепи сравнений выглядят «Вариации на темы рококо», и, наверное, поэтому их в Москву вообще не привезли, сократив программу до трех названий. Начали с короткого балета «Monumentum pro Gesualdo» для 12 человек. Музыка – парафраз Игоря Стравинского на тему трех произведений Карло Джезуальдо, итальянского композитора-маньериста позднего Возрождения. В общем, отчетливая старинная основа, но в современной упаковке. Именно так, двояко, построил свою хореографию и Баланчин.
Характерную для хореографа смесь спортивного парада и классического танца прививала пермским артистам Сандра Дженнингс, бывшая балерина Баланчина, ныне — представительница его американского Фонда. Автор, как часто бывало в его постановках, нарядил всех исполнителей без различия пола в черно-белые «тренировочные» одежды:
как будто и не балет вовсе, а рабочий класс.
Балерины с идеально прямыми спинами стоят, небрежно согнув одну ногу в колене и сместив центр тяжести – как будто расслабившись, ждут кавалера на свидание. Наклонный классический арабеск делают не по канону (поднятая нога – как стрела), но с задорно отогнутой пяткой. Партнеры перекладывают балерин в позе шпагата с рук на руки и (такой вот ритуал ухаживания) поддерживают им спины, когда дамы решительно отгибают тела назад.
Рисунок танца (восемь минут и минимум сложной техники) похож на шахматную партию и одновременно на придворный церемониал.
«Kammermusik № 2» на музыку Пауля Хиндемита тоже делался с помощью американского Фонда: в Перми опус поставил Пол Боуз. Баланчин, что у него бывало чрезвычайно редко, поставил преимущественно мужской балет, хотя женщины-солистки и тут правят бал. Хореограф играет контрапунктами, сочетая, вслед за партитурой, несколько самостоятельных пластических «голосов» и умножая синкопы. Последнее обстоятельство затрудняет работу:
артистам приходится считать асимметричный ритм, а за сюжетом, которого нет и в помине, не спрячешься.
Двадцатиминутный балет – это сложные сплетения телесных цепочек и диагональные ракурсы. Сила, с которой танцующие женщины наступают на пятки и стопу, а не только порхают на кончике пуанта. И смесь красивости с «вульгарностью» – к примеру, приседание балерин на растопыренных ногах и завернутые внутрь колени или сложная координация рук танцовщиков, напоминающая о позе «цыпленок табака», некогда насмешившей всю страну в изображении знаменитого юмориста. Живая и горячая танцплощадка встретилась с отфильтрованной до жесткости классикой, неожиданные русские «ковырялочки» – с отголосками рок-н-ролла. Сочиняя эту смесь аполлонического танца со спортивным выпендрежем студентов американского колледжа, Баланчин демонстрировал чуткость к тому, что происходило за пределами балетного класса. Этой двойственности как раз и не хватало старательным пермским артистам. Как и в случае с «Джезуальдо», текст ими выучен, но подтекст не освоен.
И, наконец, балет «Шут», сочиненный Мирошниченко, – самый пермский спектакль программы. И самый дягилевский: именно Сергей Дягилев заказал Сергею Прокофьеву музыку по мотивам пермской сказки губернии.
Этот программный балаган и лубок, кажется, затеян ради восстановления сценографии Михаила Ларионова, за эскизами которого пермякам пришлось ехать в Третьяковскую галерею.
Костюмы сочинили новые: прежние, по словам Мирошниченко, «были слишком объемными и громоздкими, сковывали движения танцовщиков». Правда, и при новых одеждах эффект «пестрого на пестром» никуда не делся, зато нарочито аляповатое великолепие ощутимо.
Кукольные драки и шуточные свары замешаны на сочетании классического и народно-характерного русского танца, что неудивительно: хореограф просто решил пересказать как бы славянский сюжет.
Пряная прокофьевская музыка оттанцована в каждом миллиметре (не считая оркестровых антрактов), пластическая картинка мельтешит непрерывно, что привело автора этих строк к психологической и визуальной усталости. Танцевальная насыщенность балета ошарашивала, но других впечатлений было маловато. Разве что номинант «Маски» на лучшую мужскую роль Александр Таранов в роли Шута, который ловко проделывал трюки и уморительно подражал женским повадкам. Да сама история, в которой пройдоха продавал семерым дурням-коллегам «волшебную» плетку, якобы оживляющую мертвых, а потом, переодевшись в женское платье, становился желанной добычей для глупого похотливого Купца. Ну, тут герою пришлось постараться и подсунуть ухажеру вместо себя Козлуху, которая погибает. Ясное дело, за козла приходится отвечать: купца арестовали, и, если б не «триста рублев», которыми торговец откупается в пользу наглого проходимца, дело кончилось бы плохо. Труппа в «Шуте» выглядела интереснее, чем в балетах Баланчина: тут все родное и знакомое, включая хитроватого главного персонажа. А вдохновенный, как всегда, Теодор Курентзис за дирижерским пультом добавил положительных эмоций этому разнокалиберному вечеру, в котором более качественную хореографию танцевали хуже, а менее удачную – наоборот.
