Цивилизация
На прошлой неделе в Москве открыли мемориальную доску Никите Хрущеву. Особо отметив, что сделано это по инициативе московского правительства, то есть официально признав заслуги. Вице-мэр Леонид Печатников назвал это восстановлением справедливости и обозначил три важных достижения – выход в космос, оттепель и то, что Хрущев «открыл ворота ГУЛАГа». Заслуги, видимо, не слишком общественно значимые, ведь улицу или проспект в отличие от Юрия Андропова, например, его именем не назвали, памятника не удостоили,
потянул как раз на памятную доску.
В эти дни я брала интервью у одного известного кинопродюсера, который мне по этому случаю рассказал, что его отец, фронтовик, военный летчик, попал под сокращение армии в 1960 году и за это очень не любил Хрущева. Я про сокращение армии не помнила, поэтому решила узнать подробности и была ошарашена. За пять лет Хрущев сократил армию более чем в два раза, в 1955 году в ней было более 5 млн, а в 1960-м осталось менее 2 млн. Понятно, что уволенных в запас кадровых офицеров надо было трудоустраивать, что проблем с этим было много, но Хрущев считал, что в современных условиях воевать числом не придется, а надо брать умением. Ракеты делать, научно-техническую революцию, ядерный щит. Теперь я понимаю, что, например, вышедший в 1962 году фильм «9 дней одного года» Михаила Ромма как раз об этом повороте, о новых вызовах эпохи и о более сложных людях, которые должны прийти на смену одномерным народным героям.
Время оттепели этим и важно – изменением отношения к жизни.
Вы только представьте: спустя десять лет после окончания войны в СССР была огромная, с большим количеством устаревшего оружия армия, которую надо было кормить. А в стране голод, порой в буквальном смысле: засуха 1946–1947 года, люди в нечерноземных колхозах умирают от истощения, но им запрещено даже ставить диагноз «дистрофия». Две трети населения живут в деревнях, где много тяжелой, немеханизированной работы, а рабочих рук не хватает: работают инвалиды, старики, женщины. Урожай с одного гектара собирали меньше, чем до революции. Паспортов у колхозников нет, пенсий нет, оплата труда ниже, чем в городе, в четыре раза (это официальная статистика).
Но и в городе не сахар. В 1950 году уровень производства так и не достиг предвоенного. Идет трудовая мобилизация, нарушения трудовой дисциплины караются вплоть до уголовной ответственности.
И вот Хрущев начинает модернизацию армии, сельского хозяйства, науки, отменяет, по сути, крепостное право: колхозники понемногу получают паспорта, из лагерей выходят репрессированные, началась реабилитация. Страна хотя бы слегка повернулась к человеку и его нуждам, и, несмотря на многочисленные ошибки и сложности, вектор изменений коснулся самого насущного – права на частную жизнь и счастье.
Прежде права на личное счастье у советского человека не было.
Было право на подвиг, на жертву, на страдания во имя будущего, на коллективную мечту, но личное счастье – это достижение оттепели.
Экономист Александр Аузан сформулировал главный итог прошедших лет как замену общества дефицита обществом потребления. Дефицит победили, но на смену вечной нехватке самого простого пришла неограниченная жажда обладания, люди захотели вещей, денег, благ, услуг. Эта гипертрофированная жажда обладания родилась не в недрах нынешнего общества – это генетическая память о нехватке насущного: еды, штанов, обуви, личного пространства, возможности передвижения. Только при Хрущеве началось массовое строительство жилья – да, убогого, дешевого, но доступного. До оттепели мечта об отдельной собственной квартире казалась принципиально невозможной.
Но Хрущева у нас не любят. Не прощают ему ни Крыма – зачем отдал Украине, ни кукурузы – зачем сажал, ни эксцентричного поведения – бить ботинком по трибуне как-то слишком. Не популярен он в стране, где любят Сталина. Который был скромный, сдержанный и умел заставить себя бояться. Сталина любят за величие, за победу в войне, за культ личности и за размах гигантских строек, ему охотно прощают и голод, и коллективизацию, и переселение народов, и лагеря, и расстрелы, и колоссальное понижение интеллектуального уровня элиты, и бюрократизацию страны, и многое другое.
Это особое свойство российского массового сознания. Видимо, базовое. Причем в личном пользовании идея собственного комфорта легко побеждает.
То есть, выбирая, как в фильме «Подкидыш»: «Девочка, чего ты хочешь, чтобы тебе оторвали голову или на дачу?», большинство все-таки выбирает дачу.
