Цивилизация
Разукрасив московскую стенку на чужой территории и получив за это легкие травмы по ходу драки с конкурентами, балующийся граффити студент художественного училища Андрей отправляется не в Италию вместе с курсом, а туда, куда велел ректор: «В какую-нибудь Мухосрань, на натуру». В селе Промежуточное, являющим собой абсолютно аутентичный образец того, что ректор имел в виду, студента незамедлительно возьмут в оборот. Местный феодал-председатель приведет гостя в отремонтированный ДК, укажет фронт работ («хотелось бы, чтобы вот эта вот стенка имела отношение к культуре») и предложит изобразить на фоне природы лучших людей Промежуточного - представителей администрации и передовиков. В дальнейшем художнику придется дать Глазунова (достойных изображения на фреске персонажей окажется куда больше, чем планировалось), вдохнуть полной грудью сложносочиненный аромат отечества (первым делом Андрей сведет дружбу с местным ассенизатором Митяем) и по примеру разночинцев научиться любить простой народ как самое себя.
Отечественный кинематографический взгляд на деревню, как и на все прочие области, подлежащие отображению, менялся в точном соответствии мутациям политического строя.
На смену умеренному благолепию позднего застоя («Не могу сказать «Прощай», «Любовь и голуби», «Не стреляйте в белых лебедей») пришла перестроечная чернуха (от наихудших своих проявлений типа «Курочки Рябы» Кончаловского до шедевров вроде «Окраины» Луцика), которая, в свою очередь, обратилась не лишенным некоторого обаяния человеческим зоопарком в духе «Свадьбы» Лунгина. В сделанной на французские деньги «Свадьбе» ощущалась внятная ориентированность на экспорт, тогда как «Граффити» - определенно продукт внутреннего пользования, адресованный столичным жителям и призывающий, по примеру сумасшедшей сельской обольстительницы в исполнении Ларисы Гузеевой, искать в людях красоту не внешнюю, но внутреннюю.
Других вариантов у московского гостя, собственно, и не остается.
Благо жители Промежуточного чисто визуально будто бы сошли с апокалиптических полотен Босха: за галерею опухших харь с торчащими редким частоколом зубами и дикими глазами навыкате следует высказать отдельный респект мастерам, отвечавшим за кастинг и грим. Пейзанская жизнь не теплится, но пылает, как полагается подожженному с целью проверки качества самогону - в скромных подмосковных полях деятельно, но безуспешно разыскивается нефть, на фермах вместе с хряками разводятся на убой страусы, имеются даже проститутки - а речь, цитируя поэта, «гудит как печь, проста и горяча». И с жизнью, и с речью, наблюдается, правда некоторый перебор; своей комической составляющей «Граффити» напоминает с непонятной целью изданный сборник бородатых анекдотов. Когда из земли начинает чудесным образом бить фонтан нефти, самый малоопытный зритель догадывается, что это задели трубопровод (в кино уже встречалось), а ездящая туда-сюда ассенизаторская машина недвусмысленно, как ружье в первом акте у Чехова, говорит о том, что чью-то свадьбу в лучших юмористических традициях непременно утопят в говне.
Словом «говно», а также витиеватыми сентенциями вроде «У Митяя - жесточайший душевный кризис на почве неразделенного секса» сыплет в кадре алкоголик, матершинник, крамольник и философ по имени, разумеется, Экклезиаст, также известный как Клизя.
Этот горьковский типаж (великолепно сыгранный не снимавшимся почти 30 лет Виктором Переваловым, главным хулиганом из «Республики ШКИД») несет на себе главную духовную составляющую фильма.
Домотканая духовность в «Граффити» весомо присутствует и компенсирует многочисленные сюжетные провалы и фольклорные перегибы: ближе к финалу ярмарочный алкогольно-почвеннический хоровод сбавляет обороты и обрастает местами корявым, но неожиданно уместным и честным трагическим пафосом. Которого в российском деревенском кино не случалось лет тридцать.