Цивилизация
Сегодня, меньше чем через месяц после своего 80-летнего юбилея, умер театральный режиссер Петр Фоменко. И это тот редкий случай, когда простая фраза «Он умер» звучит так страшно и порождает такую бездну смыслов, что все рассуждения кажутся лишними. Но и тот, когда молчать нельзя.
Прежде чем описывать его достижения и говорить о его значении для русского театра, фактом истории которого он вдруг теперь стал, хочется сказать, возможно, самое главное.
В театральной среде, среди вечных споров и интриг, последние 20 лет Фоменко был, кажется, вообще единственным абсолютным авторитетом.
Конечно, не все разделяли восторги в отношении его театра, кто-то мог его недолюбливать, но вряд ли можно найти хотя бы одного человека, у которого он не вызывал бы уважения. Фоменко обладал невероятным обаянием, распространявшимся и на его спектакли, и на его театр. Обаянием своеобразного русского денди, советского интеллигента, в чем-то наследующего интеллигентам дореволюционным. Глядящего на мир с печальной иронией и сплачивающего вокруг себя людей своим азартом к жизни. Не только труппу, но и всех, кто когда-либо слышал его фамилию. В этом отношении Фоменко был у нас последним — даже не «одним из последних». И вряд ли кто-то придет ему на смену.
XXI век не терпит людей таких масштабов и такого безусловного признания. Те же из них, кто успел с этим веком встретиться, уходят безвозвратно.
Петр Фоменко, родившийся в 1932 году, в 1955-м окончил филологический факультет Московского педагогического института имени Ленина. Одновременно с ним там учились будущие барды Юлий Ким, Юрий Визбор, писатель Юрий Коваль, поэт Юрий Ряшенцев. Все они тесно общались между собой, дружбу с Кимом режиссер сохранил на всю жизнь. Они были из первого потока шестидесятников – и дух студенческого озорства в сочетании с поэтическим устремлением к свободе из них так никогда и не выветрился.
Уже через год после выпуска Фоменко поступил в ГИТИС, на режиссерский факультет. Его педагогами были ученик Мейерхольда Николай Охлопков и не очень известный на тот момент режиссер Андрей Гончаров, впоследствии более 40 лет руководивший Театром имени Маяковского. Свои первые спектакли Фоменко ставил в Москве – Центральном детском театре (теперь РАМТ), Театре на Малой Бронной, Студии МГУ, Театре на Таганке. На Таганке он также участвовал как второй режиссер в работе над «Антимирами» и «Павшими и живыми» — одними из самых знаменитых спектаклей Любимова. Самой громкой его постановкой того периода стала «Смерть Тарелкина» по пьесе Сухово-Кобылина.
Образ страны-застенка в спектакле был показан столь явно, что он очень быстро был снят с репертуара.
Потом были годы работы в Ленинграде, где Фоменко много ставил в Театре Комедии, который несколько лет возглавлял. Среди его спектаклей – «Этот милый старый дом» по Алексею Арбузову, «Троянской войны не будет» Жана Жироду, «Старый новый год» Михаила Рощина. Также в то время он активно работал на телевидении и в кино, создав целую серию телеспектаклей по Пушкину и Толстому, сняв несколько фильмов («На всю оставшуюся жизнь», «Почти смешная история», «Поездки на старом автомобиле»). Среди участников его картин – Валентин Гафт, Маргарита Терехова, Людмила Максакова, Валерий Золотухин.
В 80-е годы Фоменко вернулся в Москву. В Театре Маяковского он поставил «Плоды просвещения» Толстого, в Театре Вахтангова – «Дело» Сухово-Кобылина; потом был снискавший огромный успех «Калигула» в Театре Моссовета с Олегом Меньшиковым в главной роли.
Однако в театрах он теперь работал не очень много: основным его занятием стала педагогика.
Преподавать в ГИТИСе Фоменко начал в 1981 году по приглашению своего учителя Гончарова, а несколько лет спустя набрал свой первый курс. Он выпустил десятки актеров и режиссеров: от Галины Тюниной до Евгения Цыганова, от Сергея Женовача до Миндаугаса Карбаускиса. И именно там создал свое главное детище – театр «Мастерская Петра Фоменко».
