Цивилизация
«Если до упора сжимать пружину, она когда-нибудь с силой разожмется. Надо помнить об этом всегда». Этот пассаж из крымской речи Владимира Путина 18 марта относился к России, которую прижали к стенке и заставили действовать.
Но образ резко разжимающейся пружины применим ко всему миру в 2014 году. Долго копившиеся противоречия вырвались наружу, и легкость, с которой начала стремительно рассыпаться прежняя система взаимоотношений, продемонстрировала, что строилась она не на прочных основаниях.
Когда столь резко меняется направление развития, хочется понять, насколько перелом был закономерным и неизбежным и в чем, напротив, он результат случайности, стечения обстоятельств.
Альтернативная история — дело неблагодарное и даже бессмысленное. Но уж очень много развилок проскочили все действующие лица за год с небольшим украинского кризиса.
Невозможно удержаться от соблазна пофантазировать на тему, что могло бы быть, поворачивай они в другую сторону.
Первая развилка — ноябрь 2013-го, отказ Виктора Януковича от соглашения об ассоциации с ЕС. Представим, что аргументы России не подействовали и в Вильнюсе документ был бы подписан. Дальнейшее было бы вполне предсказуемым. Россия ввела бы в действие меры, которые обещала — переход к непреференциальным условиям торговли с Украиной, что означало бы фактически закрытие отечественного рынка для украинских производителей.
Рост антиправительственных настроений в наиболее пострадавшей Восточной Украине. Киев, напуганный нагнетанием напряженности, требовал бы (безрезультатно) от ЕС большей экономической помощи и отсрочки выполнения соглашения, саботируя его явочным порядком. Сторонники «европейского выбора», недовольные отсутствием обещанных реформ, наращивали бы протестное давление, апеллируя к взятым обязательствам и Евросоюзу.
К очередным выборам президента, которые должны были пройти в начале 2015 года, обстановка в стране была бы уже достаточно накалена. А внешние силы — и Россия, и ЕС — старались бы обернуть ее в свою пользу, используя имеющиеся в их распоряжении средства давления на власти.
Сами выборы превратились бы в новый «майдан» с аналогичным результатом — глубокий раскол страны и острое противоборство политических сил, опиравшихся на разные внешние ресурсы…
Похожий сценарий, хотя и с другими акцентами, ожидал бы и в том случае, если бы у Януковича и его команды хватило терпения не пытаться разгонять относительно еще мирный и не очень многолюдный «майдан» на раннем этапе, а дождаться, чтобы он рассосался сам собой. Напряженность в обществе, подогреваемая желанием Евросоюза отомстить «кидале», все равно росла бы, и президентская кампания вылилась бы в новые баталии по вышеописанной схеме.
Вторая развилка — 21 февраля: бегство законно избранного президента Виктора Януковича. Сама по себе силовая смена власти в Киеве, скорее всего, была к этому моменту уже неизбежна. Пресловутое соглашение, которое освятили своим авторитетом три европейских министра, выполнить на фоне вырвавшейся из-под контроля митинговой стихии было невозможно. Однако, если бы Янукович отправился в Харьков на съезд депутатов всех уровней юго-востока Украины и Крыма, где его ждали, и объявил там об антиконституционном перевороте и намерении восстановить законность, киевские победители оказались бы в положении еще более сложном, чем они были и без того.
Дальше, вероятно, все равно начал бы раскручиваться междоусобный конфликт, с радикализацией обеих сторон.
Третья развилка, причем многоступенчатая, — Крым. Россия могла не решиться на операцию, которая была стремительно проведена в последние дни февраля, оставив полуостров под юрисдикцией Киева. Насколько там разгорелся бы гражданский конфликт и был ли риск русофобских ужасов, которые живописует российская сторона, проверить невозможно. Общая политическая дестабилизация украинского государства и подъем всех радикальных сил могли привести и к этому, но, возможно, адаптивность местного населения, которая проявлялась и раньше, взяла бы верх.
Как бы то ни было, момент истины настал бы довольно скоро, когда новые киевские власти захотели бы денонсировать соглашение 2010 года, согласно которому Черноморский флот оставался там до 2042-го.
