Цивилизация
Раньше я жила в Сибири, отмечала 9 Мая и в молодости даже ходила смотреть на военные парады, поздравлять ветеранов. Мы дарили им цветы, пирожки, воздушные шарики и, почему-то, стопку водки. Смысл и значение этого праздника, Дня Победы, для меня всерьез изменился, когда я переехала сначала в Петербург, а затем — в места, побывавшие в оккупации. Я поняла, что там, в Сибири, где прошли мое детство и молодость, отношение к этой дате чрезмерно торжественное, напыщенное и какое-то пустое. Там моей бабушке, которая в войну ребенком работала в Тюмени на фабрике, к Дню Победы дарили от администрации подарки. В последний год ее жизни принесли большой стилизованный вещмешок, наполненный какими-то продуктами: вроде намека на сухой паек. Не сказать, чтобы ей было весело, но никаких особенных воспоминаний такой подарок не вызвал. А еще в Тюмени все время к праздникам дарили ветеранам открытки в форме треугольничков — якобы в напоминание о полевой почте.
Но только переехав сюда, пожив среди этих людей, я поняла, почему они не любят ходить на парады.
На западе страны все иначе. Треугольники в качестве поздравительных открыток я встречала только один раз. Никаких вещмешков и сухого пайка ветеранам не дарят. И попытки развлечь толпу «дегустацией» блокадного хлеба вызвали волну осуждения. И еще я заметила, что в Тюмени на парад 9 Мая всегда выходило больше ветеранов, чем в Петербурге, хотя город меньше в 10 раз, да и соприкоснувшихся с войной здесь, в Петербурге, гораздо больше.
Просто здесь войну помнят лучше! Для тех, кто не попал под бои или в оккупацию, война осталась в памяти чем-то остраненным. Какой-то большой, тяжелой, но не вполне личной трагедией. У меня дед, например, прошел всю войну, а также Финскую кампанию и краткосрочную войну на Дальнем Востоке. Но я его никогда не встречала, он умер задолго до моего рождения и никаких рассказов о войне не оставил — не любил рассказывать.
А здесь — все совсем по-другому. Дед моего мужа пропал без вести в Советско-финскую войну. Мы едем на машине в Карелию и видим конкретные болота, где он пропал. Другой дед работал на Дороге жизни — вот она дорога, вот мемориал, вот здесь ездил дед. Все понятно.
Блокадники ходят по Ленинграду и помнят: здесь они спасались от бомбежек, здесь отоваривали карточки, а здесь у кого-то грабители забрали последний хлеб. Война становится вещной, ощутимой.
И такую войну, настоящую, свою, а не из телевизора, никто особенно не вспоминает. Конечно, и в Петербурге, и в Ленинградской области люди отмечают День Победы и ходят на парад. Но делают это в основном молодые или приезжие. В ветеранских колоннах ветераны год от года почему-то идут все моложе. Много ветеранов, блокадников, узников нацизма на парады не ходят и даже поздравлений не принимают. Есть семьи, где тема войны табуирована и 9 Мая дети с внуками и правнуками не едут с цветами к прошедшему фронт дедушке и побывавшей в концлагере бабушке. Просто потому, что тяжелые воспоминания могут убить 90-летних дедушку и бабушку — они не перенесут.
В нашей деревне, где я живу, осталось немного людей, которые застали войну. Хотя деревня, как и вся округа, была в немецкой оккупации. Немцы пришли сюда тихо, спокойно, как к себе домой. И также спокойно ушли — оба раза фронт проходил стороной.
Когда они появились в здешних местах, то почти сразу угнали в трудовые лагеря и на работы в Германию почти всех, кто мог держать в руках лопату: это подростки, женщины, часть поселковой и колхозной администрации, избежавшая фронта. В окрестных деревнях и селах остались только женщины с младенцами, старики и необходимые немцам для обеспечения жизни рабочие.
Разобравшись с трудовыми ресурсами, оккупанты пошли зачищать евреев и цыган. Здесь евреев не было: несколько человек из числа немецких евреев в 30-е приехали из Германии модернизировать царский завод, но, видимо, еще до прихода нацистов пали жертвой сталинского террора.
