Живее всех живых

«Человек смертен, но это было бы еще полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чем фокус», — говорил булгаковский Воланд. Если этот человек является пожизненным правителем, он еще и лишен возможности спокойно умереть, скромно добавим мы от себя.

В Узбекистане, где в политической культуре в принципе нет такой опции, как законная передача власти с помощью всеобщих честных демократических выборов, после известия об инфаркте Ислама Каримова наступил естественный политический шок. Большинство жителей страны просто не видели или уже не помнят никакого другого руководителя.

Когда вы больше четверти века живете при одном Хозяине, его уход становится потрясением, независимо от того, как вы к нему относитесь.

Просто по чисто психологическим причинам. Вы жили за ним как за каменной стеной. Пусть кому-то эта стена казалась тюрьмой, свобода и неопределенность страшат еще больше.

Я сам прожил с президентом Узбекистана Исламом Каримовым восемь лет своей жизни. От него и уехал. У нас с ним была и «личная» жизнь. Однажды на пресс-конференции он назвал меня и моих коллег, авторов репортажа о студенческих волнениях в Ташкенте, попавшего без нашего ведома и участия в большую российскую газету, агентами иностранных спецслужб, что было абсолютной неправдой. Хорошо, что не посадил, за что я ему искренне благодарен.

Однажды он лично (по крайней мере, мне так рассказывали заслуживающие доверия источники) редактировал мой газетный текст, «круглый стол», посвященный формированию в совсем молодой тогда стране фондового рынка.

Мне выносили выговор за то, что я посмел в газетном тексте назвать Узбекистан… «страной».

(После провозглашения независимости в Узбекистане, который в марте 1991 года на горбачевском референдуме проголосовал за сохранение СССР, довольно долго почему-то очень боялись называть себя «страной», предпочитая слово «республика».) Однажды я участвовал в написании президентского указа — вполне вегетарианского, о поддержке малого бизнеса.

Я понимаю, почему за будущее Узбекистана опасаются и те, кто искренне любит президента Каримова, и те, кто его ненавидит. Это следствие фундаментальной государственной аномалии, когда сама судьба страны, а не только вся ее политика сведена к одному смертному человеку.

Российская реакция на болезнь президента Узбекистана очень показательна. В частности, помощник президента России Юрий Ушаков пожелал Исламу Каримову скорейшего выздоровления, заявив при этом, что в Кремле «не обладают особой информацией» о состоянии его здоровья. То есть Кремль, равно как и народ Узбекистана, а также все остальное человечество, в момент, когда произносились эти слова, не знал доподлинно, адресованы они живому человеку или уже мертвому. Но российские власти должны очень хорошо понимать, почему их коллеги из Узбекистана не могут просто и однозначно ответить на действительно важный вопрос о реальном состоянии здоровья главы государства. Или почему в соцсетях цинично шутят, что фраза анонимных источников «состояние стабильное» вполне применима и к смерти.

Так всегда или почти всегда происходит в странах, где по закону правление одного человека законодательно ограничено, а по факту правитель становится пожизненным и — при определенном градусе тоталитаризма на закате режима и своей физической жизни — как бы «бессмертным». В кавычках, разумеется.

Иллюзия бессмертия пожизненного вождя всегда идет рука об руку с еще одной иллюзией — будто бы несменяемая жесткая или даже жестокая власть обязательно гарант и синоним стабильности. Вот цитата из комментария одного российского политолога одной российской газете (не называю автора и газету сознательно только потому, что это очень распространенная точка зрения): «Сегодня, когда внимание ведущих политиков мира приковано к Узбекистану, особенно ясной и очевидной становится простая истина: без твердой государственной власти в столь сложном регионе, полном различных противоречий, как Центральная Азия, сохранить политическую и экономическую стабильность невозможно».

Вообще-то один из ключевых показателей стабильности страны — степень ее независимости от личности руководителя.

Уходит лидер — обидно, горько, печально. Но от этого не происходит никакой национальной катастрофы.

По-настоящему независимое государство не зависит прежде всего от любого своего «царя», а не от внешних сил. При этом выражение «твердая государственная власть» требует отдельного прояснения. Твердая власть — это когда правитель без тени сомнения готов уничтожить всех своих политических конкурентов, истребить миллионы невинных людей, чтобы остальные боялись?

