Цивилизация
С определенностью можно утверждать, что идейные и оценочные битвы по поводу искусства соцреализма во многом остались позади. Критика этого феномена, звучавшая со всех сторон в годы перестройки и одно время после нее, не просто угасла, а даже превратилась в собственную противоположность. Сегодня вполне привычной и по-своему обоснованной выглядит теория, согласно которой соцреализм – это логичное продолжение авангарда, его зрелая государственническая фаза, так сказать.
Исследователи все чаще обнаруживают в сталинской культуре признаки глубинного соответствия тогдашним мировым трендам, из чего делается вывод, что тоталитаризм отнюдь не враг передовой эстетики.
Не станем вдаваться в спор на этот счет; заметим лишь, что лучшие и хрестоматийные образчики соцреализма в большинстве случаев создавались авторами с дореволюционной, иногда и заграничной выучкой. А когда есть настоящее мастерство, его не только не пропьешь, но и на казенные штампы не разменяешь, по крайней мере без потаенного душевного сопротивления. Так что монумент «Рабочий и колхозница» Веры Мухиной (между прочим, ученицы великого Эмиля Бурделя в парижской академии Гран Шомьер) – далеко не единственный пример того, как в условиях «железного занавеса» продолжали давать плоды былые посевы. Видеть в этом заслугу партии и правительства несколько странно. А вот в распространении по всей нашей родине идеологически выверенной халтуры роль советского руководства переоценить трудно.
На выставке «Радость труда и счастье жизни. Идеалы ушедшей эпохи» примеров казенной халтуры нет совсем.
Правда и абсолютными шедеврами можно назвать далеко не все экспонаты. Преобладают здесь произведения очень крепкие профессионально, не лишенные выдумки и таланта, порой виртуозные по фактуре – и при этом откровенно заказные. Вообще-то для скульпторов работа на заказ – норма жизни, едва ли не единственно возможный способ существования.
И если монополия на распределение художественных работ принадлежит государству, то у ваятеля буквально нет выбора, коли он желает оставаться в профессии.
Воспринимая выставку под таким углом зрения, постепенно перестаешь обращать внимание на навязчивость темы «труда и счастья», хотя именно она диктовала отбор экспонатов.
Из огромного скульптурного фонда Третьяковки для проекта пригодились в основном портреты героев (например, бронзовые головы Валерия Чкалова и Алексея Стаханова, исполненные Саррой Лебедевой), аллегорические фигуры тружеников (назовем хотя бы знаменитую статую «Металлург» Георгия Мотовилова – ту самую, что в 1937 году украшала советский павильон на Всемирной выставке в Париже, разместившийся в пьедестале «Рабочего и колхозницы») и праздничные сцены, отображающие довольство населения советским миропорядком (майоликовый рельеф Исидора Фрих-Хара с характерным названием «Жить стало лучше, жить стало веселее»).
При такой постановке вопроса воображение загодя рисует некую пропагандистскую вакханалию, но в действительности экспозиция получилась изысканной, даже рафинированной. Дело в том, что задействованные авторы (помимо названных выше это и Матвей Манизер, и Иосиф Чайков, и Зинаида Баженова, и Андрей Файдыш-Крандиевский) были ваятелями высокого класса – не зря их произведения оказались в главном музее страны. К тому же выставка сделана в камерном формате, что позволяет увидеть нюансы буквально каждой работы. Увлекшись ими, почти начинаешь верить, что советское искусство не было ни бездушным, ни лакировочным.
И лишь когда добираешься до деревянных скульптур Сергея Коненкова и Степана Эрьзи – двух гениальных эмигрантов-возвращенцев, десятки лет проживших за океаном и к соцреализму не имевших отношения, – вдруг осознаешь, что кураторы слегка «разводят» публику, называя «идеалами ушедшей эпохи» образы штучные, оригинальные, почти эстетские.
Тогда как роль повседневных «идеалов» исполняли все-таки иные изваяния, вроде гипсовых пионеров в парках и бронзовых вождей на городских площадях.
А по соседству, в том же здании Третьяковки на Крымском валу, расположилась выставка рисунков и литографий Петра Митурича – современника тех самых советских скульпторов (у Митурича нынешней осенью будет отмечаться 125-летие со дня рождения, к чему и приурочена его ретроспектива). Да, по возрасту, по образованию, по левым юношеским убеждениям этот художник вполне мог бы претендовать на статус знатного соцреалиста, однако принял другое решение.
Если уж к чему и применим дурацкий большевистский термин «безыдейность», так в первую очередь к творчеству Митурича.
Хотя на самом деле был он человеком с убеждениями, только они не имели касательства к линии партии. Пройдя через искушение групповщиной (в молодости он состоял в объединении «Мир искусства», позднее водился с футуристами), художник в итоге предпочел дорогу отдельную, почти одинокую, хотя и не обходился совсем уж без единомышленников — таких же, как он, намеренно «обочинных». Одним из таких единомышленников стала его жена, замечательная художница Вера Хлебникова – младшая сестра творца поэтической «зауми».
Говоря о Петре Митуриче, чаще всего вспоминают именно его дружбу с Велимиром Хлебниковым и вдохновленные им беспредметные опыты. Листы такого рода присутствуют, разумеется, и на нынешней выставке – скажем, тушевые «Графические мотивы» или композиции на тему «Законов времени» того же Хлебникова. Имеется даже раритетный образчик «пространственной живописи» – объект из картона и дерева, покрытый многозначительным абстрактным узором.
Однако авангардный период был все же не главным у Митурича. Эффектным, поучительным, но не судьбоносным.%
Довольно показательно, что смерть Велимира Хлебникова в новгородской деревеньке Санталово (Митурич был единственным ее свидетелем и даже визуальным летописцем: от того трагического момента остался цикл рисунков, запечатлевших поэта на одре) – эта смерть навсегда прервала увлечение его друга авангардной эстетикой.
Он вернулся к реализму, только без обременительных эпитетов вроде «социалистического», «критического» и т. п.
В исполнении Петра Митурича реализм – это осмысленная и опоэтизированная действительность в будто бы обыденных ее проявлениях.
Временами художник давал волю темпераменту, и на свет появлялись потрясающие карандашные портреты, сплетенные буквально из вихря. А в других случаях он полностью подчинял себя созданию емких иероглифов, коими становились хоть фикус на подоконнике, хоть деревце на ветру, хоть банальный деревенский забор.
И все это не было играми разума в башне из слоновой кости: потенциальную карьеру Митурич променял не на потаенные эстетские забавы, а на реализацию собственной программы в искусстве, уж извините за высокий штиль. Будь он скульптором, как его соседи с выставки «Радость труда и счастье жизни», ничего бы из этой затеи не вышло, но Петр Васильевич был стопроцентным графиком – и стопроцентно воспользовался возможностью не зависеть от конъюнктуры. Ничто в его биографии не указывает на то, что он хоть раз пожалел о сделанном выборе.
