Хореографу Петру Зуске предоставили не малую, а основную сцену театра, хотя фестиваль «Dance inversion», в рамках которого проходят гастроли, предполагает камерный формат. Но тут случай особый. Во-первых, идея «человек и вещи» — главная тема поисков Зуски — требует большого пространства. Нужно разместить и людей, и предметы. Во-вторых, негоже загонять на последний этаж театра, в небольшой зал, Диану Вишневу. Если ее многочисленные поклонники не смогут попасть на вечер, они наверняка возьмут здание штурмом.
Сегодня в зрительном зале наверняка будут переговариваться поклонники классического танца, переживающие за любимую Дианочку: угораздило же ее вляпаться в этот модернизм…
В вечере одноактных балетов чешские танцовщики постоянно манипулируют мебелью. Видимо, проблема «вещизма» крепко въелась в сознание и подсознание жителей бывшего «соцлагеря». Во всяком случае, хореограф Зуска без обстановки различного рода обойтись не может. Он использует светильники в виде кубов-скамеек в балете «Немного экстрима», стол и стул в опусе «Объятия моря» и садовую лавку в постановке «Сон Марии». В первом балете есть и другие вещи: красный плюшевый медведь и шесть пистолетов. Чтобы соединить эти психологически разрозненные предметы, постановщик заявляет опус трагикомедией.
И все тип-топ: медведь отвечает за комедию, а стволы – за трагедию.
Танец соответствующий: не классика, но и не отказ от классики. Берется классическое па, но делается с откляченным бедром и как бы агрессивно. Или вытягивается стопа по всем канонам, но носок протестно заворачивается вверх, против канона. Есть в этом балете один дуэт с политесом, есть другой — с раздраем. Прибавьте сюда двух балеринок, порхающих между героями на пуантах — намеком на другую, лучшую, жизнь. И текст-аутотренинг, звучащий по радио: «ваше тело расслаблено, глаза закрыты, руки мягки, прижмите ноги к полу и расслабьтесь». Только последуешь совету и поплывешь, как кайф взорвется стремительным хип-хопом, танцевать в ритмах которого чешские мальчики не очень умеют.
Получается балет о крайностях человеческой психики, эмоциональные качели: то густо, то пусто… Беда только, что идей в спектакле меньше, чем движений. Через 15 минут все предельно ясно, но музыка длится, танец не кончается, и когда в финале герои коллективно стреляются, их ничуточки не жалко.
«Объятия моря» — лучший балет программы, и не только потому, что Диана Вишнева украсила его блистательной гибкостью.
История неких любовников подана лаконично, в смеси ярости и лирики, что изначально и впрямь присуща любви. Квартет балерины, танцовщика, стола и стула поддержан фонограммой морского прибоя, пронзительным аккордеоном и бесконечным повторением скрипичного тремоло Яна Тирсена (тот самый композитор, что написал музыку к кинофильму «Амели»). Партнеры в прямом и переносном смысле притираются друг к другу, разбегаясь по сцене или скукоживаясь на крошечном пятачке. Стол и стул, таскаемые в разных ракурсах и конфигурациях, попеременно играют разные роли: в один момент это препятствие, в другой — мост. Перманентное движение гарнитура по сцене даже символично. Право слово, легче на руках перетаскать мебель из Праги в Москву и обратно, чем человеку понять душу другого. И не надо головокружительных фуэте и прочих кунштюков, чтобы привлечь зрительское внимание: оно и так приковано к этой страстной путанице вещей и людей.
И наконец, шутка юмора — балет «Сон Марии».
Чтобы этот юмор понять, хорошо бы быть балетоманом. Нет, конечно, любой человек почувствует, что его смешат, когда на сцену выбегут полуголые мужики в «шопеновках» — женских балетных юбках из тюля. Но если зритель не знает истории балета, то лишь из программки поймет, что перед ним пародия на два хита классического балетного наследия – Па-де-катра, поставленного в первой половине 19 века во Франции для четырех знаменитых балерин эпохи романтизма, и «Умирающего лебедя», балетного продукта из русского Серебряного века. А «Сон Марии» называется потому, что одной из четверки была балерина Мария Тальони, которая впервые в истории начала танцевать на пуантах. И вот ей, по воле хореографа, снится сон: «Умирающий лебедь» воскрес, гуляет в парке и берет клювом хлебушек из рук праздных господ, которые отчего-то сбрасывают пиджаки с брюками, надевают женские юбки и долго, со смаком, кривляются.
Если это балет о непростых гендерных отношениях в искусстве, то, ей-богу, мы видели и лучше. В мужском «Лебедином озере» Мэтью Борна и в пародийном шоу «Трокадеро де Монте-Карло» игра предполагаемой женственности и предлагаемой мужественности сделана несравненно качественней. Во сне, конечно, всякое бывает. Об этот сон и дедушка Фрейд обломал бы зубы.