Цивилизация
Устраивать презентацию нового альбома «Манифест» для «Ляписа Трубецкого» было достаточно рискованной авантюрой. К моменту официального начала концерта зал был заполнен едва ли наполовину. Однако спустя час, когда музыканты вышли на сцену, можно было уверенно констатировать аншлаг. Несмотря на плотное расписание и ежедневные концерты, музыканты отыграли бойкий двухчасовой сет, состоящий в основном из новых, откровенно сатирических вещей. Звучали и знаменитые хиты, вроде «Ты кинула» и «Розочки», однако их лидер группы Сергей Михалок благополучно доверил петь второму вокалисту Павлу Булатникову и публике.
Михалок, в свою очередь, был совсем не похож на того недалекого мужичка, которого мы знали до 2005 года. Он ощутимо похудел, раскачался и все время прыгал — наносил удары какому-то невидимому противнику.
Сразу после московского концерта группа отправилась в Калининград, однако спустя несколько дней Михалок специально прилетел в Москву, чтобы дать несколько интервью. Корреспондент «Парка культуры» не мог обойти возможность встретиться с лидером неожиданно кардинально сменившей образ группы.
— Вы отыграли отличный двухчасовой концерт в Москве. Я знаю, что сейчас у группы очень плотный гастрольный график, плотнее, чем у многих. Как сил хватает?
— На следующий день у нас уже был большой концерт в Калининграде. Я уже научился восстанавливаться. Я спортивный человек, да и опыт есть большой. Мы всегда были концертирующей группой, даже в темные для нас времена. Были какие-то туры и в более ослабленном состоянии. Сейчас у меня очень много энергии из-за спорта, конечно. Ну и из-за нового отношения к тому, что я делаю. Есть небольшая артистическая эйфория – редко удается делать то, что тебе нравится, и чтобы при этом была какая-то ответная реакция.
— Сейчас людей на концертах стало больше, они разные, ты доволен реакцией?
— Похоже, что всем просто понравилась художественная составляющая нашего сегодняшнего образа. Ну и еще то, что эта метаморфоза случилась с группой, от которой они меньше всего этого ожидали. Это все здорово, но нельзя терять голову, приходится многое фильтровать и дозировать эту популярность – не хочется выходить в тираж.
— Музыка у «Ляписа Трубецкого» вроде бы веселая, но на сцене ты выглядишь как-то акцентированно серьезно, достаточно редко для такой музыки улыбаешься. У тебя сегодня многие движения похожи на удары, с кем дерешься? И как ты придумал этот свой новый сценический образ?
— Ну, врагов много – ветряных мельниц. Нам, донкихотам, тяжело (смеется). Я стараюсь действовать по системе Михоэлса, такого теоретика театра – от внешнего к внутреннему. Я стараюсь находить движения, идеальные для этой музыки и для этих текстов. Быть расслабленным, двигаться интуитивно. Я занимаюсь единоборствами, боксом – в моих движениях, конечно, много от разных разминок. Мне не хочется, чтобы меня воспринимали только как такого жизнерадостного эмбриона.
То есть в рамках циничной клоунады я, наверно, ближе к Енгибарову или к ролям Терри Гиллиама в «Монти Пайтоне». Он все время такой, немножко обиженный. Мне нравится находиться в таком расслабленном состоянии. Если пафосно сказать, я бы назвал это состояние «одухотворенность», а вообще это полное спокойствие. Я не испытываю никаких эмоций, у меня не повышается пульс. Не хочу, чтобы опять появилось вот это состояние эйфории, какого-то дикого веселья. Я воспринимаю каждый день с радостью, и не важно, что у меня в этот день – концерт или что-то еще.
Другое дело, что если я начну чувствовать, что мой образ гнетет поклонников, то я сострою пару смешных рож, у меня это хорошо получается. В принципе, я умею быть болваном полным, Бенни Хиллом. Все равно все это весело, я думаю, что мой образ не мешает. Это спокойствие в радости, я аккумулирую веселье. Если выходить и всем своим видом показывать, что хочешь всех развеселить – это, наоборот, может вызывать недоумение или даже обратную реакцию. Я сам не люблю, когда меня ну очень хотят развеселить, начинают бешено рассказывать новые анекдоты. Меня обычно такие люди отталкивают. Я люблю постепенную и естественную эволюцию в знакомстве с людьми вообще и со зрителями в частности. Все должно постепенно происходить.
— Ну, хорошо, а как ты мог бы сам описать свой новый образ, о котором сегодня все говорят? Со сцены постоянно звучит слово «цирк», да и в целом ваши выступления не совсем похожи на обычный концерт, в нем больше от театра или того же циркового представления.