Из поселка по соседству увели несколько цыганских семей, 72 человека, включая младенцев, и расстреляли у мызы Васильковичи — это известное в Луге место казней и пыток. Наша деревня находилась на пути колонны. Предание гласит, что кто-то увидел, как ведут цыган, закричал — в отместку немцы деревню сожгли, остался лишь один дом.
В Васильковичах базировался карательный отряд, в котором под руководством немцев работали местные жители. Расстреляли не менее полусотни человек. Больше двух лет там пытали, убивали: партизан, их связных, коммунистов, сочувствующих. В Васильковичи попал отряд школьниц из нашего поселка — несколько девочек под руководством пионервожатой помогали партизанам. Когда пришли немцы, пионервожатую оставили здесь для формирования отряда связных из числа пионерок. Почему вожатую, почему именно пионерок, непонятно, но сложилась и у нас своя молодая гвардия. Всех расстреляли. На местном форуме краеведов-любителей я встречала людей с фамилиями, как у этих девочек. А в поселке есть улица, названная в честь одной из молодогвардеек. До сих пор живут здесь их родственники. А пытали и расстреливали их свои же.
Одного из палачей нашли уже в 1960-х — он был отсюда же. Вместе бегали до войны, играли. Мать палача в 1944-м году, когда немцы ушли из наших мест, бежала — жить с матерями запытанных ее сыном девочек не могла. И таких историй в наших краях — тьма.
Рядом с Васильковичами, если верить народным апокрифам, немцы открыли на базе госпиталя пункт сбора крови для солдат Вермахта. Кровь собирали у детей. Не так далеко от нас есть поселок Вырица, в котором в войну был детский концлагерь и такой же пункт сбора крови для солдат. Детей там хорошо кормили, матери, измученные голодом и работой, поначалу даже специально пристраивали туда малышей. Пока не поняли, зачем там их откармливают.
Сегодня некоторым из этих детей нет и восьмидесяти — они хорошо помнят своих, лужских или вырицких, докторов менгеле. И я не слышала, чтобы эти дети ходили на праздничные торжества. Это не значит, конечно, что ходить нельзя. Просто конкретно эти люди, которых в трехлетнем возрасте привязывали к кушетке и из которых насильно выкачивали кровь, 9 Мая сидят дома.
Под Лугой стоит мемориал «Партизанская слава». Но не видела, чтобы местные жители массово его почитали даже и в День Победы. Партизан здесь вспоминают недобрым словом. Потому что нашу деревню второй раз сожгли за партизан. А многие деревни в округе партизаны жгли сами.
Местные жители рассказывали, что находились будто между жерновами: с одной стороны их погоняли немцы, с другой — партизаны. Если партизанам помогали, немцы за помощь расстреливали. Если помогали очень хорошо, жгли целыми деревнями. Если партизанам помогали мало, партизаны ночью приходили и сами отбирали хлеб, молоко, яйца. Утром голодные, оставшиеся без запасов жители несли ответ перед немцами. Если оккупанты вдруг решали, что продукты были отданы добровольно, снова расстреливали. Если партизанам совсем не помогали, они тоже жгли деревни и казнили.
В партизанах было мало местных. Некоторые отряды состояли из сотрудников НКВД и парторгов, которых присылали порой из других регионов. Они вели подрывную деятельность в тылу и мало заботились о местных жителях.
Вернее, очень часто им было плевать, как и на что живут оставшиеся в деревнях люди, но партизаны пристально следили за моральным обликом гражданских лиц. Если кого-то подозревали в сотрудничестве с немцами или в симпатии к ним, ночью могли показательно убить.
Рассказывают, как в деревне Пристань, где до войны раскулачили всех более или менее крепких крестьян, во время оккупации жила дочь раскулаченного крестьянина. Молодая женщина с маленьким ребенком вырвалась из блокадного Ленинграда и вернулась на родину. Когда пришла весна, она поняла, что если не начать посевную, осенью деревню ждет голод. А где взять лошадей, плуг, трактор? Все у немцев, немцы захватили инвентарь. Пришлось идти в трудовой штаб к немцам и объяснять. Немцы быстро поняли, в чем дело. И так как кормить ораву ртов на свой кошт они не собирались, то сразу выдали все необходимое для работы. Так вот — до конца оккупации та женщина боялась, что за это обращение к немцам ее в конце концов убьют свои же партизаны.