Спектакли курса Фоменко, поставленные им со своими студентами в тесной 39-й аудитории режиссерского факультета ГИТИСа, быстро сделались главными событиями перестроечной театральной Москвы. В разорванное время, когда терялись все ориентиры, надежды мгновенно всходили и сразу лишались почвы, а кошельки были пустыми, нежные, радостные, жизнелюбивые спектакли Фоменко и его учеников казались настоящим чудом. Они вырастали из той эпохи, но единственно для того, чтобы себя ей противопоставить. Главное, однако, даже не в этом.
Фоменко – один из лишь нескольких режиссеров за последние 40 лет, в полной мере создавший свою школу.
Школу как развернутое понятие, не только театральный метод, но и образ жизни. Распространившийся не на одних лишь его учеников, а на всех, кто был им сопричастен и смотрел их спектакли.
Судьба Фоменко – один из редчайших во всей истории искусства случаев, когда художник достигает наивысшего расцвета в пожилом возрасте, в последние десятилетия своей жизни.
Фоменко открыл свой театр, когда ему был 61 год, но по духу эта труппа до сих пор одна из самых молодых в стране. Лучшие его спектакли дышат неуловимой тайной жизни, сквозь них струится сумрачный свет, который не дает потеряться в глухом заросшем лесу. «Волки и овцы», «Три сестры», «Одна абсолютно счастливая деревня», толстовские «Семейное счастье» и «Война и мир. Начало романа» — все эти спектакли, еще идущие, уже вошли в историю театра и не будут забыты.
Последние постановки Фоменко оказались непривычно мрачными – наверное, можно сказать, что он шел к трагедии (и работал он в том числе над так и не вышедшим «Борисом Годуновым). В «Бесприданнице» Лариса Полины Агуреевой противопоставляется царству настолько сонному, что в нем нет вообще ни одного живого человека, — и, умерев, превращается в куклу, которую бессмысленно тащит за собой карикатурный Карандышев. В «Триптихе» по Пушкину Фоменко сначала как бы пародирует стереотипный образ своего театра: в «Графе Нулине» ирония становится мрачноватой и доходит почти до цинизма. А затем, в остальных частях спектакля, «Каменном госте» и «Сценах из «Фауста»», он в прямом смысле погружается в ад. Восторженные грешники-идеалисты Дон Гуан и Фауст гибнут, но погребают за собой весь мир. Финальные слова – «Все утопить», вслед за которыми гигантский полог черной волной накрывает головы зрителей.
Сейчас уже ясно, что «Триптих» оказался последним мощным высказыванием Фоменко – и самой страшной из его постановок.
Конечно, все понимали, что Петр Наумович не вечен, и знали, что последние годы он тяжело болел. Но, как всегда это бывает, не могли поверить, что он уйдет вот «прямо сейчас», надеясь на несколько лет или даже десятилетий. Но точка поставлена. И это момент, когда пафосные слова «Театр сиротеет» вдруг обретают истинный смысл.
Сиротеет его труппа, по-настоящему обезглавленная – и театр, по мнению многих приближавшийся к кризису, рискует потерять все, что у него было.
Важно, чтобы хватило сил и таланта у тех, кто поведет эту труппу дальше, важно, чтобы не упали духом актеры,
важно, чтобы смогли преодолеть свою потерю и сохранить главное из того, чему их научил мастер, — умение радоваться жизни.
Сиротеет и весь наш театр: Фоменко был, наверное, последним режиссером своего поколения, до сих пор в полной мере сохранявшим творческую форму.
Театральный критик Павел Руднев сегодня вспоминает приснившийся Фоменко замысел спектакля, о котором тот ему рассказывал. «Пир во время чумы» Пушкина. «За длинным столом сидят герои пьесы, и по мере действия кто-то из них умирает. Просто откидывается назад. И тут же этот ряд плотнее друг к другу примыкает, чтобы заполнить пустоту». Сейчас – надо примкнуть, надо сплотиться вокруг его смерти, как вокруг его жизни. Не дать хаосу завладеть нами.