— Наверно, из-за своего режиссерского образования я в любом хаосе пытаюсь найти общую нить повествования, какую-то сверхзадачу. Сейчас я пропагандирую дикий пафос и нарциссизм как элемент творческой самореализации. Под пафосом я понимаю обилие в текстах каких-то мифических персонажей, культурологических отсылок. Причем они вклиниваются в очень простое повествование, что придает некоторую куртуазность всему нашему движению. С другой стороны, я понимаю, что все это клоунада, скетчи, обрывки фраз, мы живем в era vulgaris… Но мне кажется, что в таком виде цирк гораздо интересней. Можно было, конечно, в панамках выскакивать, с пионерскими значками, все время острить, заискивать.
Но меня интересует масштаб, поэтому я все время хватаюсь за слово «пафос». Меня не интересуют какие-то мелкие, размытые формы. Надо четко и ясно сосредоточиться на глобализации своих идей. Поэтому и форма выбрана такая – пафосные стихи, мощная музыка.
— А почему ты так упорно говоришь о цирке, называешь себя клоуном?
— Клоунада – мой жанр, я хочу сохранить его за собой. Когда тысячи артистов превращаются вот в этих, б***ь, мастодонтов, людей, которым есть что рассказать и поделиться… Блевать охота. Есть истины, которые мы должны популяризировать. При возможности я буду говорить о Гильгамеше, Брунгильде, Будде... Вот там много знания, там оно настоящее. А мы можем только приоткрыть, показать, что там светоч. У меня же все равно все будет смешно, весело, с долей иронии. Самоирония нужна для того, чтобы ты не превратился в электрощитовую, не трясся от своей могучей энергии (смеется). Клоунада — она различная. Все сразу представляют Бима и Бома. Да Дэвид Линч — это клоунада! Она же разная, не обязательно как в цирке. Я говорю это слово просто для того, чтобы объяснить то, чем мы занимаемся.
— Сейчас, глядя на тебя, некоторые посмеиваются: «Михалок – стрэйт-эджер»…
— Нет, ну стрэйт-эдж (straight edge — американская субкультура, зародившаяся в рамках хардкор-движения в конце 80-х, последователи которой пропагандировали занятия спортом, отсутствие случайных связей и строгое вегетарианство. — «Газета. Ru») никогда не имел ко мне никакого отношения. Я избавился от дурных привычек, но я люблю, когда вокруг праздник, алкогольные возлияния. Мне очень нравится грехопадение вокруг меня. Я тогда чувствую себя вообще богом, королем ситуации (смеется).
— А как ты пришел к этому новому образу от старого «Ляписа»? От всех этих «Ты кинула», «Яблонь» и прочего. Как ты, кстати, сейчас относишься к этим песням?
— От старых песен я, конечно, уже не получаю удовольствия. Я стараюсь не раздражаться, но зная, как все это создавалось… Тогда меня творчество вообще не интересовало, меня интересовало выживание. Я был фактически на дне, я ничего не хотел делать. Тот образ, который сформировался, те песни, которые были, не имели ко мне лично никакого отношения, никак меня не цепляли. Вся эта постоянная деградация, старение с этими дурацкими песнями. Я не хотел быть очень обеспеченным, мэйнстримовым, востребованным на заказниках артистом.
Я вообще артистом не хотел в молодости быть. Все, что связано с моими алкогольными, наркотическими переживаниями, привело к такому немножко театральному, аристотелевскому катарсису. То есть через грехопадение и превращение в полного овоща я опять обрел жажду жизни. Слово «реваншизм» здесь тоже уместно. Злость и самоирония, самобичевание тогда были во мне очень сильны. Нужно было обрести хотя бы физическую оболочку. Ни теологические системы, ни мистические практики, ни Талмуд, ни Библия, ни Ошо, ни Гурджиев не интересуют меня только с теоретической точки зрения. Меня интересует практика. Мои увлечения всеми этими оккультными, эзотерическими вещами имеют отношение просто ко мне. Как все это выдержать, как найти свою осознанность, радость не от финала, а от марафонского бега. По-другому бессмысленно – чемпионами не становятся люди, которым это не нравится. Я стал заниматься собой, никаких целей, вроде всех потом удивить, я не преследовал.
Цель была в том, чтобы четко понимать, чего я хочу. Без оглядки на то, кто это будет слушать, какая у меня целевая аудитория. Когда я это понял, я стал писать эти новые песни. И мне это очень легко удается, я не понимаю слова «вдохновение» – я их собираю сейчас как кубики, за пять секунд. Я же говорю, это рингтоны, слоганы, я меломан с большим стажем, могу смешивать и компилировать. А рассчитывать на то, чтобы провести чистую музыкальную идею, как Вагнер, было бы глупо.
