Цивилизация
Новый спектакль для Театра Ермоловой во многом гораздо важнее, чем первая постановка при Меньшикове, которой театр две недели назад открыл сезон — «Самая маленькая большая драма» Родиона Овчинникова.
Та премьера, сыгранная предшественником Меньшикова Владимиром Андреевым и Валентином Гафтом на сценическом языке далёкого прошлого, казалась в большей степени завершением эпохи Андреева в жизни театра, чем новой точкой отсчёта в его истории. Полноценным началом «меньшиковского» периода и первым шагом в том направлении, куда он хотел бы двигать эту труппу, можно считать именно «Язычников».
Пьеса погибшей при теракте в аэропорте Домодедово Анны Яблонской во многих отношениях довольно радикальна и для тех московских театров, которые вроде бы давно уже не боятся современного материала. Здесь и обилие мата (впрочем, сокращённого Каменьковичем процентов на восемьдесят), и животрепещущая тема о вере и безверии, воинствующем атеизме и православном лицемерии. Да и сам тот факт, что «Язычники» были написаны в 2010 году, – как ни странно, при всей значительности перемен в российском театральном климате последних лет, спектакли по новым пьесам на больших сценах в Москве до сих пор можно пересчитать по пальцам одной руки (равно как и постановки некамерного формата, где – о ужас! – звучит ненормативная лексика). Театр Ермоловой пошёл на очевидный риск: его актёры ещё не сталкивались ни с подобными сюжетами, ни с такими персонажами, а созданный в XXI веке текст игрался в нём лишь один раз и на малой сцене («Хозяйка анкеты» Вячеслава Дурненкова в постановке Алексея Левинского).
«Язычников» поставил возглавивший в ноябре «Мастерскую Петра Фоменко» Евгений Каменькович – один из тех режиссёров своего поколения, которые лучше всего чувствуют современные тексты и чаще других к ним обращаются.
Среди самых удачных его спектаклей – «Ю» и «Страх и трепет» по пьесам Ольги Мухиной; Каменькович умеет точно уловить и передать дух сегодняшнего дня, что дано далеко не всем. В последнее время, правда, он ставил в основном классику, и тем важнее нынешний опыт для него самого. Особенно с учётом того, что «Язычники» — первый его спектакль в статусе худрука «Фоменок», а значит, по нему неизбежно будут делать прогнозы на будущее и этого театра тоже.
Обновление театра Ермоловой становится отдельным сюжетом спектакля Каменьковича, существующим как бы параллельно пьесе.
Он делает историю не только о появлении в отдельно взятой семье «православнутой» бабушки, но и о том, как актёры академического театра впервые встречаются с сегодняшними реалиями и пытаются научиться играть в непривычной для них эстетике. В первом действии «Язычников» в квартире идет ремонт – а он, как известно почти каждому из сидящих в зале на премьере, только что закончился и в здании «Ермоловского».
Легендарный сценограф Игорь Попов, оформивший почти все спектакли создателя «Школы драматического искусства» Анатолия Васильева, выстроил для «Язычников» сложную конструкцию из классических белых порталов, арок и колонн, похожую на античный или раннехристианский храм. Но в первом акте вся эта красота скрывается под полиэтиленовой плёнкой – и переделка квартиры рифмуется с перестройкой театра.
Почти все актёры ходят поначалу в странных, чуть мешковатых и аляповатых костюмах, словно взятых из списанных старых спектаклей. Говорят насквозь театральными голосами, вроде бы неуместными для современной жизнеподобной пьесы. Видно, как они спотыкаются о каждое матерное слово, звучащее в их устах с почти шекспировскими интонациями. Верующая старушка, приехавшая из деревни, в платочке, с корзиночкой и узелком, вообще напоминает героиню Островского, Арину Родионовну и бабушку Красной Шапочки в одном лице.
Пьеса Яблонской из притчи превращается в сказку.
Мать семейства шьет что-то на швейной машинке из куска гигантской красной ткани, стелющейся по полу. Каждый раз, когда у неё звонит мобильный и она говорит с очередным из своих богатых клиентов (она попутно занимается еще и недвижимостью), из грубой тётки она обращается в мило щебечущую даму. Это, конечно, заложено и в тексте – да вот только у Каменьковича в каждый такой момент сцена озаряется волшебным светом (то голубым, то розовым, то жёлтым), начинает звучать классическая музыка (репертуар от Моцарта до Грига), и Мать вдохновенно порхает под неё из стороны в сторону, как балерина. Деловая беседа делается не просто уроком вежливости и такта, но воплощением мечты о красивой жизни, в которой всегда есть что-то от диснеевского мультика.
