Цивилизация
Говорят, что народная поговорка «Тише воды, ниже травы» изначально звучала иначе. Ведь трава не всегда обязательно низкая. Низкая — это если только газончик, а какой газончик в царской России, все-таки не Англия. И вода не всегда обязательно тихая. Например, та же река или плотина, или шумный в овраге ручей.
(Тихая вода только в стоячем водоеме бывает: в заросшем пруду, в лягушачьей луже).
В общем, для обозначения скромного, запуганного человека это выражение не очень-то и подходит. Точнее было бы так: «ниже воды, тише травы». Спрятался под воду, с риском захлебнуться — только испуганная макушка торчит. Или стоит перед тобой, трепещет, чуть слышно шуршит. Как трава.
... Кстати, какой странный звук в конце первой фразы. Прочитайте вслух: «...изначально звучала иначе». Там такой преизбыток звукописи «изна-ча-звуча-наче», что я даже сперва решил переделать. Я ведь всегда читаю вслух текст, который пишу. По-другому не получается. Я как будто тихий свидетель своего же собственного текста. Сижу, пишу, сторожу его. Вдруг он убежит?
Но не один я сторожу текст. Не только испуганный, робкий человек окунулся по торчащие на макушке светлые волосы в воду, шепчет что-то еле слышным ветерком. Другие тихие свидетели нашей жизни, наших тайных желаний, нашей темной подкладки сидят рядом с нами, наблюдают, прячутся под нашим креслом, незаметные, как шварцевская тень.
«Уверяю вас. Я следовал за вами неотступно, но вы только изредка бросали на меня небрежный взгляд. А ведь я часто бывал выше вас, подымался до крыш самых высоких домов. Обыкновенно это случалось в лунные ночи. (...) Неужели после целой жизни, прожитой в такой тесной дружбе, я мог бы вдруг стать вашим врагом!»
И врагом может стать, Христиан-Теодор. А уж шпионом – точно. Мы все окружены этими незаметными тенями. Этими почти невидимыми в сумрачный день Теодорами-Христианами (переверни части двойного имени, и ты получишь своё).
Только теперь за нами следит не человек, как в пьесе Шварца «Тень», а машина.
Человек пишет в ленте одной из интернет-сетей: «Разбил любимую чашку. Замёл и выбросил осколки. Вернулся к столу. Открыл телефон. А там во всю страницу реклама небьющейся чашки из титана. Реакция в течение тридцати секунд, здесь и сейчас. Я не трус, но я боюсь».
Я тоже.
Особенно когда я открываю другую ленту (их же теперь всё больше и больше, этих сетей, мы мечемся из одной в другую, заводим аккаунты на новых платформах: «придумайте более сложный пароль, если вам сложно, предлагаем сгенерированный наш, записывайте: «gakl8_Yj4-2@sklw»» — но счастья все меньше и меньше, а чужих невидимых нам глаз всё больше: от своих теней не убежишь), открываю и читаю:
«Японский мужчина Шоджи Маримото, в возрасте 35 лет, придумал своеобразный и незатейливый способ зарабатывать деньги». Ну как незатейливый? Более чем.
Бывший физик, работавший потом в издательской компании, увольняется и оттуда — и вдруг решает стать тенью.
Уж не знаю, как ему пришла в голову эта идея, что там внутри у него щелкнуло, но в 2018 году Шоджи неожиданно даст в интернете объявление: «Сдается в аренду человек, который ничего не делает. Трудно ли вам одному зайти в магазин? Нужен ли вам человек, который постоит в очереди или посторожит ваше место? Это я. Я никогда не занят, всегда готов и не буду делать ничего, кроме как есть, пить и отвечать простыми фразами».
После чего и начнется его удивительная, как в театре теней, карьера.
Япония вообще странная страна. Новый год встречают утром. Никогда никому не говорят «нет». Некоторые мальчики надевают школьную форму для девочек. Сокращают Толстого (первый перевод «Войны и мира» был назван в Японии так: «Плачущие цветы и скорбящие ивы. Последний прах кровавых битв в Северной Европе» — и совсем не был похож на эпопею).
Кстати, о Толстом. История с тенью однажды случилась и с ним.
Майя Кучерская рассказала об этом в своей книге «Лесков. Прозеванный гений», про то, как когда-то, в 1910 году, один литератор привез Толстому найденную дневниковую тетрадь к тому времени уже покойного Лескова.
И Лев Толстой был восхищен. Даже попросил переписать некоторые лесковские мысли для того, чтобы издать их потом в сборнике афоризмов и поучений. Такой они были глубины и силы.
Но тут-то и выяснилось, что все эти мысли Лесков выписал в свою записную книжку из книги самого Льва Николаевича, а именно из книги «Что такое религия и в чем ее сущность».
То есть Толстой встретился со своей тенью, не узнал ее, а пришел от нее в восхищение. «Добрый день, Теодор-Христиан». «Добрый день, Христиан-Теодор». Хочется представить себе, что у Льва Толстого в этот момент выскальзывает из рук чашка, он отходит на пять минут в кухню к Софье Андреевне, возвращается: а на столе уже лежит газета «Русские ведомости». И там на третьей странице — реклама чайных сервизов. «Весенний Версаль», «Маки», «Поздняя сирень», кузнецовский фарфор. Тихий свидетель уже подсуетился.
