Цивилизация
В предновогоднюю Москву завезли трех американских гангстеров — двух фальшивых (Фифти Сента и Дензела Вашингтона) и одного всамделишного. Технически безупречная, но посредственная, картина Ридли Скотта «Гангстер» оказалась в широком прокате, но тянет на тот же полтинник центов, что и концерт бездарного рэпера. А вот представление покруче – документальный эпос «Господин Неприкасаемый» о героиновом короле Нью-Йорка Ники Барнсе, рассказанный им самим, его женщинами, его друзьями, его жертвами, его прокурорами и адвокатами, – попридержали для эксклюзивного показа в кинозальчике на выселках. Впрочем, для настоящего шоу без дураков, каким является документальная лента Марка Левина, максимально ограниченный показ – вещь само собой разумеющаяся. Большой оригинал, каким был гангстер Барнс, должен существовать лишь в единственном экземпляре.
Все остальные – копии.
Документальный фильм Марка Левина вышел одновременно с «Гангстером» и скромно позиционируется как познавательный бонус к игровому байопику Ридли Скотта. Хотя, если сравнивать документальную и художественную ценность двух фильмов, получается как раз наоборот. Оба фильма рассказывают о взлете и падении двух легендарных чернокожих наркобоссов – Фрэнка Лукаса и Ники Барнса. В 70-х и тот и другой выстроили столь хитроумные и эффективные схемы сбыта героина, что американским детективам пришлось десять лет переучиваться заново, чтобы их раскрыть.
Именно в эту эпоху в борьбе с наркомафией начинают активно использоваться серьезные стратегии из арсенала контрразведки, неоднократно воспетые в кино. Как, например, глубоко законспирированная работа под прикрытием, когда грань между полицейским и преступником размывается вплоть до полного исчезновения. Или взаимовыгодное сотрудничество копов с информаторами, которое, как известно, тоже обладает тенденцией заходить не туда, куда планировалось. Фильм об этом умалчивает, но есть определенные подозрения, что Ники Барнс потому так долго был «неприкасаемым», что сотрудничал с властями еще до того, как увидел небо в клеточку и надумал сдать правосудию больше сотни своих врагов и корешей. Тем самым упреждая удар со стороны тех, кто кое-что знал об этой стороне его предыдущей деятельности.
«В тюрьме было целое отделение, названное моим именем», — похваляется Барнс, поднимая бокал с шампанским.
Сейчас он на свободе и участвует в программе по защите свидетелей. И то, что его лицо не показывают, прозвучало более красноречиво, чем если бы о некоторых вещах было сказано с открытым забралом. «Неприкасаемость» – вещь опасная. И те, кто прикоснулись к некоторым истинам, навсегда заляпались. Не исключено, что и в тюрьму-то Барнс тоже загремел по плану – опасаясь мести тех, кого он уже сдал: врагов или потенциальных конкурентов. Про это стоит помнить, когда федеральные агенты, расписывая с экрана криминальные подвиги «большого Ники», на голубом глазу удивляются, каким изворотливым перцем оказался этот чернокожий джентльмен.
Все это чрезвычайно познавательно, но главным номером программы выступают даже не исторические факты, известные и неизвестные, а, если использовать наиболее подходящую в данном случае терминологию нью-йоркских улиц, The Man. Собственно Барнс.
Режиссер настолько очарован этим человечищем, что как будто опасается спугнуть удачу и самоустранятся, предоставив большой черной голове в бифокальных очках, еще больше зачерненной из соображений государственной и частной безопасности, вещать с экрана все что вздумается. Но одна вещь в этом вдохновенном словоизвержении о весело проведенных тридцать лет назад деньках зацепила Марка Левина настолько, что решающее слово автор фильма оставил за собой, использовав последнее оружие режиссера – клей и ножницы. Макиавелли.
Отсиживая первый срок в 50-х, молодой Барнс и будущие члены его мафиозного «совета» время зря не тратили и тщательно проштудировали «Государя», взяв его на вооружение, как будущие большевики — Гегеля.
Своим последующим успехом героиновое предприятие Барнса было в первую голову обязано этому странному симбиозу европейской политической доктрины с африканским темпераментом. И Левин, монтируя под фанковый саундтрек красочные похождения наркобаронов с протокольными фотографиями Джимми Картера и хроникой празднования 200-летия США (на дворе 1976-й год), достаточно откровенен в концептуальных выводах, когда тасует в одной колоде идею государства и пакетики с белым порошком. На чем еще, собственно говоря, зиждется последнее, как не на организованном насилии избранных, контролирующих доступ масс к центрам удовольствия? И не получается ли так, что среди двух могущественных неприкасаемых — того, что в клоунских очках и прической афро, и другого – коротко стриженного и с кобурой — один получается неприкасаемым немножко больше? Так оно и есть, но с единственной и существенной поправкой: тот, что с афро и шампанским, выглядит намного веселей.
