Цивилизация
В отличие от членов жюри, зритель волен собирать собственную программу любого фестиваля, а значит, и награды распределить, пусть и виртуально, может среди всех просмотренных фильмов. В личном зачете могут сойтись конкурсные «Шапито-шоу» и «Сердца бумеранг», триеровская «Меланхолия» из программы лучшего из лучших «8 ½ фильмов» и какие-нибудь северокорейские «Колеса счастья» из панорамы мира «Вокруг света».
При этом чем больше выбор, тем на самом деле очевиднее результат. Одно дело выуживать победителей из темного омута основного конкурса, другое — выбирать лучших там, где фильтрация уже осуществлена не только составителями программ, но и, например, каннскими отборщиками, судьями и зрителями.
Если не ходить целенаправленно на малоизвестное и таящее сюрпризы, личная картина фестиваля грозит получиться довольно общей.
«Меланхолия» Ларса фон Триера, «Однажды в Анатолии» Нури Бильге Джейлана и «Артист» Мишеля Хазанавичуса были весьма заметны в каннском конкурсе. «Шапито-шоу» Сергея Лобана и Марины Потаповой оказалось всеобщим любимцем и получило спецприз жюри. «Пещеру забытых снов» снял Вернер Херцог, а его присутствие в любом списке неудивительно, тем более что тут еще и 3D заявлено. В 3D отметился и Вим Вендерс, сняв фильм-фантазию «Пина» про танцы Пины Бауш.
В обоих случаях 3D в руках очень разных, но все же режиссеров-авторов, обещало превращение из аттракциона в художественный инструмент более высокого порядка.
В итоге все обсуждают, где пресловутое 3D уместнее, склоняясь в пользу Вендерса. Но у него оно как раз представляется необязательным дополнением к красоте танцевальных движений и пространств, в которые они вписаны (стеклянный куб в лесу, уходящие ступенями вверх террасы в парке, небольшое озеро в пустынном ландшафте), — мысленно убрать, и всё останется на своих местах, даже ракурсы менять не придется. Вендерс заворожен красотой хореографии и превращает Бауш из радикального и сложно устроенного автора и человека в светлый и безоблачный образ.
Херцог лезет под землю в труднодоступную пещеру Шове, где нашли древнейшие наскальные рисунки, и использует объемное изображение более тонко: с его помощью он оживляет клаустрофобические закоулки, испещренные 30-тысячелетней давности силуэтами волны стен и потолка, дно пещеры, покрытое искрящимися кальцитом черепами, костьми и сталагмитами. Когда же в эпилоге фильма про рождение человеческой души в искусстве (помимо визуального присутствует и музыкальное — в виде собранной из осколков древнейшей флейты) появляется атомная станция и пара неожиданных, но очень херцоговских персонажей (лучше не говорить, каких, чтобы не разрушить эффект их вторжения), становится окончательно ясно, кто большой художник, а кто большой почитатель большого художника.
Про «Шапито-шоу» уже сказано много, достаточно повторить, что это одно из самых интересных киновысказываний про здесь и сейчас, на выход которого в прокат следует уповать.
Прокат триеровской «Меланхолии» — дело решенное и начнется на этой неделе. Вызывающе красивый фильм о конце света в отдельно взятом поместье как о разрушающем внешний мир разладе в мире внутреннем не нуждается в дополнительных рекомендациях.
Зато стоит отметить три фильма, два из которых должны выйти в прокат. Уже упоминавшийся «Артист» Мишеля Хазанавичуса это невероятно витальная картина про закат немого кино: комик Дюжарден с усами Кларка Гейбла, его собачка-друг, выразительные способности которой не нуждаются ни в словах, ни в субтитрах, девушка из толпы, живость которой забрасывает ее сначала на первые полосы газет, а оттуда — прямиком на серебряный экран. Драматическая коллизия жизни актера, не желающего мириться с переменами, оборачивается комедией, не смешной даже, а гораздо лучше — радостной. Пропустить столь легкое и искреннее признание в любви к кино большая ошибка.
«Однажды в Анатолии» Нури Бильге Джейлана — в некотором роде полная противоположность легкому кино.
Три машины с полицейскими, следователем, прокурором, доктором и двумя подозреваемыми долго колесят в ночи по турецким полям в поисках некоего места. Нетрудно догадаться, что за очередным поворотом их должен ждать труп, но вот добраться до него никак не получается. Герои измождены бессонной ночью, за которой неминуемо наступит день, и прожить его будет еще сложнее. Полностью прочувствовать состояние участников ночного вояжа помогает нарочитая подробность фиксации не слишком насыщенного событиями процесса: когда в деревне, где импровизированный караван дожидается утра, отключается электричество, это уже событие. За 2 часа и 40 минут экранного времени вполне удается проникнуться и красотой метафизического вестерна, и тягостным течением времени, преумножающим скорбь.
Еще один автор со склонностью к погружению в метафизику замедляющейся у порога смерти жизни Николай Хомерики отличается от Джейлана лаконичностью. Короткая по меркам авторского кино черно-белая картина «Сердца бумеранг» про помощника машиниста, которому сообщают, что жизнь его может быть коротка, а смерть внезапна, вводит в режим наблюдения за чужим сном. Получающий приговор врача герой продолжает движение сквозь жизнь и ее ритуалы без особых перемен, но словно сквозь завесивший реальность туман: ходит на работу, встречается с девушкой, периодически что-нибудь ест, пару раз напивается, раз занимается более или менее случайным сексом. На выходе же из сна остается ощущение легкого смещения реальности: как если подсмотрел что-то такое, что и не пересказать, но от чего и не избавиться.
