Я знаю давно приговор

Их убили не в мае, а в августе. Но рассказать о них я хочу именно сейчас. Уже закипело почти лето, а лето вообще, как ни странно, про смерть. Смерть и подвиг.

Один из них сказал перед приговором: «Но если кому-то нужна в этом деле жертва, я готов без ропота встретить смерть, прошу лишь о том, чтобы этим ограничились и пощадили остальных привлеченных. Хотя после меня и останется одна четырнадцатилетняя девочка…»

Другой сказал: «Для братской могилы в шестнадцать человек материала для обвинения мало» (это была ирония: обвинение требовало именно 16 смертных приговоров).

Первый, по воспоминаниям очевидца, перед расстрелом заплакал. «Его угнетала мысль, что он оставляет круглой сиротой свою единственную 14-летнюю дочь. Он просил передать ей на память прядь своих волос и серебряные часы».

Часы вряд ли отдали, и прядь волос, наверное, сразу выбросили. Более того — после расстрела у того, кто просил о дочери, провели конфискацию. «Из упомянутого числа комнат осужденный NN с дочерью занимали одну комнату в качестве жильцов. Описано следующее: диван красного дерева, к нему два кресла и три стула, пять золоченых стульев, два мягких стула, четыре маленьких столика, зеркало, восемь картин в золоченых рамках, одна настольная лампа, один книжный шкаф с книгами». Еще упомянуты железная кровать и шкафчик. «Все перечисленные вещи бывшие в долгом употреблении и частью сильно потрепаны», но были поделены между членами ревтрибунала.

У второго погибшего тоже была проведена в квартире конфискация:
«Комната №1. Одна этажерка с книгами, один письменный стол с канцелярскими принадлежностями (…). Комната № 2. Три портрета, одна икона, одна люстра, один термометр (…), одна керосиновая печка, один столик. Комната № 3. Один иконостас с семью иконами, пять портретов, одна полочка с тремя статуэтками. (…) Коридор. Один шкаф платяной, одно рваное дамское пальто, одно мужское, поношенное, одни брюки, две шторы, одно трюмо».

Вещи этого осужденного тоже были поделены между своими.

Там, в документах, все время путаются цифры: то упомянут май, то август, то сентябрь, то ноябрь. «19 сентября 1922 года. Акт». «Мы, нижеподписавшиеся (…) на основании резолюции (…) от 14 июля с.г. произвели оценку имущества осужденного…». Почему такой разрыв в датах? Не потому что врали – нет, там все по-честному. Но почему-то этот разрыв в почти в месяц сильно задевает: не спешат сразу отчитываться — незачем.

Но в документах о смерти все четко. В ночь с 12-го на 13-е августа приговор был приведен в исполнение на заброшенной станции узкоколейки на окраине Петрограда. Перед расстрелом всех четверых обрили и одели в лохмотья, чтобы нельзя было узнать, что среди расстрелянных есть священники.

Так погибли вместе с еще двумя арестованными (архимандритом и митрополитом) адвокат Иван Михайлович Ковшаров и русский юрист, историк права, профессор санкт-петербургского университета Юрий Петрович Новицкий (это он просил передать прядь волос своей четырнадцатилетней дочери).

Незадолго до смерти Новицкий сумел передать записку: «Дорогая мама. Прими известие с твердостью. Я знаю давно приговор. Что делать? Целую тебя горячо и крепко. Мужайся. Помни об Оксане. Юрий».

«Пошли» они по делу о конфискованных церковных ценностях. В 22 году начался голод в Поволжье, был издан декрет об изъятии церковной утвари, 5 марта Иван Михайлович Ковшаров вызвался добровольно как юрисконсультант сопровождать митрополита Вениамина в Смольный, потом открыл благотворительную столовую на Песках, чтобы кормить голодающих; разъяснял прихожанам необходимость изъятия церковных ценностей, потом был арестован 29 апреля. (Вот почему мне так навязчиво тут мелькает апрель-май).

Как пишут источники, «главное обвинение против Ивана Михайловича состояло в «сопротивлении изъятию церковных ценностей» и в том, что «являясь присяжным поверенным, он вел не только гражданские дела, но и уголовные, участвовал в качестве политического защитника». То есть адвокатом быть уже было нельзя.

… Я сам об этом до недавнего времени не знал. Однажды просто увидел в сети фото иконы. На иконе — люди в светских пиджаках. Никаких золотых одежд, обычные пиджаки, белые воротнички, галстуки, а над головой нимбы.

Эта икона висит в Кронштадтском Морском Соборе. В 1992 году все четверо расстрелянных были причислены к лику святых за мученическую смерть во имя веры и православной церкви. А Иоанн и Юрий стали покровителями всех юристов России.

… У Кузмина (кажется, кто дальше может быть от этой темы, хотя на самом деле его интересовала тема церкви, например, старообрядчество: с Георгием Чичериным он даже изучал древнюю системы записей церковных песнопений) были совсем светские строчки, даже не светские — любовные, но там тоже мелькают пиджаки (как мелькнут они у позднего Заболоцкого в стихах о мертвых уже друзьях):

Мы этот май проводим как в деревне:
Спустили шторы, сняли пиджаки,
В переднюю бильярд перетащили
И половину дня стучим киями
От завтрака до чая.

Меня эти пиджаки на иконе не отпускают. Май Ковшаров и Новицкий провели в тюрьме. Как и апрель, июнь и июль, и половину августа. А потом их обрили, одели в лохмотья (зачем? как будто там скрывали хоть чего-то) и расстреляли.

А прядь волос и серебряные часы дочери так и не передали.