Цивилизация
Художественный андерграунд, возникший у нас в конце 1950-х годов и набравший силу в 1960-е, нередко отождествляют с диссидентским движением, что верно лишь в небольшой степени. Деятели подпольного искусства действительно «расшатывали устои» и приближали моральный крах советской системы, однако для большинства из них политические цели не были самыми актуальными.
Чаще всего речь шла об эстетической независимости, о возможности работать вне официальных канонов, о борьбе за доступ к публике.
Антисоветизм довольно редко становился содержанием нонконформистских произведений. У целого ряда авторов – и вовсе никогда. Что не мешало властям относить этих людей к разряду «скрытых врагов» и строить им козни вплоть до момента, когда идеологическая машина начала рассыпаться на ходу.
Пожалуй, новым поколениям уже затруднительно будет сейчас объяснить, почему Дмитрий Петрович Плавинский долгое время числился «неблагонадежным».
Ведь если окинуть ретроспективным взором все его работы начиная с самых ранних, то никакой явственной крамолы в них не обнаруживается. Правда, не отыскать и признаков воспевания «самого гуманного строя на планете». Плавинский не противостоял режиму, а попросту игнорировал его культурные коды и рекомендации.
Дело было даже не в «сомнительных» сюжетах, построенных на древнерусской палеографии или сюрреалистических аллюзиях. За непонятными для начальства образами проступало нечто иное, куда более пугающее: альтернативные воззрения на историю и философию. Художник почему-то чурался диалектического материализма и прочих «единственно верных» установок, предпочитая увязывать прошлое с настоящим и будущим по собственным, метафизическим, рецептам. Карать его было вроде не за что, но и давать «зеленую улицу» казалось чреватым.
Запрещали «на всякий случай», во избежание непредсказуемых идейных последствий.
Дмитрий Плавинский происходил из семьи, подвергшейся сталинским репрессиям. В том самом 1937 году, который обозначен в его метрике как дата рождения, его мать была арестована по обвинению в антисоветской деятельности. Она провела в сибирских лагерях двенадцать лет, и все это время мальчик даже не догадывался о ее судьбе, считая матерью новую жену своего отца. Они встретились только после ее реабилитации. Наверное, не следует переоценивать влияние этого биографического обстоятельства на дальнейшую жизнь художника, но оно явно оставило свой след.
Никакого почтения к сугубо советским ценностям Плавинский не испытывал, тяготея к культуре мировой.
Он закончил Училище памяти 1905 года по специальности «художник театра», однако в этом качестве проработал совсем недолго. Из провинциального театра в Бугуруслане он вернулся в Москву, чтобы заняться станковой живописью и графикой. Первых успехов Плавинский достиг еще в юном возрасте – правда, успехи эти не имели отношения к официальной карьере. Работая фоторетушером в книжном издательстве, подлинные творческие усилия он прикладывал к созданию работ заведомо «непроходных» или, во всяком случае, «подозрительных».
Был близок к кругу художников-лианозовцев, дружил с Анатолием Зверевым, Борисом Свешниковым, Александром Харитоновым, участвовал в квартирных выставках.
С одной из них его картину «Кричащая рыба» приобрел знаменитый коллекционер Георгий Костаки. Автору тогда едва исполнилось 23 года. А в тридцать он удостоился большого персонального раздела на выставке в New York Gallery of Modern Art – благодаря активному участию в его судьбе Нины Стивенс, жены американского журналиста и активной собирательницы неофициального русского искусства.
Весь советский период в творческой биографии Дмитрия Плавинского неразрывно связан с андерграундными вехами – помянуть хотя бы знаменитые выставки в ДК «Дружба», в павильоне «Пчеловодство» на ВДНХ, в Горкоме графиков на Малой Грузинской.
Но все же его путь в искусстве выглядит отдельным, ни с кем не совпадающим. Свой метод он называл структурным символизмом, настаивая на необходимости демонтажа привычных схем в понимании истории человечества и выстраивания другой, метафизической, реальности. Эта задача, несмотря на ее философскую сложность и технологическую замысловатость, оказалась понятна интернациональной аудитории. С 1991 по 2004 год художник жил и плодотворно работал в Нью-Йорке, пополнив своими произведениями фонды крупнейших музеев вроде МОМА и «Метрополитен». Но в итоге все же вернулся в Москву, где вел жизнь трудовую и непубличную... Наследие этого художника представляется весьма внушительным и не столь уж хорошо известным широкому зрителю – особенно в части работ последнего времени. Надо полагать, смерть Дмитрия Плавинского подстегнет теперь музейщиков и галеристов к тому, чтобы не только напомнить о легендарном авторе символическими показами, но и всерьез заняться обзором всего его творчества.