Так и жили: всех работоспособных немцы угоняли на запад, оставив себе лишь необходимую рабсилу. Людей заставляли работать на немцев: колоть дрова, стирать, чистить сапоги, чинить инструмент и технику. За это партизаны объявляли их коллаборационистами и выборочно казнили по приговору каких-то партизанских отрядов, которых засылали в эти места, например, из Ростова. А если человек отказывался работать на немцев, его либо стреляли, либо угоняли в лагеря.
Когда немцы уходили, старались взять с собой как можно больше людей. Например, подросших ребятишек и женщин, у которых младенцы за годы оккупации успели встать на ноги. Жители той же Пристани рассказывали, как один немецкий офицер, который всегда был деликатным и угощал детей конфетами, тайно предупредил женщин с детьми, чтобы те ушли к утру. И женщины, кто пешком, кто на повозках, кто впрягшись вместо лошади в сани, ушли по сугробам в леса и там пережидали отступление. В одной заметке прочитала, как кто-то из этих женщин рассказывал, будто наткнулись они на партизанский отряд, который отобрал у них почти всю еду: наступление на некоторых участках наши вели силами партизан, и видимо, те сочли, что им продукты нужнее, чем бабам с детьми в лесу.
После войны деревни потихоньку отстраивались. Настоящие коллаборационисты и полицаи из числа местных сюда не вернулись — кто-то остался в Европе, кто-то скрывался в Союзе, кочевал под вымышленными именами.
Местных полицаев находили и судили вплоть до конца 1960-х. Но партизан за расправу над населением не осудили. А в нашей поселковой школе появился мемориал девочкам, погибшим за помощь партизанам. Из числа угнанных в лагеря почти никто не вернулся назад — многие погибли еще по пути на запад, кто-то по возвращению не нашел своего дома и семьи и уехал искать счастья. Но до сих пор живут здесь те, кто застал оккупацию молодым. И даже есть фронтовики. Есть блокадники, поселившиеся здесь уже в новые времена в качестве дачников.
Живут они очень странно. В 1990-е и почти все 2000-е годы ветераны войны и блокадники были здесь едва ли не самым состоятельным населением: они получали большие по меркам деревни и поселка пенсии. А, главное, получали их вовремя. Пенсии тогда приносили на дом. Как и на любом селе, здесь всегда все знали, у кого какая пенсия. И бывали случаи, когда стариков сразу после ее получения грабили. У нас жила когда-то соседка-блокадница, тоже дачница — уже в 2000-х годах ночью к ней ворвались местные же маргиналы, ограбили, саму старушку сильно покалечили. Не помогал и перевод пенсии в банк: когда старики приходили за деньгами, об этом почему-то узнавал сразу весь поселок. И снова бедных грабили, порой не дав дойти с пенсией до дома. Поэтому когда появились услуги начисления пенсий на карту, все ветераны и блокадники, к которым часто приезжают дети и внуки, перевели свои пенсии на банковские счета и стали просить детей снимать деньги в городе — так безопасней. Теперь никто в поселке особенно не знает, у кого из стариков какая пенсия и когда они ее получают. Вообще, введение банковских карт многим местным ветеранам сохранило нервы и здоровье — не надо держать деньги дома, ведь карты у нас сегодня принимают, кажется, во всех поселковых магазинах, даже в райпо.
Так и живут потихоньку. Я даже не знаю, готовят ли в этом году к 9 Мая праздник. Обычно что-то в поселке происходит: были даже акции «Бессмертного полка». В прошлом году какая-то частная организация объявила, что бесплатно напечатает всем желающим портреты ветеранов на плакатах и даже подарит древка — в качестве благотворительности, по собственной инициативе. Но местные жители об этом в основном не узнали. Сейчас в нашей деревне осталась одна блокадница и одна узница нацизма — ее немцы совсем ребенком угнали на работы. Не думаю, что они пойдут на парад, чтобы лишний раз вспомнить о десятках миллионов погибших.
Именно лишний. Потому что после 80-ти каждое такое воспоминание — лишнее. Нам, может, и нужно вспоминать, для сохранения, так сказать, в головах схематичной картины мира. А им не нужно и даже вредно — у них при виде пушек с танками становится плохо с сердцем.
