Цивилизация
30 лет назад, летом 1989 года, американский философ, политолог и писатель Фрэнсис Фукуяма в 16-м номере журнала The National Interest опубликовал, возможно, главный политический текст второй половины ХХ века — статью-эссе «Конец истории?» Обратите внимание: в конце заголовка там стоит вопросительный знак, который многие читатели не замечают до сих пор.
Вопреки расхожему мнению, Фукуяма не утверждал, что история прямо-таки совсем кончилась. Он лишь как бы вопрошал, не кончилась ли политическая история, какой мы ее знаем? Не победила ли во всем мире окончательно либеральная демократия?
Метафора или, скажем еще более мудрено, концептуальная рамка «конца истории» оказалась невероятно плодотворной. Это простой и понятный образ, который можно прикладывать как трафарет практически к любому виду человеческой деятельности — от государственного строительства до пользования самыми низменными бытовыми приборами.
Так уж вышло, что за последние 30 лет радикально поменялся и расширился сам смысл и ареал бытования слова «история».
Теперь реклама прокладок или туалетной бумаги — не реклама прокладок и туалетной бумаги, а «история про сухость и комфорт». Реклама крутого внедорожника — не реклама крутого внедорожника, а «история про впечатления».
Поэтому и «конец истории» — это теперь конец чего угодно. Расстался с девушкой — конец истории. Ушел с работы – конец истории. Перешел от одного мобильного оператора к другому — конец истории. Переехал из одного города в другой — конец истории.
При этом любой человек, рожденный на территории СССР 35 лет назад и раньше, пережил конец истории в буквально-политическом, «фукуямовском» смысле. Как говорится, не рой другому Фукуяму — сам в нее попадешь.
28 лет назад кончилась страна Советский Союз, в которой мы родились. Заодно кончилась история революции, которая породила эту страну. И история идеологии, порожденной этой революцией. Случилось это примерно так же, как с царской Россией поздней осенью 1917-го. Быстро, внезапно и тяжелыми последствиями на долгие годы. «Россия слиняла в три дня», — написал Василий Розанов после февральской революции — и это он тогда еще про октябрьскую не догадывался.
Пока некоторые политики в некоторых странах рассуждают о конце либерального мира и либеральной идеи (Фукуяму на его мысли навели разрушение Берлинской стены и крах социалистического лагеря, но в реальности никогда в истории человечества мир не был и, по всей видимости, не будет политически однородным), мы сами в России живем в ситуации растянувшегося во времени конца истории.
Мы — дети долгого конца истории. Жители страны, буквально на наших глазах потерявшей название, социальный строй, политическую ориентацию. И мучительно (пока не слишком удачно) пытающейся обрести новые координаты существования. Ответить на вопрос «про что теперь Россия?»
Ровно поэтому в российском политическом дискурсе всплывают, как зомби, то князь Владимир и события тысячелетней давности, то отсылки к России Петра I, то попытки переиграть заново какие-то куски своей советской истории. Мы перебираем кубики закончившихся историй бывших государств на своей и даже уже не своей земле, надеясь построить из них какую-то понятную по форме фигуру новой России.
Не могут пока оправиться от конца нашей общей советской истории и другие бывшие республики СССР. Ни у кого из них не получилось стать полноценным государством. Разве что страны Балтии более или менее нашли свое место на отшибе тоже переживающей кризис идентичности и свой конец истории — вульгарного еврооптимизма и надежд на безоговорочно успешную бесповоротную евроинтеграцию — западноевропейской цивилизации.
Ради того, чтобы россиянам было морально легче пережить конец их бывшей страны, государство предложило им идею страны, встающей, а потом и вставшей с колен. Изъян этой идеи состоит в том, что просто подняться с колен мало. Еще желательно знать, как ходить и, главное, в каком направлении двигаться дальше. А вот с направлением движения у России явные проблемы.
При этом мы на своем личном опыте знаем, что не так уж он страшен, этот самый конец истории. Мы продолжаем жить, плодиться и размножаться, как-то зарабатывать деньги, любить и ненавидеть. Конечно, внешние обстоятельства, в том числе политические и экономические, очень важны. Но пока мы физически живы, конец одной истории — это всегда начало какой-то другой.
Оптика «конца истории» очень продуктивна еще в одном смысле. Она приучает нас к невероятно важной для адекватного восприятия реальности мысли о конечности любой страны. Люди в здравом уме и твердой памяти более или менее согласны с тем, что конечны мы сами. Чтобы как-то убедить себя в том, что «мы, отдав концы, не умираем насовсем», человек придумал религии, идею бессмертия души или переселения душ. Но в общем и целом мы признаем бесспорным факт своей физической смерти в этом конкретном теле.
Признать такую же неизбежную «смертность», конечность государств, в которых мы живем или которые окружают нас в современном нам мире, гораздо сложнее. Тем не менее, очевидно, что Италия — далеко не Древний Рим, Иран - не Персия времен Кира или Дария I, Ирак — ни разу не Вавилон, Турция — не Византия, Армения — не Урарту, Российская Федерация — не Киевская Русь. История одних стран кончилась и началась история других на этом же месте. Остаются какие-то формы памяти — живописные руины, наскальная живопись, фрески храмов, хотя бы просто булыжники, обугленные пни деревьев или пыль былых времен. Но тех, умерших государств не остается. Они кончились и никогда не начнутся вновь — по крайней мере, в своем прежнем виде.
Идеи, кстати, тоже умирают. Как и религии. Кто сейчас помнит манихейство, некогда одну из важнейших мировых религий? Практически не осталось в мире зороастрийцев( сейчас их на всю планету не более 300 тысяч), а в России — язычников. Не вечны и социальные уклады: никто не будет отрицать, что первобытно-общинного и рабовладельческого строя сейчас сильно меньше, чем до нашей эры. А либеральных демократий сильно больше, чем 100 лет назад.
Разумеется, государства, как и люди, в большинстве своем хотят максимально продлить свой век, жить долго и счастливо. (Хотя, несомненно, есть такие государства, которые, как и часть людей, ведут себя откровенно деструктивно и занимаются саморазрушением).
Чтобы жить дольше, государствам, как и людям, тоже показан здоровый образ жизни. Например, империи всегда умирали от обжорства, когда были уже не в силах переварить захваченные и проглоченные чужие земли.
Лишенные энергии, поумневшие и погрузневшие в культуре цивилизации погибали под натиском молодых энергичных варваров, которые напитывались соками культуры и, в свою очередь, проигрывали новым варварам. Государства умирали, умирают и будут умирать от попыток воплотить утопии, от глупости, жадности и насилия правителей, от старости, наконец.
Кстати, недурно помнить, что человечество достаточно долго вообще обходилось без государств. Это сравнительно недавняя форма существования человека. И есть шансы, что на новом витке истории государства в их нынешнем виде опять исчезнут. Цифровые технологии и транснациональные бизнесы успешно стирают государственные границы — уж точно получше любых самых оснащенных армий.
В мире полным полно случаев «тысячелетних царств», которые мнили себя великими и вечными, но рассыпались в прах, не оставляя следа. И помнить об этом — лучшая прививка от великодержавного шовинизма.
Когда-нибудь закончится не только наша жизнь. Закончится Россия. Закончится и все человечество. Само по себе это ни хорошо, ни плохо. Это просто так. Только торопиться не надо…
