Цивилизация
Летел самолет. Потом пропал с радаров и упал.
Это большая трагедия. Погибли взрослые люди. Погибли дети. Но большинству встревоженных сограждан этого показалось недостаточно. На обломках разбившегося самолета начались ритуальные пляски.
Вот выходит папуас. На лице у него боевая раскраска. Под хохлому. Говорит папуас:
— Поздравляю либералов и заукраинцев с падением российского самолета, — и добавляет: — Сегодня ваш день.
И самое главное, что на лжи его не поймаешь. Про либералов он загнул. Врет, проще говоря. А вот с той стороны бывшей советской границы действительно пляшут.
— За все надо платить в этом мире, — танцует один, отлично выучивший закон кармы (и, по-видимому, отдающий себе отчет, как воздаться ему в следующей жизни). — За МН-17, например, платит тупорылый народ своими ничтожными жизнями.
У танцующего рыло, конечно, не тупое и жизнь не ничтожная. Кто бы спорил.
Естественно, это неправда, что ликуют все. Тысячи постов от людей, которые живут на Украине, со словами сочувствия и жалости. Неловкие искренние слова (искренние слова всегда неловкие), попытка высказать сожаление и участие.
Но наверх первым делом почему-то выплывает именно «это».
И если бы дело было только в наших братских соседях. В нашем народе тоже, как выяснилось, нет никакого единства.
— Так уж случилось, что день объявления траура пришелся на Хеллоуин. Тут можно было бы усмотреть кинематографическую параллель, но это слишком дешево. Поэтому обойдемся без параллелей. Ибо для ненависти к другому человеку нам никакого заморского Голливуда не надо. Этот Голливуд у нас всегда с собой. Ковырни, и хлынет.
Коротко говоря, тех, кто скорбел недостаточно, бдительные сограждане быстро разнесли на обещанные кости и совсем не сахарные черепа.
Это такая наша национальная черта. Все знают, как правильно скорбеть. Если человек скорбит неправильно, мы быстро это ему объясним.
Ибо нефиг просто плакать или замереть, как суслик. (Говорят, у всех живых существ есть две модели перенесения стресса: кто-то замирает, а кто-то, наоборот, начинает бегать и суетиться. И то и другое существо переживает свой ужас и боль в одиночестве. Но за бегущим всегда приятно побежать тоже, желательно с дубьем, чтобы стресс его, не дай бог, не уменьшился. И чтоб его одиночества, не дай бог, не стало поменьше.)
Нет! Мы не такие! Нашим людям мало самим демонстративно скорбеть, надо еще и непременно ненавидеть тех, кто делает это, по их мнению, недостаточно.
В общем, по интернет-сетям прокатилось цунами взаимных забанов и расфрендов.
— Всю субботу я, — пишет одна моя знакомая, которую разнесли по клочкам и закоулочкам за то, что она вечером вывесила фотографии своей Хеллоуин-вечеринки, — как и вся страна, сидела у телевизора. Сначала ждала хороших новостей, надеялась, что самолет найдут. Потом плакала. Потом представляла родных в аэропорту и снова плакала. Потом, когда прошел слух, что кто-то остался жив, я снова надеялась. А потом снова плакала. А потом я начала пить. А вечером ко мне приехали гости, которые тоже плакали днем. И мы стали пить вместе. Обвинения в бесчувственности я смиренно приму от человека, который не ел и не пил все это время.
И я не знаю, что грустнее. Тот факт, что человека заклевали за фотографии вечеринки, или тот, что этому человеку пришлось за злосчастную вечеринку оправдываться.
Внутренний враг не дремлет, товарищи! Найдем всех, кто скорбит недостаточно, и поставим их к стенке. Ну или в крайнем случае повесим их портреты на доску позора. «Она не была со своим народом!», «Ела пряники и оливье!», «Плясала в карнавальной маске!».
А потом отключим газ.
— Был такой замечательный поэт. Конкретист. Всеволод Некрасов.
Он принадлежал к неформальной группе так называемого московского концептуализма.
И писал «несделанные» стихи. То есть те стихи, в которых ничего не осталось от инерции русского стихосложения. Никаких ямбов, никаких хореев. Никакого Бродского. Просто чистое слово. Чаще всего междометие. Или просто голое называние.
И есть у него хрестоматийное теперь уже стихотворение. Состоящее всего их двух слов. Это слово «есть» (глагол-связка) и слово «свобода».
И эти слова просто повторяются. «Свобода есть, свобода есть, свобода есть...» и так далее.
И кажется, чего проще? Возьми два слова и просто напиши их несколько раз. И будешь ты тоже поэт-концептуалист.
Но все настоящее неподдельно.
Когда я изредка читаю этот текст на своих выступлениях, представляя слушателям чужие стихи, я почти никогда не смотрю в листок, где оно напечатано. Потому что этого не требуется.
Вам не надо точно знать, сколько раз в этом стихотворении употреблено слово «свобода». Вам просто достаточно начать произносить это «свобода есть, свобода есть», и вы вдруг сами поймете, как это стихотворение сделано. Из чего.
А сделано оно из воздуха.
Как только этот выдыхаемый с каждым словом воздух у вас в легких закончится, вы поставите точку. Сами. И в этом и будет главное чудо. Свобода закончится именно тогда, когда у вас закончится воздух.
В том числе и ваш личный воздух для празднования Хеллоуина. Который, как известно, всегда с тобой.
***
Свобода есть
Свобода есть
Свобода есть
Свобода есть
Свобода есть
Свобода есть
Свобода есть свобода
Вот она, оказывается, какая. Свобода-то эта.
А вы несвободны.
