Цивилизация
Существует такой феномен восприятия, легко объяснимый при помощи психологии: чем чаще какое-либо изображение попадается на глаза, тем более понятным оно представляется, пусть даже в действительности вы ни на миллиметр не продвинулись в постижении его сути. Эффект привыкания замыливает глаз и рождает иллюзию, будто узнавание уже виденной прежде картинки эквивалентно ее глубинному анализу. Как ни прискорбно, касается это и классических произведений живописи, растиражированных по всему свету различными способами. В наиболее запущенных случаях не помогает даже поход в музей. Почти наверняка вам доводилось встречать в музейных залах ярких представителей отряда turistas vulgaris, которые переходят от шедевра к шедевру только для того, чтобы поставить галочки в путеводителе.
На сами картины они взирают исключительно в целях сертификации: да, не обманули, товар соответствует этикетке. Ревизия подменяет эмоцию.
Универсального рецепта, помогающего избавиться от подобных симптомов, пожалуй, не существует. Но можно попробовать, например, приобщиться к жанру «выставка одной картины». На многих это действует благотворно. Вы специально прибываете в музей ради единственного экспоната, и отступать уже некуда, надо вглядываться и вникать именно в него. Тем самым прививается способность к самостоятельному освоению оригинала, происходящему вне клипового мелькания репродукций. Хотя нельзя исключать, что вы и не полюбите данный опус всеми фибрами души, но погружение в материал гарантировано.
Возможности попрактиковаться в этой сфере возникают регулярно.
Совсем недавно в Пушкинский музей приезжала картина Рафаэля «Дама с единорогом» из римской галереи Боргезе, а теперь благодаря фестивалю искусств «Черешневый лес» на музейную «вахту» заступает боттичеллиевское полотно «Паллада и кентавр» из собрания галереи Уффици. Это произведение, конечно, не столь знаменито, как два других изображения кисти великого флорентийца — «Весна» и «Рождение Венеры» (кстати, оба экспонируются там же, в Уффици). Но все-таки «Паллада и кентавр» тоже вещь культовая и на глаза вам наверняка попадалась — хотя бы в интернете. Беглый взгляд на эту композицию может породить ощущение, будто перед вами иллюстрация некоего хрестоматийного мифа. Мол, достаточно сопоставить живописный сюжет с описаниями из, допустим, популярной книжки «Легенды и мифы Древней Греции и Рима», как любой намек на интригу моментально испарится. Однако на деле все обстоит ровно наоборот. Науке ничего не известно о специфических отношениях между Афиной Палладой (она же римская Минерва) и фантастическими полулюдьми-полуконями.
Коллизия сочинена автором, и символическое содержание ее доподлинно не известно, как и ряда других картин Боттичелли. Остается лишь строить гипотезы.
Впрочем, догадки возникали и возникают не на пустом месте. Совершенно очевидно, что в 1480-е годы, когда было написано полотно, Сандро Боттичелли находился под интеллектуальным влиянием круга Лоренцо Великолепного, фактического правителя Флоренции. В этом кругу аристократов, философов, поэтов и художников имели хождение идеи неоплатонизма, так что вроде бы в них и надо искать разгадку сюжета. Действительно, уже давно основной считается версия, согласно которой Боттичелли выразил на полотне неоплатонический конфликт между разумом и чувством. Кентавр, само собой, символизирует природные инстинкты и плотские желания, тогда как античная богиня мудрости призвана олицетворять воздержание, умеренность, добродетель. Что конкретно внушает Паллада оторопевшему кентавру — можно лишь гадать, но, судя по изобразительному контексту, слова ее крайне убедительны.
Однако существуют и иные объяснения сюжета, не столь возвышенные.
Например, долгое время пользовалась популярностью (да и сегодня не отвергнута полностью) версия о том, что художник восславил на картине военно-политические успехи Лоренцо Медичи — то ли его победу над Неаполем, то ли ликвидацию так называемого заговора Пацци внутри Флоренции. Не лишена правдоподобия и еще одна гипотеза: Афина Паллада вообще не при делах, а изображенная дева с алебардой — это Камилла, дочь короля Метаба из вергилиевской поэмы «Энеида». Вряд ли можно считать случайностью, что в описи 1498 года полотно фигурировало под названием «Камилла и сатир» — теперешнее название «Паллада и кентавр» впервые возникло лишь в 1516 году, то есть после смерти автора. Да и почему, спрашивается, псевдо-Афина предстает на картине без знаменитого шлема и без щита с головой медузы Горгоны? Наконец, встречается и такое довольно романтическое предположение: поскольку друг и единомышленник Боттичелли поэт Полициано считал себя уродом, не достойным внимания женщин, не исключено, что картина была написана ему в утешение. А ведь и впрямь, если приглядеться: как-то уж очень ласково изображенная дама треплет непокорные пряди кентавровых волос...
Словом, окончательной ясности насчет аллегории как не было, так и нет.
Не помогает толком распутать ситуацию и история раннего бытования полотна. Известно, что Лоренцо Медичи заказал его художнику в качестве подарка своему кузену Лоренцо ди Пьерфранческо по случаю бракосочетания оного со знатной девицей Семирамидой Аппиани. Кстати, данное обстоятельство привело к еще одному спору между исследователями: одни уверены, что героиня сюжета имеет явное портретное сходство с упомянутой невестой, а другие настаивают, что прообразом, как и еще в ряде случаев, послужила рано умершая флорентийская красавица Симонетта Веспуччи, в которую автор был безнадежно влюблен. Но если это действительно Симонетта, то сценарий запутывается окончательно, поскольку она была подружкой Джулиано Медичи, убитого в соборе Санта-Мария-дель-Фьоре 26 апреля 1478 года в ходе покушения на жизнь обоих братьев.
Зачем бы Лоренцо Великолепному дарить на свадьбу кузена зримое напоминание о девушке, которую боготворил его погибший брат и к которой он сам был неравнодушен? Похоже, теперь уже не разобраться…
Одно понятно: живописец Алессандро ди Мариано ди Ванни Филипепи (Боттичелли — это дружеское прозвище, в котором узнается итальянское слово botticella — «бочонок») в пору написания картины был еще далек от идей религиозного аскетизма, которые позднее пробрались в его голову посредством проповедей Савонаролы и превратили последний период жизни в затяжной кошмар. Несмотря на свойственную работам Боттичелли светлую меланхолию, в пору своего расцвета он был «человеком, полным неожиданностей», как сказал о нем Джорджо Вазари, и охотно экспериментировал с трактовками библейских сюжетов и с внедрением мифологических. Собственно говоря, он и стал одним из первых художников Ренессанса, кто рискнул заново запустить в культурный оборот античных богов и героев. И хотя в итоге славу Боттичелли затмил гений Леонардо, его ровесника и однокашника по мастерской их общего учителя Андреа Вероккьо, все же и у Бочонка случился посмертный звездный час, когда через три с половиной столетия английские прерафаэлиты объявили его величайшим художником всех времен и народов. Не впадая в схожую экзальтацию, рекомендуем-таки не пропустить визит «Паллады и кентавра» в Россию. Хотя бы потому, что вне зависимости от аллегорического смысла эта картина символизирует и выражает нечто другое, не менее важное, — превращение ремесла в большое гуманистическое искусство.