И вот ходит теперь в Японии мужчина, говорящий короткими фразами, слушает, ест. Кто-то нанимает его, чтобы выговорить ему свои суицидальные мысли (100 долларов час), кто-то рассказывает о попытке убийства, кто-то водит его вместе с собой на свидание (это, конечно, самое загадочное: но что вы хотите — Япония). Шоджи Маримото слушает этот японский птичий язык, нервное вскрикивание, чайное щебетание, сидит на свиданиях, отвечает односложно, не выражает эмоций, не осуждает, не хвалит, советов не дает. Чаще всего молчит.
«Я не друг и не знакомый. Во мне нет раздражающих вещей, которые свойственны отношениям. Но я могу облегчить чувство одиночества для многих людей».
Тень, знай свое место.
Тень, получи свои 100 долларов.
Тень, серая тень, скользящее призрачное сопровождение, тихий свидетель, не уходи.
...Одна моя приятельница рассказала мне, как однажды такая тень появилась и у нее. Только это была не сумрачная тень, не материально заинтересованная, не равнодушная, не злая и не скучающая. А какая-то другая — вовремя отслоившаяся от стены, необходимая, тень для спасения.
«От меня ушел муж, когда я была в роддоме, где рожала ему сына. Просто собрал все вещи, включая мои личные, и ушел. В новую жизнь, к новой женщине, в новый город, к новому себе. Я осталась с младенцем на руках и ипотекой, за которую платить мне было совершенно нечем. Да и жить мне было не на что. Я рыдала тогда в роддоме безостановочно. Не о муже, которого, я честно вам скажу, и не любила, а о своем бедном ребеночке, который будет ходить в рваных обносках, ездить в коляске 1974 года выпуска, а потом, когда вырастет, сосать кулачок вместо яркого чупа-чупса. Рыдала настолько горько, что врачи решили, что у меня послеродовая депрессия, и чуть было не отправили в психушку. Но вдруг я резко взяла себя в руки, смирилась с будущей нищетой и поехала домой воспитывать сына».
И вот, рассказывает она, через пару недель неожиданно раздается звонок в дверь — и за ней стоит молодой незнакомый мужчина. С конвертом. Он протягивает ей конверт – а там деньги. Моя приятельница пытается пригласить его на чай, спросить, от кого он, — но молодой человек ни в какую. Может, это папаша прислал? Образумился и прислал?
Нет. Не папаша.
А денег в том конверте было тысяч двадцать: «колоссальные по тем временам деньги, особенно для провинции».
«И три года подряд раз в месяц ко мне приезжал этот мужчина и привозил от кого-то деньги. Когда-то побольше, когда-то поменьше, но ездил как по часам».
В последний приезд моя приятельница сказала ему: что благодарна тому, кто его присылает. Но больше денег не надо. Теперь у нее все хорошо, она нашла работу, ей на все хватает. Поэтому жить за чужой счет ей теперь стыдно. Пусть он их лучше отдаст кому-нибудь более нуждающемуся.
«С тех пор ко мне больше никто не приезжал».
— И кто же это был? — спрашиваю.
Оказалось, ректор местного университета.
Она узнала об этом, только когда сын ее вырос и пошел в школу. Она отмотала потом время в обратном направлении, все факты и сведения восстановила.
...В тот день, когда это все началось, моя приятельница была еще в роддоме и к ней к тому же пришла ее мама, а мама у нее, надо сказать, маленькая и одеваться любит как круглая сирота.
«Пришла ко мне в каком-то платьице военного пошива и кофточке с куцыми рукавами и с контрастным букетом огромных голландских роз выше ее ростом. И с моей собачкой — у меня тогда был карликовый пудель. И такое это было жалкое зрелище (ну я тогда и правда была припадочная и мне всех было жалко), что я возле своей маленькой мамы и собачки начала рыдать просто до разрыва сердца».
Вот тогда он и увидел ее. Приехал к своей дочери, которая тоже должна была скоро родить, и застал эту незабываемую сцену во дворе. Сперва оторопел, подумал, что ребенок у этой плачущей женщины умер, потом подумал, что не умер, а родился больной. А потом пошел в отделение, все разузнал, врачей расспросил, товарок — и решил помогать. Анонимно. Чтоб без лишних благодарностей.
Целых три года помогал.
Без лишней благодарности, впрочем, не получилось: моя приятельница все-таки потом нашла его, сказала свое запоздалое «спасибо».
«Вот такой тихий свидетель моей маленькой трагедии. Оказался ангелом».
Получается, не только тени вокруг нас ползают, вырастают в лунные ночи до самых высоких крыш, но и ангелы ходят. А может, мы сами эти тени и эти ангелы? Ниже воды, тише травы, или наоборот. Просто мы не в курсе, когда станем ползущей по стене тварью, а когда белоснежной сущностью.
Но мы рядом, все слышим, все видим, все знаем. За всем следим.
