Цивилизация
Масштаб задуманных и уже частично воплощённых новым худруком театра Олегом Меньшиковым перемен действительно впечатляет. Хотя он и говорит осторожно во всех интервью, что боится революций и не собирается их устраивать, переворот он уже совершил: из почти 30 спектаклей в репертуаре театра он оставил всего четыре, заметив про остальные, что вообще не понимает, как и зачем такие постановки могли сейчас существовать. Труппу он почти не тронул (впрочем, главным образом лишь потому, что трудовое законодательство не позволяет увольнять артистов), но всё-таки убедил покинуть её состав известных актёров Виктора Проскурина и Татьяну Догилеву, которые последние 20 лет числились в театре и получали зарплату, но на сцену практически не выходили.
Волшебное превращение Меньшиков сотворил также и с оформлением театра, и со всем его зданием. Место, на протяжении последних лет 20 бывшее некой пространственно-временной дырой посреди Тверской и незаштопанной прорехой в театральной жизни Москвы, теперь выглядит составной частью самой престижной городской улицы, при этом выгодно отличаясь скромностью и изяществом на фоне своих соседей.
На фасаде – афиши, на которых аляповатые картинки сменились крупно написанными разноцветными названиями спектаклей. Все зрительские помещения включая зал выкрашены в мягкий бордовый цвет, по стенам развешаны старые афиши театра.
Даже некоторые недоделки всё равно придают шарм. Так, спинки кресел, которые не успели поменять из-за задержки с тендером, одели в чехлы того же тона, что и стены – и потёртая обивка на сиденьях вдруг из элемента разрухи стала деталью приятной старины.
Первая премьера Театра Ермоловой казалась многообещающей – по крайней мере, в её успех искренне хотелось верить.
Двух актёров уровня Андреева и Гафта можно увидеть на сцене вместе очень редко, а любая встреча с артистами такого возраста и мастерства неизбежно чревата соприкосновением с великим сценическим прошлым. И, конечно, для Меньшикова было принципиально важно открыть свой театр именно этим спектаклем. Ведь смена власти в Ермоловском произошла полюбовно – случай, уникальный для всей нашей театральной системы. Нужно было сохранить это ощущение преемственности, эффект старого, плавно перетекающего в новое. Именно поэтому на сцене – бывший худрук вместе с маститым актёром из другой труппы, сыгравшим в множестве спектаклей, которые уже навсегда вписаны в историю театра XX века.
Понятно, что в такой ситуации выбор материала зависел в первую очередь от артистов.
И они решили сыграть маленькую драматическую сценку Чехова «Лебединая песня», переработанную им из собственного рассказа «Калхас», — диалог пьяного артиста-премьера со старым суфлёром, случайно встретившимися поздно ночью на сцене после спектакля.
Но короткая пьеса рассчитана не больше чем на полчаса действия, и самой по себе её было бы мало. Поэтому на помощь позвали режиссёра и драматурга Родиона Овчинникова, который текст изрядно переработал и дописал, озаглавив «Самой большой маленькой драмой» (название из числа тех, которые призваны производить на зрителей впечатление своей многозначительностью, но вообще-то никакого особого смысла в себе не несут).
Овчинников даже в тесной театральной среде известен только в самых узких кругах, и прежде всего как педагог по актёрскому мастерству. Уже 15 лет он преподаёт в Щукинском институте, Школе-студии МХАТ и ГИТИСе, и очень многие из ведущих актёров среднего и младшего поколения так или иначе прошли через его школу. В режиссуре же он не так удачлив; пожалуй, можно назвать лишь один его спектакль, вызвавший какой-то резонанс – «С Наступающим!» в «Современнике», поставленный им по своей пьесе для Сергея Гармаша и Леонида Ярмольника, которые тоже давно мечтали сыграть вместе.
Драматический этюд Чехова Овчинников развернул изрядно, дополнив его монологами из Пушкина, Ростана, Шекспира и даже других пьес автора первоисточника.
А также долгими и пространными рассуждениями о театре, актёрстве, и смысле жизни. В них нет ничего оригинального, но текст написан ладно и монолитно, так, что оставшиеся от Чехова реплики не всегда легко отличить от добавленных. Иногда попадаются сомнительные каламбуры, вроде прозвища «Антон Копалыч», которым Светловидов Гафта наделяет драматурга, или долгого обсуждения артистки Ермоловой (ну надо же как-то напомнить, в какой театр пришли зрители!). И всё же в целом сочинение вполне добротное, теоретически способное прозвучать достойно — в исполнении больших актёров, при условии умной и тонкой режиссуры. Увы, второго в спектакле нет.
