Цивилизация
В фильме Никиты Михалкова «Утомленные солнцем» есть несколько эпизодов, когда не увиденная никем, еще до всех страшных событий, до черной машины за калиткой, до разбитого лица комдива Котова, до всех тоже оставленных за кадром унижений и лагерей, — как предвестник, как грозное предзнаменование, по дачному участку и комнатам главного героя фильма проплывает шаровая молния.
Более того. С упоминания о шаровых молниях («так же неожиданно появляются, как и исчезают» — читает французский камердинер энкавэдэшника Меньшикова, — «и есть версия, что это часть хорошо продуманного диверсионного плана») фильм и начинается.
Громко говорит радио, звучит фамилия Вышинского, на письменном столе лежат патроны. В обойму закладывается всего один. Долгий телефонный звонок, он сильно бьет по ушам. Однако трубку никто не берет. Меньшиков подносит дуло к виску, на лице его пот, а щелчок пустой. Наконец трубка поднимается. «Это я, — говорит герой Меньшикова, — я согласен». Судьба комдива Котова решена.
Судьба моей хлебопечки тоже.
Но об этом надо рассказать поподробнее.
Так уж получилось, что недавно я должен был уехать из Москвы, оставив свою бедную нервическую собачку одной не менее нервической женщине. Марианне. (Есть у меня такая подруга. Ну да вы про нее слышали.)
И вот сплю я в чужой стране, рядом с ночным морем, в жарком даже ночью городе, и вдруг приходит сообщение. «Вы не поверите, но сейчас у нас с Чуней чуть ли не случился пожар!»
— Как? Что? — затрепетал я.
— Если бы я не ложилась так поздно и если бы не бдительность Чуни, мы бы обе сгорели! — начала свой огненный рассказ Марианна. — Было уже три часа ночи, на улице бушевала гроза, а все окна были открыты. Я сидела в комнате, писала свой роман «Я сказала ему страстное нет». Автобиографический. Вдруг на кухне раздался сильный хлопок, собака залаяла и побежала на кухню, я за ней. Смотрю — а хлебопечка горит. Языки пламени, дым. Огромная оплавившаяся дыра. Сбоку хлебопечки. Что делать? Закрыть огонь одеялом? Но каким? Собой? Я не готова! Я плеснула тогда туда водкой, а хлебопечка загорелась еще больше. Это была шаровая молния!
Почему-то я сразу поверил. Первые письменные упоминания о странных и загадочных огненных шарах можно найти в летописях аж 106 г. до н.э.: «Над Римом появились огромные огненные птицы, несущие в клювах раскаленные угли, которые, падая вниз, сжигали дома. Город полыхал», — рассказывалось там. Наверное, жители думали, что это божье наказание.
Так же решила и Марианна. «Я приношу вам несчастье! То дверь сломается, то потоп с потолка, то вот теперь молния! Когда вы приедете, я отдам вам ключ, а сама уеду на Валаам».
Еле сумел ее успокоить. Убедил, что без ее романа «Я сказала ему страстное нет» мир оскудеет. Так что Валаам пока пусть подождет.
Но вопросом шаровой молнии, однако, заинтересовался. И вот что выяснил. Оказывается, не всё известно еще науке (в отличие от лженауки, ей-то всё уже хорошо известно) об этом загадочном метеорологическом явлении. Например, ученым не вполне понятен состав этого вещества, которое позволяет шаровой молнии проникать не только через открытые окна и двери, но и через узкие щели и даже через замочную скважину.
Есть даже свидетельства, что молния втекала в дом через телевизор, розетку и иногда появлялась в кабинах пилотов. После чего — ап! — и шар опять восстанавливал свою изначальную форму. Но все это сложно для таких хорошеньких белокурых и темных головок, как у вас, мои дорогие читатели! «Состав, вещество, плазмовый шар, кабина пилотов».
Поэтому расскажу только еще один факт про эту молнию.
Был зафиксирован случай (представляете?), когда плазменный шар, проникнув в дом, попал в бочонок, где находилось шестнадцать литров только что принесенной колодезной воды, и при этом шар не взорвался, а, вскипятив воду, исчез. После чего вода, закончив кипеть, осталась горячей в течение двадцати минут. Вот бы нам такое! Когда у нас летом отключает на десять дней горячую воду. «Шаровая молния — на страже интересов народа». Звучит!
