Россия – это Америка наоборот

После победы над британцами и обретения независимости в Соединенных Штатах начались великие дебаты между двумя лагерями отцов-основателей о том, какой должна быть политическая система страны. По рейтингу влияния Джордж Вашингтон лишь немного уступал Богу, что давало ему возможность строить рай в Новом Свете по своему желанию.

Он был не против пожизненного правления и даже в разговорах со своими ближайшими сподвижниками всегда подчеркивал, что войны можно было бы избежать, если бы король Георг Третий отказался от своей агрессивной налоговой политики. Александр Гамильтон активно использовал этот тезис, лоббируя федерализм и фактическую коронацию первого президента. Идея состояла в том, что Америка – есть цивилизационное продолжение Британии, поэтому проще и быстрее перенять ее модель государственного управления с некоторыми оговорками.

Надо заметить, что подобные предложения пользовались популярностью у людей, которые не так давно с оружием в руках шли на смерть в битве с Короной. Теневой лоббизм, газеты, слухи и иные технологии делали свое дело.

Иной раз было достаточно пообещать скот или даже бутылку виски, чтобы человек быстро забыл лозунг «за свободу и независимость».

С точки зрения реалий человеческой конструкции к этому можно отнестись с пониманием, ведь большинство мыслит категориями формы, не углубляясь в содержательную часть. Теперь везде висят новые звездно-полосатые флаги, нет английских генерал-губернаторов, сняты дополнительные налоговые поборы – вот же она, независимость, которой не было бы без генерала Вашингтона. Так почему же правление самого достойного и храброго из американцев должно быть ограничено?

Дела с содержанием обстояли чуть сложнее. Философский вопрос, в чем же будет фундаментальное отличие короля из Дома Осгуда (Белого дома еще не было) от короля из Букингема – требовал много времени для серьезных размышлений, что было непозволительной роскошью для простого рабочего или фермера.

Эту и другие трудные темы, включая свободу и демократию, взяла на себя вторая часть элиты во главе с Томасом Джефферсоном и Джеймсом Мэдисоном. Они считали, что модель демократии, полностью ориентированная на настроения и желания большинства, может быть губительной для страны. Эмоции в политике, будь то чрезмерная любовь или ненависть, создают опасное перенапряжение общественного иммунитета. Кроме того, они могут быть использованы как инструменты для реализации собственных задач со стороны тех, кто сумел в нужное время подчинить себе те или иные чувства масс.

Мэдисон был уверен, что в основе реальной демократии лежит принцип баланса в отношениях между неорганизованным большинством и организованным меньшинством.

Он достигается путем постоянного совершенствования институтов, которые, с одной стороны, укрепляют друг друга, а с другой – сдерживают, если возникла угроза резкого усиления одной ветви власти за счет резкого ослабления другой.

К счастью для большинства, в тот исторический период победила вторая группировка, и был дан медленный старт формированию новой архитектуры управления. Примечательно, что после дебатов на Конституционном Конвенте 1787 года Бенджамин Франклин на вопрос из толпы: «Что у нас будет? Республика или монархия?» — ответил: «Республика, если сможете ее сохранить».

Опять же по всем формальным признакам она сохранена до настоящего времени, но так ли все однозначно с содержательной точки зрения?

В свое время профессор Самюэль Хантингтон запустил процесс обсуждения темы о сломе системы мэдисоновского баланса, который несомненно изменит представления о демократии. Он был убежден в том, что в погоне за властью (финансы и электорат) элиты создали угрозу, облегчив условия вмешательства широких масс в стратегические политические процессы.

Хантингтон считал ненормальным ситуацию, когда американская власть извиняется перед определенной группой за те или иные исторические события и отступает перед требованиями, которые изначально имеют вредоносный характер.

Действительно, институты власти стали слишком разбалансированными: ветви власти больше ориентировались на узкие корпоративные интересы, а фактор отдельной личности порой затмевал всю систему. Каждый уважающий себя президент США после Буша-старшего чаще всего думал только о том, как найти друзей-карьеристов в конгрессе, готовых ради личных дивидендов пожертвовать интересами законодательной системы – главной святыни американской демократии.

