Свой – не свой Донбасс

Уход украинских военных из донецкого аэропорта, точнее того, что от него осталось, может означать переход конфликта в следующую фазу. С начала сентября, когда после тяжелых боев и поражений украинской армии начались попытки политической стабилизации, стороны не могли завершить первый этап – фиксация линии размежевания и замораживание статус-кво. Без этого движение дальше было просто невозможно.

Минский процесс и так весь построен на умолчаниях по поводу целей и намерений участников, нужна хоть какая-то определенность – по территориальному разграничению.

Именно этим занимались несколько недель министры иностранных дел ведущих стран в так называемом нормандском формате, точку должны были поставить в Астане главы государств. Встречу отменили по понятным причинам – на театре военных действий разыгралось решающее сражение за бывший аэропорт, который приобрел уже не столько военно-стратегическое, сколько символическое значение. Окончание схватки и переход остатков объекта под контроль ополченцев дает возможность зафиксировать «контактную линию».

Успех позволит ДНР без потери репутации пойти на компромисс по другим спорным отрезкам разделительной полосы.

Судя по высказываниям российских официальных лиц – уклончивым, но вполне понятным, – Москва четко сигнализирует Донецку, что военную фазу надо заканчивать.

Свои шаги для сохранения лица предпринимает и Киев.

Захватывающие дух заявления Петра Порошенко в Давосе о том, что на Украине находится аж 9 тысяч российских военных и 500 танков, призваны объяснить прежде всего собственной аудитории, что, мол, плетью обуха не перешибешь, мы сделали все, что могли.

Другим косвенным признанием того, что начинается новая стадия конфликта, можно считать высказывание представителя США в ООН Саманты Пауэр, что «план Путина» по отводу тяжелых вооружений от линии соприкосновения, по сути обсуждавшийся вчера в Берлине министрами, есть завуалированная форма оккупации Россией части Донбасса и превращение ее в замороженный конфликт по модели Приднестровья.

Отвлечемся от обличительных формулировок, но, по сути, американский дипломат права – происходит заморозка ситуации.

В сложившихся обстоятельствах это единственный реалистичный сценарий, который устроит вовлеченные стороны.

Если не произойдет новой эскалации насилия (а исключить этого с учетом характера сражающихся сил нельзя), еще пара недель уйдет на институциональное оформление этой самой новой замороженной реальности. Процесс тяжелый и мучительный, но понятный – разведение сторон, размещение наблюдателей, налаживание оперативного контакта для контроля за соблюдением режима перемирия и купирования неизбежных инцидентов. Это проходили не раз в самых разных горячих точках и на постсоветском пространстве, и за его пределами.

А вот дальше ясность кончается. Ведь для урегулирования конфликта, то есть определения статуса оспариваемых территорий, нужно хотя бы ясное понимание, чего хотят противостоящие стороны. В случае с Донбассом этого нет.

Понятно, что для Киева возвращение утраченных территорий – вопрос принципа. Однако брать на себя ответственность за разрушенную зону с нелояльным в значительной степени населением и даже перспективой настоящей партизанщины Украине, скорее всего, просто не под силу.

Руководство ДНР и ЛНР едва ли способно наладить эффективное управление по причинам как объективным, так и субъективным. Объективным, потому, что им достались отдельные элементы общего хозяйственного комплекса, работоспособные как часть украинской инфраструктуры, а не сами по себе. Субъективным, потому, что выстраивание административной вертикали на фоне атаманской вольницы – процесс долгий и рискованный.

Задача, которую ставит перед собой Москва, никогда не была ясна до конца, если ориентироваться не на информационно-пропагандистское сопровождение, а на фактические действия.

Очевидно отличие линии, которая проводилась на юго-востоке Украины, от той, что была реализована в конце зимы – начале весны в Крыму. Собственно, результат говорит сам за себя. В Крыму было принято четкое решение, которое реализовали быстро и эффективно. Создавшаяся в связи с этим новая ситуация несет издержки, но главное, что создана определенность, которая предусматривает ясную модель поведения.

С юго-востоком Украины никакого решения и очевидного плана его воплощения в жизнь не было. Без сомнения, с весны обсуждались разные варианты, но события развивались в режиме импровизации, что и принесло в итоге наибольшую эскалацию, ведь импровизировали все.