Если бы не мой страх перед законотворческими социальными институтами, я бы внес это предложение в Думу. Но сейчас приходится удовольствоваться тазиком.
Однако вернемся к нашим баранам. Шаровая молния такая же загадочная, как и мясной дух для вегетарианцев. Кажется, вот она! — висит в воздухе, а вдруг — бац и уплыла. Кажется, был невинно убиенный барашек и нет его, а все равно его мясная плоть взывает к отмщению. Недавно я прочитал рассказ одного своего виртуального знакомого в фейсбуке про то, как, будучи вегетарианцем, он — в какой-то пьяной компании — все-таки наелся перед сном плова. И ночью с ним случилось невозможное.
Ему приснилось, что он и есть тот барашек, которого они съели. Что каждая клеточка его тела — это и есть тот баран, которого ведут убивать. «Мне приснились его последние мысли. Даже не они, ну какие мысли у существа подобного барану? (Как будто у человека много мыслей перед смертью. Не обделаться бы.)» И даже больше: это нельзя было назвать мыслями, скорее это были переживания. Бурные, скомканные, но развернутые в приближающееся пространство смерти всплески тоски и отчаяния. «Его ощущения, импульсы, рефлексы, рептильный ужас, отчаяние, боль (…), полное ощущение этого «глупого» существа, его страх, беспомощность и одиночество».
А потом человек проснулся, записал этот сон и забыл. А тот барашек — нет. Хотя бы потому, что теперь нет этого барашка на свете. И нечем ему этот ужас забывать. Он просто ушел — вместе со своим блеяньем и меканьем в плов.
— Иногда мне кажется, что скоро может свершиться что-то ужасное, — сказала мне однажды Марианна. — Какой-то апокалипсис. Но мы пока не верим в него, ходим, смеемся. А он уже вот — за углом. И до конца нашего мирного существования всего несколько шагов. А мы не знаем об этом, и ровно перед этим углом сворачиваем в открывшуюся только что яркую кондитерскую и заказываем себе чашку чая с пирожным. Но ужас все равно ждет нас за поворотом.
И тут я вспомнил еще одну историю. Про чай.
Мне ее рассказал мой недавний знакомый, который почему-то добр ко мне, заботится обо мне, ничего не просит взамен. Просто как чертик из табакерки появился под перезвон своего телефона и заботится.
И вот он мне рассказал:
— У меня есть в Германии сотрудник, не просто немец, а настоящий фон. Мы с ним дружим и много общаемся. Он очень давно и часто ездит по командировкам. У него дочь. Когда она была еще очень маленькой, он объяснял ей, что «папа ездит в экспедиции за сахаром», потому что и на самом деле привозил ей из поездок многоцветные упаковочки из разных мест. А потом рассказывал, где он был и что видел.
Сейчас его дочери 23, но он из всех поездок продолжает привозить ей эти разные пакетики с сахаром.
— Немцы — люди очень закрытые, — продолжает свой рассказ мой таинственный новый знакомый, — вы можете за десять лет проживания на новом месте не сойтись ни с кем. Но иногда получается. И вот однажды мы с ним просто сидели в кафе, и он взял из сахарницы одну упаковочку (знаете, такие длинные, их надо сломать пополам и сахар высыпается из обеих половинок). И убрал в карман. «Зачем тебе это?» — спросил я. «Для дочери».
— И теперь я тоже играю в эту игру и привожу ему из своих поездок такие же упаковочки. Меня приглашают на чай, и мы рассказываем друг другу, кто где был, с кем встречался и что видел. Семья чужая, но сама история — дивная, как-то связывающая всех нас история, — закончил он.
И вот теперь я сижу и думаю. Мы живем сейчас трудно, но свободно. Нет ни речей Вышинского, ни единственного патрона в нагане, ни конца света за углом, ни черной машины за воротами. И все хорошо. И хлебопечка, и хлеб, и вино. И сахар в пакетиках.
И вдруг вплывает шаровая молния.