«Искупление Голозадого Генерала» – самого кровожадного из полевых командиров либерийских повстанцев, ставшего после войны христианским проповедником, – пример удивительного смирения.
Этот документальный фильм Даниэль Анастасьон и Эрика Штрауса мог бы стать выдающимся, если бы не принципиальное для авторов решение сохранять объективность, которая всегда мешает по-настоящему ультимативному высказыванию. Впрочем, и того, что есть, вполне хватает. Сердце тьмы, Достоевский в Африке, залитые кровью колдунные леса Амоса Тотуолы – если вы хотите что-то узнать о войне, тогда Голозадый Генерал идет к вам. Он бросался в бой голым, потому что обнаженного воина охраняют духи. Он рассказывает, как чувствовал: его мачете – это труба, по которой души убитых им отправлялись прямо в ад. То же чувствовали и его солдаты. На заседании комиссии по военным преступлениям он взял на себя ответственность за смерть 20 000 человек – мужчин, женщин, детей.
Но Голозадый Генерал к этому моменту уже исчез, остался Джошуа Мильтон Блайи – проповедник, посвятивший свою жизнь искуплению. Он находит тех, кого искалечил, чьих родственников безжалостно убил и просит у них прощения. И получает его – для потерявших родных и близких преподобный Блайи теперь самый близкий человек на всем белом свете. Возможно ли искупление, возможно ли покаяние, может ли демон прийти к Богу? Сокрушительная ярость, с которой Блайи взывает к Христу, – та же, с которой он заносил мачете. Его стон за закрытой дверью «Когда же это кончится!...» — стон человека, измученного бесконечным прощением больше, чем бесконечной войной.
Но Анастасьон и Штраус разглядели куда больше, чем этические парадоксы и мясной постмодерн африканской войны, органично сочетающей колдовские амулеты и танки. Их взгляд на Африку бесценен – трагический, внимательный и бесконечно любящий. Под этим взглядом люди раскрываются как цветы — бывшие убийцы, бывшие жертвы. Смотришь на Генерала, так и оставшегося тайной, и понимаешь – Бог это война. Смотришь на людей вокруг него и понимаешь – Бог это любовь.
Принципиально иной, куда более традиционный по первому впечатлению взгляд на войну предложен в премированном «В ад и обратно» Данфунга Денниса.
Этот последователь Роберта Каппы, военный корреспондент, приехал в Афганистан снимать кино о войне и доблести вроде номинированного на «Оскар» «Армадилло», а вышло совсем о другом. В первом же бою на его глазах разворотило пулей ногу Нэтану Харрису.
Ну а дальше первоначальный план полетел к черту: Деннис месяцами следил за реабилитацией Харриса, за тем, как он подсел на анаболики, как учил свою жену стрелять из большого черного пистолета, как играл в русскую рулетку и ходил по врачам, которые говорили, что он больше никогда не вернется на войну. В результате вместо еще одной картины в запущенном «Повелителем бури» жанре «мужчина на войне» получился вопиюще непретенциозный фильм об Америке – стране, которая всегда воюет и в которой лучшим ответом на вопрос «зачем ты пришел в армию?» становится «я хочу убивать людей». В какой-то момент построенное на флешбэках и флешфорвардах повествование превращается в экран телевизора, на котором Нэтан играет в Call Of Duty — в принципе, и сама картина, по аналогии с «Поколением игры в Doom» Грегга Араки, могла называться «Поколение игры в Call Of Duty».
Ну и, наконец, манерная настолько, насколько это вообще возможно в 2011 году, «Мишень» Зельдовича и Сорокина оказалась крайне важной для российского кино картиной. Никто так подробно не похоронил нулевые или, во всяком случае, не анатомировал их, прости господи, метафизику.
Проблема в том, что метафизика российских нулевых сформирована совершенно бескомпромиссной пошлостью. Верхи разобрались, зачем нужна на столе неудобная вилка с двумя зубцами, низы сориентировались во вселенной потребительских кредитов, и все потонули в обморочном томительном безвременье, до совершенства отточили искусство забывать. Мечты о вечной молодости отлились не только в сверхприбыли фитнес-клубов и манеру менять траченных амортизацией жен на свежий резерв, но и в инвестиции в научные разработки бессмертия. Духовность расцвела немыслимо, без личного батюшки или духовного учителя приличному человеку стало никак. У чиновников сделались сытые, но печальные лица – все бессмысленно, на тот свет не возьмешь.
Все это в «Мишени» есть. Собственно, там есть гораздо больше – будущее России, напоминающее инсталляцию арт-группы АЕС+Ф, реплика Анны Карениной и много секса. Отстранения, правда, не наблюдается, и от этого путаешься с тем, по какую сторону баррикады тебя занесло.
Но это и не важно. Пронзительное чувство, что вот это вот все можно было снять только здесь и сейчас – не три года назад и не через три, а именно сейчас, и не в Варшаве или Айове, а лишь в Москве и Замкадье, – так бесценно, что вызывает слезливую благодарность.
