Цивилизация
Перед тем как ехать в Москву, премьеру «Фуста» сыграли в Италии — итальянцы были среди главных спонсоров нового спектакля Эймунтаса Някрошюса. Вторым спонсором постановки театра «Мено Фортас» был питерский театр-фестиваль «Балтийский дом», предоставлявший вильнюсцам помещение для репетиций. И оттого еще до всякой премьеры, в начале октября, первый показ «Фауста» под грифом «эскиз к спектаклю» прошел именно на «Балтийском доме». И, хотя на «Балтдоме» Някрошюс говорил, что, возможно, и финал спектакля будет другим, и вообще предстоит еще много работы, на «Сезоне Станиславского» мы, скорее всего, увидим того самого «Фауста», что видели полтора месяца назад в Питере.
Някрошюс берет только первую часть огромной трагедии Гете и выкидывает из нее все сколько-нибудь жанровое — крестьянские сцены, пересуды горожан и тому подобное. Здесь речь идет о самой страсти, очищенной от всякого быта, о сжигающей страсти к самому поиску истины. Някрошюс превращает массивную многофигурную трагедию в сухое и жаркое лирическое высказывание, но при этом остается так же конкретен, как и прежде.
Его мир, где Бог, Дьявол и духи помельче живут по соседству с людьми, похож на литовскую деревню.
Протагонист этого мира — могучий мужицкий Фауст Владаса Багдонаса. И добродушный, беспомощный Бог, чья главная работа — с натугой крутить ворот мироздания, и смешливый деревенский увалень Мефистофель, и трусоватый, юркий дух-бесенок настолько мелки по сравнению с Фаустом, что не могут ни сбить его с пути, ни назначить испытание. И пути, и испытания Фауст выбирает себе сам, а высшие силы могут разве что гордиться знакомством с ним. И, когда явившийся по заклинанию дух восклицает, глядя на упавшего героя:
«И это Фауст, который говорил со мной как с равным?» — в этом слышится не насмешка, а гордость: сам Фауст считал меня ровней!
Спектакль, как все постановки Някрошюса, был набит и образами-загадками, и вполне понятными метафорами, сложенными из чего-то самого простого, подручного. Огромные узлы на канатах, которые перетягивали одетые в темное безымянные персонажи спектакля, были узлами жизни, ее проблемами. Мефистофель растерянно бегал, пытаясь собой прикрыть эти узлы от Фауста, чтобы жизнь ему виделась ровненькой. Веревки, пущенные волной, все быстрее и быстрее, выглядели биением сердца Фауста, его кардиограммой. А звук пасхальных колоколов, не давший отчаявшемуся герою совершить самоубийство, был пением — «динн-донн», — когда люди, вставши по двое, раскачивали третьего от одного к другому, будто язык перевернутого колокола.
«Фауста» нередко ставят как любовную историю — сюжет о наивном юном чувстве и короткой эгоистичной страсти зрелого мужчины.
Някрошюс рассказывает историю совсем другую: в ней нет плотской любви, и, бог знает, не в больном ли воображении покинутой Гретхен возникла история об отравленной матери и убитом ребенке. Маргарита, которую играет совсем молоденькая студентка Эльшбиета Латенайте, — не эфирное создание, а крепкая, своевольная и радостно-открытая деревенская девчонка. Мефистофель живо окрутил ее, придумав какую-то смешную игру с записочками, в которую так лихо включил Фауста, что тот и не успел понять, что это за девочка тащит его за рукав, а она — кто ей попался под руку. И отношения героев в «Фаусте» только на первый взгляд были похожи на связь зрелого Отелло и Дездемоны в спектакле того же Някрошюса.
Здесь все было совсем по-другому: не мужчина и юная девушка, а старик и ребенок.
Стоило видеть Фауста, почти испуганного тем, как восторженно и открыто тянулась к нему Маргарита. И стоило видеть, как вместо коробочки с драгоценностями Мефистофель оставлял в комнате Гретхен от имени Фауста железный ящик с битыми зеркалами и она, понимавшая мир чувственно — на вкус и на ощупь — хватала эти зеркала и начинала их грызть. С той же страстью, с какой до этого изо всех сил неуклюже обхватывала любимого за живот, будто пытаясь слиться с ним, втянуть его в себя.
В этот спектакль Някрошюс вводил еще одну тему — о мужском и женском уделе. Казалось, главным мужчина всегда считает свое предназначение, а для женщины нет ничего важнее любви и ожидания. Но к финалу все менялось. Фауст вдруг понимал, что его поиски — ничто и он ответствен за жизнь девочки Гретхен, она же отказывалась от него. Тут была особенно пронзительная сцена, в которой Фауст пришел спасать Маргариту из тюрьмы: она, в безумии торопливо о чем-то болтая, обгрызала ему ногти на руках, как какая-нибудь звериная самка детенышу, надевала перчатки, чтобы не мерз. Она превращала старика в своего ребенка. И отпускала его. Не для того, чтобы спасти свою душу, — повзрослевшая и мудрая женщина отправляла Фауста на бесконечные поиски истины, вытягивала ему руки вперед и подталкивала, чтобы шел. И он снова семенил, как слепой, натыкаясь на людей, которые кружили вокруг него с так же вытянутыми перед собой руками.
А голоса спорили рядом: «Осуждена!» — «Спасена!» — «Осуждена!» — «Спасена!» И, кто победил в этом споре, Някрошюс нам не говорил.