Цивилизация
Петр Николаевич Мамонов давно не играл премьер — последняя, «Мыши, Мальчик Кай и Снежная Королева», была в начале 2004 года. Режиссурой спектакля занималось объединение «Свои2000» (те самые люди, которые потом снимут фильм «Шапито-шоу», фрагменты спектакля стали частью фильма), за хореографию отвечала группа «Слепые». Кай, Снежная Королева в трико и Яйцо (за два года, что постановка шла на сцене Театра Станиславского, роль этого персонажа — или символа — никто не понял) в исполнении молодых актеров были необязательным декоративным довеском к центральной фигуре Мамонова и медитативному тексту с альбомов «Мыши» и «Зелененький». Изящная авангардность «Слепых» терялась, блекла перед грубой андерграундностью Мамонова, его по-звериному ломаной пластикой, бескомпромиссной уверенностью в первенстве слова.
После «Мышей...» Мамонов, казалось, окончательно ушел в кино. Сначала к Павлу Лунгину — в высокодуховные эмпиреи «Острова», потом в буйные исследования природы российской власти в «Царе». А потом посмеялся сам над собой (и своей ролью духовного нацсимвола, которую ему сочинило телевидение после его совместных с Лунгиным киноопытов) в том самом «Шапито-шоу», снятом ироничным Сергеем Лобаном.
И вот спустя шесть лет — новая постановка.
У Мамонова — семейный подряд. В спектакле «Дед Петр и Зайцы» Мамонов играет один, но работа готовилась совместно с Ольгой Ивановной, женой и постоянным менеджером Мамонова, а также со старшим сыном Иваном – тем самым молодым человеком, который 20 лет назад на премьерных представлениях самого первого мамоновского спектакля «Лысый брюнет» продавал в фойе Театра Станиславского пластинки — «Звуков Му» и сольные Мамонова.
Для нынешнего спектакля Иван снимал видео, на фоне которого идут оба действия. В первой части запечатлены окрестности мамоновской деревни Ефаново, где Петр Николаевич живет уже много лет. Во второй — московские углы и дворики, снятые в районе Каретных переулков, родных для артиста. Они выглядят очень несовременно — это та настоящая Москва, почти потерянная в белом шуме трафика, реклам и бесконечной стройки, и об этой Москве — семь новых, никем не слышанных песен.
После 60, говорил Мамонов на генеральном прогоне спектакля, начинаешь подбивать итоги, иначе смотреть на жизнь. «Дед Петр и Зайцы» — очень стариковская, очищенная от барочных украшений вещь, этим своим качеством напоминающая последние романы Маканина или Мамлеева.
Искренность не прикрыта хореографией и сценическими наворотами. «Дед Петр...» — не шоу.
Не так много осталось фирменных мамоновских ужимок, пластика стала мягче, и — вот чудо — вместо воплей и мычания, в которые обращалось слишком тяжелое слово в его прошлых работах в театре, Мамонов теперь пускает со сцены мыльные пузыри.
В первом действии, основанном на песнях с пластинки «Сказки братьев Гримм», Мамонов один в трех лицах — один настоящий, двое на видео. Артист вливается в вечный пейзаж деревенского заката, дождя на реке и на фоне телеграфных столбов на вечернем горизонте медитативно рассказывает сказку.
Под гипнотизирующе простой ритм страшноватые истории братьев Гримм превращаются в деревенский рэп, архетипические повести, почти правдивые рассказы о том, как было и будет в этом кольце горизонта.
Мамонов — сказочник, которому можно поверить. И когда первый Петр Николаевич на видео медленно улетает, продолжая терзать бас-гитару, в сторону Луны, а второй уходит в складки травы, это выглядит не сценическим, а почти настоящим чудом.
Экспозиция первой части спектакля — страшная сказка, которая начинается за околицей деревни. Мир второй — город, Москва.
Деревня и город — два лица, которыми поворачивается к человеку космос.
Маленький человек перед миром — вот что занимает 60-летнего Мамонова. Не маленький, оговаривается он, маленьких не бывает, все большие. Есть те, которых не видно. Вторая часть «Деда Петра» — о них, о невидимых москвичах, об их Москве.
Вся эта музыка звучит почти на один мотив. И в этом мотиве то почудится старинная, из 80-х, песня «Муха», то «Отдай мои вещи», но вдруг слышишь новый текст: »...мне приснился сон, что все лежат и спят...» — и понимаешь, что это совсем о другом.
Мамонов поет о том, что у него в голове, о том, что он видит, это почти verbatim. И, пожалуй, даже не поет. Все его песни — и с пластинок, и как часть спектаклей — фрагменты одного огромного текста, великого русского романа, который он начитывает полжизни, уже 30 лет подряд, под несложный ритмический аккомпанемент. Программа песен о Москве, на которой основана вторая часть спектакля, — новый узор сюжетной ткани, следующий за бормотанием деревенского отшельника и молчанием вагона метро. Во второй части сюжет поворачивает обратно, и Петр Николаевич Мамонов, записавший себя в старики, вспоминает сразу за всех.
Воспоминания деда Петра о Москве и москвичах не радостны, как не радостен любой реализм. А они реалистичны, пожалуй, слишком.
На Павелецком вокзале
В полшестого вечера
Люди идут с работы
С завода дубильных кож.
Я стою один.
Делать мне особо нечего.
Но я все равно
На любого из них похож.
Мрачные баллады под бренчание гитары о милиционерах, стариках, школьниках и других маленьких человечках не безысходны.
Эти трагедии — маленькие. Жизнь, из которой внимательный Мамонов выковыривает чеховские мелочи, как косточки из арбуза, — не смертельный номер.
И выход Мамонов — благодаря своему новому стариковскому опыту, похоже, знает, но в спектакль он не поместился.
Маленькие герои повседневности интересуют Мамонова, наверное, всю его жизнь на сцене — театральной ли, музыкальной. Самый известный и значительный альбом «Простые Вещи» группы «Звуки Му» — тоже о них, незаметных ежедневных героях. Петр Николаевич после генеральной репетиции признался, что в определенные моменты действа он чувствует соблазн выскочить и всем на радость заорать свой знаменитый «Шуба-дуба блюз» — но это разрушило бы ладную концепцию. Позиция автора в «Деде Петре...» совершенно другая. К героям асфальта легенда русского «крути-верти» (так Мамонов переводит на русский «рок-н-ролл») себя давно не относит. Возраст не дает, и роль деревенского мудреца подходит ему больше. Советская школа не учила, что история про Деда Мазая и зайцев — история про Моисея и спасение евреев из Египта. Но, как дед Петр спасет свою аудиторию, из спектакля не ясно. Тут не кино, и градус мессианства не завышен. И пока что каждый месяц в Театре Станиславского деревенский горизонт с его разбойниками и чудесными существами будет переходить в маленькие рассказы о Москве. Последует ли за этим Исход — мы, вероятно, узнаем через несколько лет, к новому спектаклю.
