Цивилизация
16 ноября группа «Ленинград» представит на концерте в клубе Stadium.Live новый альбом «Рыба». Накануне приезда в Москву Сергей Шнуров рассказал «Газете.Ru» о том, стоит ли записывать пластинки в интернет-эпоху, почему выходить на сцену для него приятнее, чем быть в кадре, и о том, за что надо ценить поп-музыку.
— В 1998 году вы впервые приехали в Москву с группой и давали в подпольном клубе пресс-конференцию по поводу выхода дебютного альбома «Пуля» и первого московского концерта «Ленинграда».
— Да, это было отлично.
— А сейчас мы с вами разговариваем накануне концерта в честь выхода альбома «Рыба» — есть разница в ощущениях между тогда и сейчас?
— Есть момент привыкания к выходу на сцену перед большой аудиторией. И глупо говорить, что я выхожу на сцену каждый раз словно в первый раз. Я так говорить не буду. Есть момент привыкания — уже более или менее понятно, как обращаться с аудиторией, куда её тащить. Раньше всё это было так, словно идешь с двумя патронами на сильно укрепленный дот. Тогда это был героизм, а сейчас... спецзадание.
— Вы как-то сказали «мы не играем для публики, мы играем исключительно для себя». Публика не важна?
— Нет, почему? Просто любая нормальная группа играет для себя и должна нравиться себе — и только так может сделать хороший концерт для публики. Если бы нас не торкало и мы бы при этом выходили бы на сцену, это было бы извращение.
— Карьера «Ленинграда» развивалась в 2000-е одновременно с расцветом так называемого «нового русского рока». Как по-вашему, что происходит с ним сейчас?
— Ну у него, в общем, трагическая судьба, и причина тому в том, что русский рок оказался ужасно жанрово зажат. У Игги Попа есть песня «Passenger» — и вот есть ощущение, что сто процентов русского рока сделано на тех же самых аккордах, и кажется, что после нее для российской музыки больше ничего не существовало — ни глэма, ни новой волны, ни последующего взлета электроники. Обратите внимание на то, что происходит сейчас: как раз в наши дни происходит поворот в сторону новой волны. Нынешние молодые рокеры как раз дозрели до экспериментов с электронным, синтезаторным звучанием. Поется все на английском. Ну то есть мы сейчас продвинулись до того, что в мире происходило в 80-х.
— Это отрадный процесс?
— Да сложно сказать. Вот почему «Ленинград» такой? Потому что, кроме советской эстрады, у нас в корнях никакой музыки и не было, кроме разве что Аркадия Северного: он тоже для группы очень важный был исполнитель. И мы стараемся этих корней держаться. Надо просто не бояться быть русскими.
— А нынешние молодые группы — они боятся?
— Ну просто не очень понятно, кому, например, нужна российская группа, которая играет «новую волну», поет на английском и звучит точно так же, как группа из Франции или Голландии. Как их, неотличимых, различать? Интересны финские группы, у которых слышно, что они финны; шведы, у кого слышно что-то скандинавское. Тем же международным успехом «Ленинград» обязан тому, что этой своей русскости не боялся, а даже, наоборот, выпячивал.
— Несколько лет назад вы, в очередной раз распустив «Ленинград», сказали — группу погубил постмодерн, въевшийся в кровь, ставший из приема сутью. «Москва», первая же песня на альбоме «Рыбы» обыгрывает навязший на зубах поп-хит Олега Газманова — и весь альбом, в общем, полон иронических замет о массовой культуре.
— Вообще, «Ленинград» — постмодерновый коллектив, всегда был и остается, и было бы глупо собирать его заново и стараться уходить от этого родового пятна, заниматься чем-то отвлеченным, другим. Если все-таки хочется, то нужно поменять название, как было, например, с группой «Рубль». А «Ленинград» — он как был постмодерновым, так им и остался.
— Как у постмодерновой группы складываются отношения с масскультом? Вы над ней непрерывно иронизируете и издеваетесь, при этом сами будучи ее частью. Принято считать, что любой интеллигент от масскульта страдает...
— Ну мне внутри нее... отчасти смешно. Другое дело, я умею дистанцироваться — я могу посмотреть на свою фигуру и на группу «Ленинград» со стороны.
В принципе, любая песня, какая бы ни была — хоть бы группы Sepultura, — всё равно принадлежит массовой культуре. А если различать поп-сцену и альтернативу, то последняя вообще окажется даже более клишированной, чем попса, потому что у неё набор приемов меньше. То бишь, создавая группу, ты волей-неволей уже вступаешь на эту шаткую дорогу поп-культуры. А если тебе неинтересна поп-культура, то нужно писать симфонии.
С другой же стороны, а что еще так объединяет, как не поп-музыка? Вот, например, есть песня «Прованс» певицы Елки — это вообще гимн, наверное, поколения. Она объединяющая, близка и белоленточникам, и чернорубашечникам, она всем нравится. Потому что «уютное кафе с плетеной мебелью» — это близко любому человеку, и об этом, как ни странно, можно петь. И поэтому я к поп-культуре с огромным интересом отношусь, конечно.