Поставил «Самую большую маленькую драму» всё тот же Овчинников – и такой чудовищной архаики в Москве за пределами Малого театра нельзя было увидеть уже очень давно.
В те же самые дни, что играли премьеру, спектаклем Кэти Митчелл «Кристина» завершился фестиваль NET, после которого увиденное в театре Ермоловой казалось путешествием в машине времени на 300 лет назад.
Вся сцена сплошь завалена старой театральной бутафорией. Декорации из множества спектаклей, несуразные, громоздкие. Деревья с бумажными белыми цветочками, манекены в псевдошикарных костюмах, хрупкие колонны, замысловатые и шаткие конструкции. Все эти горы хлама почти никак не обыгрываются и служат только фоном для действия, целиком проходящего на первом плане. Можно было бы сказать, что спектакль играется как бы на руинах старого театра, с которым прощаются герои – но слишком жалко и безвкусно эти руины выглядят, чтобы вызвать к себе любовь или даже сочувствие.
Конечно, этим спектаклем театр стремится как-то отрефлексировать своё прошлое – но получается это у Овчинникова слишком невпопад.
Декорации сплошь увешаны старыми афишами Ермоловского (как бы продолжая выставку в фойе), но больше ничего, кроме упоминания великой актрисы, на труппу не указывает. Есть, впрочем, лишь один момент, странный и сомнительный. Суфлёр Никита в исполнении Андреева залезает в старый ящик для реквизита (на котором красуется плакат спектакля «Бешеные деньги»), а Светловидов-Гафт закрывает его там, как в гробу.
Получается, что бывшего худрука театра как бы заживо хоронят – и вряд ли сам режиссёр осознаёт, какой сложный и острый этический вопрос он здесь невзначай затрагивает.
«Самая большая маленькая драма» поставлена так, как будто ещё не родились не только Кирилл Серебренников и Константин Богомолов, но и Любимов, Эфрос, Товстоногов, Мейерхольд, Станиславский.
Овчинников обрабатывает пьесу Чехова, но делает это дочеховским языком, а актёры играют в такой манере, словно самым последним новатором на русской сцене остаётся Островский. Это уникальная возможность увидеть дорежиссёрский театр, полностью построенный на приёмах, которые уже больше века назад считались штампами.
Напыщенные и страстные интонации, декламаторский пафос, картинные жесты. Вот актёр, прочитав монолог Короля Лира, начинает вертеть деревянное колесо – и под торжественную музыку приходит в движение круг сцены. Вот он договорил свой монолог, и звучит подытоживающая его сентиментальная мелодия, призывающая зрителей к аплодисментам, которые непременно последуют. Вот Гафт-Светловидов и Андреев-Никита идут навстречу друг другу и крепко обнимаются, на сей раз уже под пафосные симфонические проигрыши – и зрители опять хлопают, хлопают, хлопают (вообще же они это делают примерно каждые пять минут, от чего театр вроде бы отучил публику в XX веке).
Конечно, в лучшие миги Гафт и Андреев прорываются за пределы той застарелой и насквозь искусственной формы, в которую загнаны.
Вдруг начинают говорить искренне, не по-театральному естественно, уходят от натужно придуманных героев и превращаются в самих себя. Вдруг ощущается подлинная тоска по прожитой актёрской жизни, попытка найти своё место в изменившемся мире. Финальную сцену «Сирано Де Бержерака», где Андреев выступает в образе поэта с уродливым носом, а Гафт – в роли его возлюбленной Роксаны, они разыгрывают так вдохновенно и чисто, что понимаешь наконец: вот он, тот подлинный старый театр, а не тот его суррогат, который тебе показывали до этого полтора часа. Но – сразу по окончании сцены очередной «красивый» эффект сводит на нет только что возникшее чудо.
Когда выходишь с этого спектакля, кажется, что на Тверской тебя встретят извозчики.
Зритель первой премьеры нового Театра Ермоловой – как пассажир, который пришёл в только что построенный суперсовременный аэропорт, зарегистрировался на рейс, а затем вдруг вместо аэробуса попал в паровоз. И в ответ на резонный вопрос стюардессе «В чём дело?» получил вежливый и обстоятельный ответ: традиции надо хранить, а любые революции до добра не доводят.