Для кандидата в Верховный суд США главное лояльно относиться к правам ЛГБТ-сообщества, не делать критических высказываний в адрес какого-либо из афроамериканцев (даже если тот преступник) и ни при каких обстоятельствах не иметь историю о приставании к девушкам с пивом в руках на студенческих вечеринках. Конституция и законы – дело десятое.

Эрозия этой системы привела к тому, что сегодня можно безнаказанно сжигать флаги своей страны, рушить памятники историческим деятелям, наносить ущерб частной собственности. И все это при тотальной поддержке одной из элит, желающих оседлать эти массы для перехвата власти.

Иными словами, произошло внутреннее перенапряжение, и теперь Америка находится в глубоко расколотом состоянии.

К великому для нее сожалению, Трамп — не Джордж Вашингтон, а Джо Байден — не Джеймс Мэдисон, поэтому достойно и безболезненно выйти из нынешнего кризиса страна не сможет.

Во многих американских политических ток-шоу часто приходится слышать рассуждения о том, что предприняли бы сегодня Вашингтон, Адамс, Джефферсон и другие отцы-основатели. Постоянная отсылка к прошлому не должна вызывать удивления, учитывая крайне высокий рейтинг недоверия к современным политикам (особенно федерального уровня). Число людей, считающих, что их голос не влияет на судьбоносные решения, растет с каждым годом: с 1972 года явка на президентские выборы не поднималась выше 55%. Даже кампания 2008 года, где впервые в истории единым кандидатом от Демократической партии и главным фаворитом стал афроамериканец Обама, набрала всего лишь 57%.

Более 50% граждан верят в конспирологические теории, начиная от масонского правления миром и заговора транснациональных корпораций в организации 9/11, заканчивая тем, что Барак Обама — агент исламских радикалов. Все эти тенденции лишь подтверждают, что произошел серьезный надлом в балансе взаимопонимания между организованным меньшинством и неорганизованным большинством (особенно ярко это демонстрирует индикатор социального расслоения).

Россия – это Америка наоборот.

Большинство, видевшее развал одной страны c проваленной миссией мировой революции и ужасный во всех отношениях период 90-х (переход к совершенно иной модели развития), не верит в чудеса и не требует их: удержать бы то, что имеется здесь и сейчас.

В этом контексте россиян можно смело назвать нацией реалистов, хорошо осознающих, что в политике идет выбор между большим и меньшим злом. Именно поэтому концепция долгого государства Путина изначально была безальтернативной. Она ставит долгосрочную стратегическую цель сохранить суверенную государственность как незыблемую единицу жизненной организации нации. С точки зрения политической производительности долгое государство вырабатывает продукты, которые востребованы большинством в конкретный промежуток времени. Сейчас таким продуктом является стабильность.

Кому-то это может показаться скучным, кому-то устаревшим, кто-то вообще считает стабильность синонимом стагнации и, следовательно, губительной для страны. Подобные мнения должны иметь место в общественных дискуссиях, но реальный переход от стабильности к следующему этапу будет возможен, когда сформируется совершенно иной массовый запрос.

Сейчас можно выделить сотни запросов, исходящих от узких групп влияния, но ни один из них не обладает достаточным энергетическим потенциалом для того, чтобы бросить вызов большинству. Более того, тотальное большинство локальных меньшинств не предлагает никаких фундаментальных концепций, строя свою стратегию на просчетах, ошибках, слабом менеджменте действующей элиты и ее жадности, зачастую переходящей все грани разумного. В подобных случаях допустимы исключительно временные тактические победы без возможности создания серьезных стратегических угроз.

Иными словами, пока в России нет своих Мэдисонов и Джефферсонов.

Если быть точнее – нет соответствующего запроса на их появление. Многие (даже хранители стабильности) все чаще задумываются о том о том, каким же будет следующий этап, какую форму примет долгое государство и каким содержанием будет наполнено. Я бы ответил на эти вопросы следующим образом: «Разным, если сумеем сохранить страну».