Вопрос о пересмотре, то есть о том, что флот должен покинуть Крым в 2017 году, встал бы неизбежно. Вся логика «революции достоинства», которую ее идеологи называют в том числе освободительной и антиколониальной, вела к необходимости избавиться от такого атрибута зависимости, как «имперская» военная база на собственной территории. По самым разным причинам — и международного, и внутреннего свойства — Россия на вывод флота сейчас не согласилась бы.
Эскалация конфликта, в которой на стороне Украины был бы, естественно, весь Запад, легко могла привести к войне — не «гибридной», как летом 2014-го, а полномасштабной межгосударственной, куда более опасной.
Если бы Крым не был присоединен к России, а провозгласил формальную независимость, наподобие существующим непризнанным республикам (вначале рассматривалось именно это), ситуация была бы более гибкой, но намного более зыбкой и рискованной. Промежуточный юридический статус чреват стремлением его изменить в свою пользу, прежде всего со стороны потерявшего территорию Киева, что привело бы к очередному обострению вплоть до вооруженного.
Сам Крым при «непризнанном» сценарии не имел бы ресурсов для развития, поскольку даже Россия не могла бы вкладывать туда деньги (сейчас это возможно на основании российского законодательства). Обострение социально-экономической ситуации там с вероятными военно-политическими осложнениями в таком случае легко предсказать.
Пожалуй, главная развилка — «русский мир», аргументация присоединения Крыма преимущественно в национально-романтических (разделенная нация, защита соотечественников, своих не бросаем), а не стратегических (национальная безопасность и сохранение возможности проекции силы) категориях. Выбери президент вторую линию объяснения, у востока Украины было бы меньше оснований ожидать распространения крымского опыта на другие русскоговорящие территории.
Можно ли было тогда избежать жестокого гражданского конфликта с вовлечением внешних сил?
Это самый болезненный вопрос, ответ на который мы никогда не узнаем. Однако степень ожесточенности, которой достиг конфликт на востоке Украины, свидетельствует о том, что взрывоопасный потенциал там скопился изрядный, в той или иной форме он проявился бы при любом сценарии.
Логика «национальной революции», а «майдан» характеризовал себя и так, потребовала бы куда большей национально-культурной унификации. Представить себе на Украине подобие балтийского сценария с институциональной дискриминацией «чужеродного» населения трудно, с другой стороны — требовалась консолидация на антироссийской основе. В общем, предпосылок для взрыва в той части Украины было достаточно, а неумелое идеологизированное руководство не демонстрировало способностей к «разминированию», скорее напротив.
В России активно обсуждают еще одну развилку — апрель.
По мнению многих, у Москвы была возможность, введя войска в соседнее государство, относительно легко расколоть его на две почти равновеликие части, одна из которых осталась бы лояльной России.
Я не рассматриваю этот вариант, поскольку все действия российского руководства свидетельствуют о том, что всерьез подобное не рассматривалось. Достаточно сравнить четкость и эффективность действий в Крыму, где было принято конкретное решение, с зыбким и невнятным втягиванием, которое характеризовало российское участие в Новороссии.
Других развилок не было. Все, что происходило с весны, диктовалось логикой, которую задали предшествующие события и выбор, сделанный на каждом из предыдущих перекрестков.
Резонно спросить, почему автор, анализируя возможные реперные точки, исходит из конфронтационного поведения сторон, не допуская более конструктивных действий?
Во-первых, российско-украинские отношения с начала XXI века в нарастающей степени отмечены антагонизмом, нежеланием достигать приемлемых компромиссов. Это усугублялось, и даже период Януковича породил скорее иллюзию сближения, чем реальное согласие. Во-вторых, российско-украинский конфликт — сердцевина большого геополитического противостояния (Россия — Запад).
В-третьих, и это главное, он основан на острой конфронтации самоопределений. Украина пытается идентифицировать себя через разрыв с Россией — реальной и вымышленной, символической. Россия же очерчивает ареал «своего» мира, который простирается шире границ 1991 года, и Украина — наиболее яркий пример чего-то несправедливо утраченного. И здесь невозможно примирение, пока естественным путем не установится какой-то новый баланс.
Поэтому все пути ведут в одном направлении, создавая ощущение необратимости. По крайней мере до момента, пока пружина не распрямится полностью.