Кстати, у Яблонской все действующие лица названы по именам, у Каменьковича же они просто «Мать, Отец, Дочь, Бабушка»: условность возводится в принцип.
Действие пьесы режиссёр перемежает вставками собственного сочинения. Учитель, педагог из университета, от безответной любви к которому, как позже выяснится, пошла под откос жизнь Дочери, то и дело появляется в центре зала и произносит пространные монологи, то читая стихи Гумилёва, то излагая определение слова «агностик», а один раз даже запевая и устраивая настоящую дискотеку (диско-шар под потолком в театре Ермоловой: кто мог бы себе такое представить ещё год назад? Куда смотрят ревнители традиций?). В эти мгновения спектакль начинает напоминать телепередачу, а герой – нечто среднее между гуру-лектором и шоуменом. Такой приём для Каменьковича – ещё один способ если не разрушить, то подпилить «академические устои», уменьшить дистанцию между актёром и зрителем. Артист в этих фрагментах ходит между рядами, в зале даётся свет, а на сцену никто уже не смотрит – правила игры меняются кардинально. И подобное решение опять же вряд ли было бы возможно в этом театре до смены руководства.
В антракте зрители спорили: игрался ли архаический местами первый акт пародийно или всерьёз? Был ли это осознанный приём или катастрофический прокол?
Второе действие дало однозначный ответ на этот вопрос – одной из главных тем спектакля Каменьковича оказалась опавшая мишура старой жизни. Когда открылся занавес, декорация Попова вдруг предстала во всём своём ослепительном блеске. Белые стены, хайтековская мебель, гигантский морской пейзаж на заднем плане. Герои в модных и дорогих костюмах «выше среднего класса» (даже пресловутая Бабушка и приведённая ей к православию Мать облачены, что называется, строго, но со вкусом). Казавшаяся чуть замшелой форма спектакля сменяется стерильной картинкой в духе европейского актёра. В актёрах постепенно просыпается простота, голоса делаются естественнее, чувства – натуральнее и глубже. Вместо нарочитой шаржированности — лёгкий гротеск. «Язычники» Каменьковича – живая иллюстрация процесса плавного реформирования труппы, который идёт медленно и робко, но, тем не менее, сразу даёт результат.
Впрочем, радостен только этот иносказательный смысл спектакля. Если вернуться к его сюжету, то это обретённое благополучие оказывается внешним и мнимым. Евроремонт в квартире, вера в семье, хорошо оплачиваемое рабочее место Отца на складе Священника (который, ясное дело, промышляет контрабандой в свободное от служб время) ничего не меняют в жизни героев.
Они по-другому думают, выглядят и разговаривают – а суть остаётся прежней, та же фальшь, грязь и тупоумие.
В финале драмы Яблонской каждый из главных персонажей произносит по монологу, в котором рефлексирует происшедшие в себе перемены. У Каменьковича бросившаяся с балкона и чудом выжившая Дочь говорит этот текст, вся замотанная в бинты, со сплошь изломанным телом и речью, как у больной ДЦП. А потом голоса всех героев начинают звучать одновременно, наперебой, резкой и неразборчивой многоголосицей. У каждого вроде бы своя правда, но расслышать её уже невозможно, потому что ни один из них не интересен другому. Пьесу, которую можно повернуть мелодрамой, а можно и трагедией, можно поставить и как призыв к вере, и как отповедь православным фанатикам, Каменькович превращает в жесткий фарс. Все одинаково хороши – и те, и эти. Чума на оба ваши дома.
Если бы «Язычники» Каменьковича вышли в другом театре, их сложно было бы назвать удачей. В спектакле немало длиннот, перегибов, анахронизмов и небрежностей. Но свою главную цель – начать реформирование театра Ермоловой и попытаться указать ему новый путь – он выполняет. Теперь важно только не испугаться и не остановиться на достигнутом, а идти вперёд уже более решительными шагами.