— Но мне кажется, что «Ленинград» в конце 90-х начинал как контркультурное явление, а к нынешнему моменту стал если не эстрадой, то ее заменителем.
— Есть такой момент, что любая группа, начинающая как альтернативная, если она просуществует больше 10-12 лет, автоматически становится мейнстримом — если эта группа была успешной, конечно. Другого пути нет. Вот, например, Серж Танкян — сейчас это абсолютный мейнстрим, да и Metallica уже много лет не воспринимается как альтернатива. Они стали легендами и вошли в иконостас поп-культуры, а в иконостасе альтернатива невозможна. На нас это тоже распространяется.
— Вам не странно быть в иконостасе?
— Но я-то не там! Иконостас — он в сознании людей. А я могу быть где угодно — и там, и не там. А вот из сознания людей этот иконостас никто не выковыряет.
— Но мы же зависим от того. как нас воспринимает социум? Особенно когда мы музыканты, и от этого зависит наша работа.
— К счастью, у меня нет фейсбука, и поэтому нет неудобства. Мне далеко до обмена социальной энергией: я этим не живу, не питаюсь и не отдаю её.
— Наверное, экономите много энергии?
— Да! И не только. При такой короткой памяти, которой мы все стали обладать благодаря интернету, мы впали в странное состояние сознания — мы уже не помним, о чем мы писали или читали в интернете вчера, а то, о чем мы писали или читали месяц назад, вообще кажется нам загробной жизнью, причем чужой.
— Когда рок-группа на сцене, в ней всегда есть две категории людей: музыканты, которые делают звук, и артисты, которые отвечают за коммуникацию с публикой и энергетику. В «Ленинграде» у вас какое амплуа?
— Я бы так не делил. Концерт в этом смысле концерту рознь: иногда получается контакт с публикой, иногда нет, и хочется стать звуком или вовсе там «не быть». Но в группе «Ленинград», слава богу, нет никакой отрепетированности — все играют, общаются и двигаются инстинктивно как-то. И я в том числе.
— Мне-то как раз всегда казалось, что вам ближе артистическое начало: показателем этого, мне кажется, может считаться ваша большая фильмография. Вы никогда не думали совсем уйти в кино? Или в театре сыграть, например?
— На данном этапе (мне важна эта оговорка) мне важнее делать звук. Кино, кстати, довольно трудоемкий процесс — там невозможно просто взять и сделать круто с помощью какой-то фишки, ловкой придумки. А в музыке очень даже можно: придумывается ход — и готово. Бывают песни одного приема и целые альбомы одного приема. К тому же, когда я оказываюсь на площадке, я после каждого дубля думаю, что вот все то же самое можно было бы сделать лучше, быстрее и точнее. Ну и «вируса сцены», как и вируса кадра, у меня нет: не имел счастья переболеть, слава богу, своих хватает.
— 14 лет назад дебютный альбом «Пуля» сделал «Ленинграду» половину его первоначальной славы: он состоял из хитов, но при этом был цельной, единой работой. Полтора десятка лет спустя имеет ли смысл выпускать альбомы, «мыслить альбомно»? Ведь ту же «Рыбу» вы выложили для свободного скачивания.
— Если бы я был начинающим поп-артистом, то ответ был бы «нет». Понятное дело, что сейчас работают песни, а альбом — это некий атавизм. Но у нас аудитория, честно говоря, не такая уж молодая, много моих ровесников, а я вот еще слушаю музыку альбомами, могу их воспринимать. А молодые люди, которым 20 лет, — думаю, они уже мыслят не альбомами, но и не отдельными песнями, а сборниками. На самом деле альбом никогда не работал как крупная форма (какой в литературе является роман): появление такого формата было впрямую связано с экономикой, которую диктовали аудионосители. Виниловые пластинки были по 40 минут не потому, что это оптимально для «цельного произведения», а потому, что раньше на винил только столько влезало. И ничего в этом сакраментального нет.
— Но ведь и само назначение пластинок — оно поменялось. Раньше концерты помогали продавать альбомы, а сейчас пластинки помогают собирать публику на концерты.
— Ой, нет, сейчас все стало в этом смысле очень странно. Вот есть феноменальные вещи – песни, которые выстреливают на том же YouTube, имеют бешеные миллионы просмотров, но люди на концерт не идут. Сейчас непонятно, что собирает людей на концерт. Конечно, собирают старые имена — герои тех времен, когда альбомы еще покупались, а не скачивались. И мы, кстати, тоже представители того мезозойского периода. На нас люди ходят, потому что мы — группа «Ленинград», потому что мы (громко, конечно, сказано, но это неважно) легенда. А что заставляет людей ходить или не ходить в других случаях, я даже не знаю.