— «Капитал» (предыдущий альбом группы) стал для группы прорывом. Что изменилось в твоем подходе к сочинению песен? Почему исчезли все прошлые мотивы?
— Раньше для меня была очень важна маскировка. Я хотел, чтобы никто не смог идентифицировать автора. Я очень радовался восприятию автора этих песен – кто-то считал его идиотом, кто-то гопником, кто-то маргиналом. Некоторые считали его культурологически очень точным пародистом. Меня радовала вся эта мистификация. Поэтому я и песни писал не от своего имени. Мне интересно было такое легкое, водевильное повествование, только форма, к содержанию я относился пренебрежительно и брезгливо. Содержание должно было отсутствовать вовсе. Я думал: «Что вы хотите? Вы хотите там найти смысл? Б*я, ребята, вы не туда пошли (смеется). Есть Моцарт, Милош Форман, не знаю, Линч». Я хотел показать, что мы все ерунда. Я дико радовался: вот это говно звучит, трэш этот шагает по планете. Смотри, какие все дураки! Смотри, сандалии-медали (смеется). Я их пишу за 15 минут, а они становятся хитами. А потом оно все превратилось…
В 2000 году я все понял, стал пытаться прийти в себя, опять срывался… В 2003 году я уже, в принципе, понял, как и что делать. Альбом «Капитал» — это уже был просто результат. За два года надо было решить еще кучу проблем – заново собрать ансамбль, который может сыграть то, что ты теперь хочешь. А мы привыкли быть такими, достаточно расхлябанными. Корпоративная клоунада не требует ничего сверхъестественного.
— А корпоративов было много?
— Да и сейчас хватает, мы никогда не отбрыкивались.
— А сейчас на заказниках вы что играете? Хиты или новые песни?
— Мы играем и «Капитал», и «Манифест». При этом мы играем и старые песни, но это всегда оговаривается в стадии переговоров и стоит больших денег. Для этих почитателей древнего искусства мы очень легко, профессионально и точно играем ресторанный концерт на пять баллов. При этом мы не строим из себя никаких революционеров, все делаем изящно, в рамках предлагаемых обстоятельств. Честно зарабатываем свои деньги. Заказники стоят от 10000 евро. Для нас это громадная сумма. Зато за эти деньги можем снизить цену на обычные концерты и выступить, например, в Красноярске за $2000. За счет этого мы живем в полной независимости.
— Ты говорил о культурологических отсылках. А как ты думаешь, многие ли из тех нескольких тысяч человек, которые были на московской презентации, способны их считывать?
— Я думаю, что для каждого есть какое-то индивидуальное послание, все что-то свое находят в этой музыке. Кому-то нравится чистая эмоция – не надо месседжей, не надо послезвучий, просто сегодня нужно возрадоваться, насытить Свадхистхана – чакру удовольствий. Кому-то нужны сакральные составляющие, кому-то важны культурологические моменты, нравится потом расшифровывать эти ребусы. Им вся эта попсовая мишура и трескотня без внутреннего содержания страшно надоела. Нравится находить за этим точные выкладки. Я считаю, что правильно для артиста формировать образ, подходящий для разной публики. Как я говорю, «приятного всем развлечения». Все же развлекаются по-разному – кто-то жопой шарик давит, а кто-то «Что? Где? Когда?» смотрит. Это же не общая мормонская молитва (смеется).
— Какие планы на будущее? Группа собрала самый большой московский клуб. Что дальше? Стадионы?
— Я в любом случае за глобализацию и распространение своих идей. Мы призываем к добру и миру, поем об этом четко и громко. Мы не лицемеры в этом плане. Не вижу ничего плохого в том, что это становится популярным. С другой стороны, мы сейчас очень внимательные люди, мы не выйдем в тираж. Если для популярности придется ходить на центральные каналы, становиться лицом тысяч журналов, конечно, мы на это не пойдем. Меня устраивает то, что сейчас происходит. Стадионы или клубы на 200 человек – не важно, если мое творчество востребовано. Стадионы это не самоцель. Главное, чтобы была работа, мне это нравится. Но я не думаю, что группа «Ляпис Трубецкой» должна быть на первых ролях. В этом цирке мы клоуны, а еще должны быть жонглеры, маститые абхазские джигиты… Должны быть другие группы, которые с этим пафосом своим могут жить в ладу. Я хочу жить спокойно – ездить в метро, чтобы никто не брал у меня этих всех автографов. Я захожу в магазины, никто меня не узнает, и я счастлив.