А вот, например, в США, где президент по закону не может править дольше каких-то жалких, по российским, туркменским или узбекистанским меркам, восьми лет, власть твердая? А в Швейцарии, где первое лицо государства меняется каждый год и большинство швейцарцев вообще не назовут вам фамилию действующего президента страны, — твердая? Может быть, вся эта «сложность» регионов, якобы требующая твердой (в российских представлениях — тиранической) власти, как раз и возникает оттого, что большинство государств в таких регионах никогда не знали других режимов, кроме диктаторских?

В России очень любят пугать народ «майданами». Но если мы беспристрастно посмотрим на то, каким способом менялись за 25 лет после распада СССР руководители в бывших советских республиках и какие были от этого последствия, становится понятно, что, за исключением стран Балтии, практически никто на постсоветском пространстве так и не научился цивилизованному транзиту власти. И что «майданы» ничуть не опаснее для развития страны, чем какая-нибудь операция «Преемник» или просто квазимонархическая передача власти по наследству, как в Азербайджане, до того уже пережившем опыт силовых государственных переворотов.

В Узбекистане и Казахстане за четверть века после распада СССР первое лицо государства не менялось вообще. Хотя по Конституции это демократические республики с формально ограниченным сроком правления руководителей.

При этом Узбекистан, где по расхожему мнению царит стабильность, по данным ООН (а они основаны на данных официальной государственной статистики, которые в подобных странах скорее даже завышены, чем объективны), по итогам 2015 года занимал 133-е место в мире по размеру ВВП на душу населения. Причем это страна, входящая в первую мировую десятку по запасам и добыче золота, обладающая запасами газа и нефти.

Как раз рядом, на 134-м месте, расположилась разоренная войной, не имеющая природных сырьевых ресурсов, потерявшая контроль над важной для экономики частью территории Украина. То есть экономически тоталитарная стабильность и прочный мир, оказывается, не особо отличаются от ситуации в стране, переживающей глобальные внутренние политические потрясения при идущей войне и явной внешней агрессии страны-соседа.

В Белоруссии и Таджикистане также правят пожизненные президенты. Причем появились они принципиально разными способами: если Лукашенко пришел к власти как популист в короткий миг реальной политической свободы в своей стране в начале 90-х, победив на честных выборах, то Эмомали Рахмон оказался во главе своей страны в результате кровопролитной гражданской войны. И за двадцать с лишним лет правления достиг рекордов нищеты.

Таджикистан теперь абсолютный мировой рекордсмен: единственная страна мира, где более половины ВВП формируется денежными переводами гастарбайтеров, работающих за границей.

В Туркмении одного пожизненного тирана, правившего еще с советских времен, сменил другой пожизненный тиран, бывший личный стоматолог прежнего. Причем не в результате выборов, а вследствие дворцовых интриг с репрессиями в ближайшем окружении усопшего национального лидера.

В тоталитарных странах бессменный правитель в глазах элит и населения обретает мнимый статус бессмертного, а когда умирает и окружение решается об этом объявить, нередко происходит быстрое выкорчевывание малейшей памяти о бывшем луноликом. Ровно это случилось в Туркменистане, где о Туркменбаши теперь запрещено публично вспоминать, а все его статуи снесены. Зато новый президент теперь не менее луноликий. Культ личности вождя после его смерти практически моментально переходит в культ официального забвения. А часть бывшей элиты столь же стремительно деклассируется, если не уничтожается физически.

Собственно, реальные итоги правления таких политиков становятся понятны только после их ухода или в самом конце существования режима — большой привет многочисленным российским поклонникам Муаммара Каддафи, Саддама Хусейна и клана Асадов. Это они, а не «внешние силы» — главные виновники того, что приключилось с их странами. Это они не создали запас прочности и государственные институты, позволяющие стране спокойно обойтись без них. Сравните этих правителей, например, с тоже вполне авторитарным Ли Куан Ю — и сразу станет понятна разница.

Можно тратить абсолютную власть и космические рейтинги на подавление всего живого ради мнимой стабильности, а можно — на реальное развитие страны.

Вот почему всякую власть лучше не обожествлять. Менять рутинно и скучно, в строго обозначенные законом сроки. Причем желательно на выборах, а не с помощью табакерок, шелковых шарфов, ядов или закулисных интриг над могилой национального лидера. Как ни печально, все это прямо касается и России.