Цивилизация
Василий Катанян, последний муж Лили Брик, вспоминал: «Для Маяковского она была абсолютным авторитетом, и он говорил: «Лиля всегда права». — «Даже если она утверждает, что шкаф стоит на потолке?» — спрашивал Асеев. — «Конечно».
По-видимому, авторитетом Лиля Брик была не только для Маяковского. В 1938 году Василий Абгарович оставил жену ради нее. А было Лиле Брик уже за 40. По крайней мере, встретились они с ним, когда ей было 39. Пока суть да дело, то да се, случился сороковник.
Великие женщины не обращают на такие глупости внимания. Как и на неудачную складку на своем бедре (точнее — ягодице).
Есть известная фотография, сделанная Осипом Бриком. Лиля лежит там на застеленной каким-то позорным стеганым одеялом железной кровати, обнаженная, лицом к свету.
Свет падает так неудачно, что с картинки на нас смотрит недовольная, невнятного возраста, уставшая полустарушка (уголки рта опущены, странные скулы, близко посаженные глаза). А тут еще и эта неудачная складка. Вообще, если присмотреться, кажется, у нее был целлюлит. (Присматривается.)
Но бог с этим! То, что великие женщины умеют на все эти свои недостатки не обращать внимания и позировать голыми, это еще полдела. Но как они умудряются сделать так, чтоб на эти очевидные прорехи их личного женского бытия не обращали внимания сами мужчины? Вот где тайна!
И вам, простым смертным, ее не разгадать.
Кстати, о простых смертных.
«Мне было двадцать три года, когда я увидела ее впервые, — пишет бедная «предыдущая». — В этот день у нее был такой тик, что она держала во рту костяную ложечку, чтобы не стучали зубы. Первое впечатление — очень эксцентрична и в то же время очень «дама», холеная, изысканная и — боже мой! — да она ведь некрасива! Слишком большая голова, сутулая спина и этот ужасный тик».
Господи милосердный! У нее еще и тик! И это при Катаняне, который еще не знает, что сделает ей скоро предложение. Но, видимо, Катанян и не видит эту злосчастную ложку. Самое печальное, что не видит ее и бывшая теперь Катанянша.
«…Но уже через секунду я не помнила об этом. Она улыбнулась мне, и все лицо как бы вспыхнуло этой улыбкой, осветилось изнутри. Я увидела прелестный рот с крупными миндалевидными зубами, сияющие, теплые, ореховые глаза. Изящной формы руки, маленькие ножки. Вся какая-то золотистая и бело-розовая. В ней была «прелесть, привязывающая с первого раза», как писал Лев Толстой о ком-то в одном из своих писем. Если она хотела пленить кого-нибудь, она достигала этого очень легко. А нравиться она хотела всем — молодым, старым, женщинам, детям… Это было у нее в крови. И нравилась!»
Любовь — это игра. В Священном Писании нам обещают, что однажды, когда кончится свет и прежний греховный мир, возляжет лев и агнец вместе и станут они играть, фырчать и кувыркаться друг с другом в вечно-веселой зеленой траве. Где ни снега, ни возраста, ни увяданья.
И не укусит лев ягненка, и не напьется его крови, не начнет раздирать, урча, молодую ягнячью, еще живую, плоть. Рай — это когда все играют. Друг с другом, с Богом и вечностью.
Нравиться всем — это удел райских новых святых. Хотеть нравиться всем — ангелов.
Ад же — это совсем другое. В аду нет игры. Точнее, там играют с тобой как с вещью. С бесправным мячиком или тряпичной куклой. Насилуют жабой, льют в рот кипяток. Растят из тебя цветок. Никто не хочет жениться на женщине, ставшей куклой в руках многих мужчин и испробовавшей их разной горечи и солености кипяток. А на Лиле Брик — хотели.
Потому что настоящие женщины — они уже побывали в том, запрещенном нам еще окончательном вечном раю и поэтому умеют играть. Помнят эту нездешнюю поступь и повадку. Могут быть кошкой, а могут быть мышкой, могут быть казаком, а могут быть и разбойником. А то и отказаться от всего и сказать: «Я в домике!» (В домике, который построил ей ты.)
«Когда-то я очень любила ее, — говорит неудачливая соперница в этой любовной сваре, игре и ссоре, потерявшая в конечном итоге мужа. — Потом ненавидела, как только женщина может ненавидеть женщину. Время сделало свое дело. Я ничего не забыла и ничего не простила, но боль и ненависть умерли. Случилось так, что я знаю немного больше, чем другие. И не хочу, чтобы это ушло со мною».
Тоже, в своем роде, великая женщина. Когда-нибудь я напишу гимн женщинам, сумевшим быть достойно брошенными.
Но сейчас речь не о них. Мадам Брошкина подождет.
(…И все-таки этот шкаф, стоящий на потолке, мне очень мешает…)
Кстати, умерла Лиля Брик, тоже так же, как и жила. Самовластительно. Об этом все знают.
12 мая 1978 года (сирень, первая густая зелень, легкая пыль) у Лили Юрьевны в Переделкине случился перелом шейки бедра (обычная история для старых женщин), после чего Брик утратила возможность вести прежний, так привычный ей образ жизни. А какой это рай, когда ты лежишь в котле своей кровати, беспомощная, и тебе приносят даже не кипяток, а специально остуженный чай (не ровен час, обольется)? Вокруг суетятся родные надоевшие черти, подтыкают простыню. Несмотря на хороший уход и постоянное присутствие близких, Лиля Брик постепенно угасала, как гаснет обычно переделкинская вечерняя заря, угасала — и угасла.
— Лилечка, ты хочешь чего-нибудь?
— Да. Съезди в Москву. Купи мне чего-нибудь вкусненького.
— Пряников?
— Ну купи пряников.
…И все-таки этот шкаф, стоящий на потолке, по-прежнему не дает мне покоя. Как она дотянулась до него, чтобы вынуть оттуда заветную склянку? Или коробочку? Или, может, это был пакетик с порошком?
…«Где стоит шкаф?» — спрашивали меня все, кто были в меня влюблены и кто думал, что я в них тоже влюблен.
— На полу, — отвечал я по-военному.
С наслаждением глядя, как огорченно вытягивались у них лица. Не вышло из них Лили Брик.
А когда они уходили, я вытаскивал из коридора стремянку, залезал на нее, открывал свой висящий у самой люстры бельевой шкаф и доставал оттуда очередную свежевымытую сорочку.
Потому что, кроме нее, мне, скажу по совести, ничего на этом свете не надо.