Люди не отказываются от потребления, охотно и активно покупая автомобили получше, квартиры попросторней, еду повкусней. Приезжая на отдых в Турцию или Египет, наши граждане очень взыскательны к качеству услуг. Но при оценке политики внутри страны меняют оптику и, спокойно закрывая глаза на все направленные против качества собственной жизни решения, яро поддерживают то, что идет на благо величию родины. Для меня это какая-то загадка.
Недавно священник Всеволод Чаплин в эфире радиостанции «Эхо Москвы» подвел под это теологическую базу. «Общество, в котором слишком много сытой, спокойной, беспроблемной и комфортной жизни, – заявил он, – это общество, оставленное Богом. Это общество долго не живет (ну тут Чаплин слукавил, некоторые общества живут, процветают, и не одно столетие. – А.С.). Баланс между светскостью и религиозностью выправит сам Бог, вмешавшись в историю и послав страдания, которые в этом случае пойдут на пользу, позволят опомниться тем, кто слишком привык жить тихо, спокойно и комфортно. Придется пожить иначе».
Индивидуальное стремление Чаплина к жизни в страданиях он вполне может реализовать, но очевидно, что будущие страдания он призывает на голову тех неудалых сограждан, «кто слишком привык жить тихо, спокойно и комфортно».
Именно со времен оттепели советский народ начал пытаться жить сытой и спокойной жизнью, которой у него никогда раньше не было. А были отчаяние и нужда, ранняя смерть, бескормица, войны, тяжелая работа, унизительное бесправие, отсталость и покорная привычка к рабству. Понятно, что в таких условиях человек не очень цепляется за жизнь и его куда легче послать на смерть. А «необходимость умирать за общество, за его будущее всегда рано или поздно возникает», считает Чаплин: «Мир долгим не бывает. Мир сейчас, слава Богу, долгим тоже не будет».
Возможно, большинству наших сограждан тоже кажется, что сытость и спокойствие – чуждые нашей ментальности ценности. А вот необходимость умирать – это для нас. Это наша национальная черта.
Александр Сокуров, давая интервью после вручения ему Госпремии, рассказал о своих открытиях, связанных с историей Великой Отечественной войны и с разницей в поведении немецких оккупантов в Европе и России:
«Они не понимали, почему русские не любят жизнь». Корреспондент удивился: «Я знаю многих русских, которые любят и ценят жизнь». На что Сокуров ему ответил: «Вам надо не мне возражать – возражайте немцам. Как они говорят: если человек любит жизнь, он должен вытираться чистым полотенцем, его женщина должна мыться каждый день, двор должен быть аккуратным, скот – незагаженным. Это то, что я читал в их воспоминаниях».
Увы, в сороковые годы советские люди действительно в основном жили ужасно, на взгляд европейца, у них были плохие санитарные условия, им не хватало одежды, обуви, еды, мебели, керосина, в большей части страны не было ни водопровода, ни электричества, ни канализации. Да что европейцы. Мой дед, окончив Бауманский, в начале тридцатых годов на несколько месяцев уехал в Германию стажироваться на заводах Мессершмитта. Возвратившись, он удивился контрасту и записал в дневнике: «Я еду в трамвае по Тверской улице до Красной площади. Всматриваюсь в народ. Вижу, как наш народ плохо одевается, обувается, несут в руках сумки-авоськи. Такое настроение было минутное». Убежденный коммунист, член ВКП (б) с дореволюционным стажем, даже он, увидев родину свежим взглядом, не смог проигнорировать разницу в уровне жизни.
Прошло много лет, и вот народ наконец обулся и оделся, помылся и даже начал строить частные дома. Сегодня мы все можем видеть, как много средств люди выделяют на обустройство себя и своих жилищ, как охотно сограждане осваивают косметические средства, как хорошо выглядят и на каких машинах ездят. Но, оказывается, это не наши ценности, это мешает нам «умирать за общество». Или, что вернее, именно это мешает власти требовать от народа готовности умирать за те цели, которые власть считает важными. Конечно, сытого, имеющего собственность, образованного и ценящего комфорт господина трудно отправить сражаться в чужую страну или, например, работать бесплатно. А вот голодного, бедного, уязвленного и обиженного на жизнь раба – можно.
И вот что интересно. Кажется, что сегодняшние сытые и относительно комфортно живущие россияне охотно выбирают этот необычный путь, приветствуя именно те решения власти, которые ведут к обнищанию и невзгодам.
Неужели правы те немцы – «русские не любят жизнь»? И это именно то свойство, которое делает нас нацией? Наша национальная идея?