На практике происходило поэтапное вовлечение России в разгоравшуюся украинскую междоусобицу без ясного осознания зачем.

К концу лета цель прояснилась сама собой – Москва и по военно-политическим, и по моральным причинам не могла допустить разгрома ДНР и ЛНР, что в какой-то момент стало вполне вероятным. Киеву продемонстрировали, что выиграть войну за Донбасс он не сможет ни в каком случае, и это стало отправной точкой для того самого минского процесса.

При этом российское видение будущего всей Украины и ее востока претерпевало изменения с весны 2014 года. Начиналось все с ясно выраженного требования переустройства украинской государственной модели в сторону свободной конфедерации с очень широкими правами ее субъектов, прежде всего на русскоязычном юго-востоке. Идея была понятна. Вмонтировать в государственное устройство соседней страны «предохранитель», который давал бы уверенность, что Украина не будет проводить систематическую антироссийскую политику, прежде всего в том, что касается вступления в НАТО.

Правда, это требовало такой степени полномочий юго-востока, которая превращала бы центральную власть не более чем в координатора, и трудно представить, при каких условиях Киев согласился бы на такое. Точнее, такими условиями была бы угроза полного государственного коллапса, но в этом случае, без сомнения, и масштаб запросов России бы возрос.

К концу года, уже вступив в минский процесс, Москва постепенно отошла от изначальной идеи, сняв требование федерализации.

При этом Россия продолжала твердо настаивать на том, что модель устройства Украины должна определяться на прямых переговорах Киева и реальной власти на местах, то есть руководства ДНР и ЛНР.

Выборы в начале ноября, которые поставили под сомнение продолжение минского процесса и которые Россия, как известно, «уважает, но не признает», были призваны обеспечить хотя бы формальную легитимность лидеров народных республик. Добиться этого не удалось, что косвенно подтвердил вчера Сергей Лавров, допустивший муниципальные выборы в зоне конфликта после отвода тяжелого вооружения.

Надо понимать, что имеются в виду выборы по украинскому законодательству, на чем настаивал Киев.

Что означает замораживание конфликта?

Фиксация линии разграничения и введение в действие соответствующих механизмов снижают риск новой вспышки войны. Правда, Петр Порошенко, которого Москва почему-то предпочитает считать представителем «партии мира» в Киеве, доказал, что в сложных ситуациях он выбирает именно военную силу. К тому же прекращение активной вооруженной фазы снижает фактор патриотической консолидации общества и возможность ссылаться на агрессию как причину политических и экономических провалов. Значит, силовая демонстрация может потребоваться вновь.

Правда, с тем же результатом – императив России не допустить уничтожения ДНР/ЛНР сохраняется. По этой причине добиться от Москвы передачи Украине контроля над внешней границей не удастся, что является одним из ключевых требований Киева и Запада.

Переговоры о статусе в обозримом будущем не имеют шансов на прогресс. Россия будет озабочена поддержанием жизнедеятельности Донбасса без включения его в российский экономический комплекс. Киев же продолжит идти по грани между отношениям к этой территории как своей и не-своей. И Украина, и самопровозглашенные республики займутся наращиванием боеготовности, поскольку долгое время все будут исходить из того, что перемирие может прерваться в любой момент.

Выстраивание административной системы в ДНР/ЛНР зависит от способности правящих групп навести порядок с военной вольницей, а также от степени участия в процессе России – насколько Москва будет заинтересована в эффективной вертикали в Донецке и Луганске.

Между Москвой и Киевом перемирие на востоке едва ли что-то изменит – обе стороны надеются на экономический обвал визави.

Стабилизация в Донбассе не влияет на прочие конфликтные темы – газ, блокада Крыма, долги и угроза дефолта Киева. Здесь можно ждать тактического маневрирования. Высока степень взаимной зависимости, а некоторые инструменты, например предъявление долгового требования, более эффективны в качестве угрозы, чем применения.

Как ни грустно это звучит, следующие фазы украинского кризиса выглядят еще более безнадежными, чем предыдущая.

Остановить войну трудно, но возможно. А преодолеть системные противоречия, уходящие корнями в несовершенство всего европейского устройства, – задача титанического масштаба.