Цивилизация
Певица Мелахат, второстепенный персонаж последнего из переведенных на русский романов Орхана Памука «Мои странные мысли», рассуждает: «Если я расскажу обо всех мужчинах, которых знала, то можно будет написать роман и меня обвинят по триста первой статье за оскорбление Турции и турецкой нации». Памука и самого десять лет назад обвиняли по той же статье уголовного кодекса, хотя именно он, говоря словами другого преследовавшегося на своей родине Нобелевского лауреата, «весь мир заставил плакать над красой земли своей». Эта тонкая шутка в толстом романе имеет под собой некоторую персональную почву.
Но речь, собственно, о правовой системе, столь же загадочной, как турецкая.
Где нет такой же триста первой статьи, но есть множество других. О системе, где, например, может быть вынесен приговор (штраф 200 тысяч рублей) за перепост статьи о нападении СССР на Польшу в 1939 году, что признано судом распространением ложных сведений о деятельности СССР в годы Второй мировой войны. Вспоминаются преследования Памука, всего лишь допустившего возможность размышлений о геноциде армян и массовых убийствах курдов. В результате чего писатель, открывший Турцию миру, теперь предпочитает проводить время не в воспетом им меланхолическом Стамбуле, а в городе Нью-Йорке.
История с пермским приговором за «реабилитацию нацизма» — пикантная правоприменительная приправа к политически мотивированному законотворчеству последнего времени. Причем каждый из этих казусов по-своему симптоматичен.
Например, «пакет Яровой», встающий в один ряд более чем с тремя десятками репрессивных или расширяющих права спецслужб законов, принятых начиная с лета 2012 года, — это симптом страха перед обществом, причем страха карикатурно-жандармского, из похождений бравого солдата Швейка. Страха просто даже перед тем, что люди обсуждают в частных беседах.
Там, наверху, должны все это знать вовсе не потому, что так операциональнее «бороться с терроризмом», — так удобнее охранять свою власть-собственность даже от «мыслепреступлений».
Там нужны ключи к шифрам мозгов тех граждан, которые пока еще не превратились в подданных.
Да-да, это все та же пагубная самонадеянность, из Нобелевского лауреата: «Он управлял теченьем мыслей / И только потому страной».
А вот история с законом о нацгвардии и нормой о сроке действия лицензии на оружие, которое хранят граждане, — это казус, свидетельствующий об исчезновении в России даже формальных процедур и институтов.
Парламент принимает один закон, президент подписывает другой, официальный публикатор запутался насмерть. Это не вопрос аппаратной техники — это проблема политики.
В конце концов, что мы избираем — институт власти или бумагу для принтера, причем неправильно отпечатанную?
Казус с разными версиями законов, по сути, дискредитировал даже имитационный парламентаризм. Про Конституцию в этом контексте даже никто и не вспомнил. И уж тем более никто не вспомнил о Конституционном суде — а ведь это беспрецедентная и очень интересная, причем в практическом смысле, правовая коллизия, затрагивающая самые основы российской государственности.
Тот же самый «пакет Яровой» в существенной своей части нереализуем — он очень затратен. Что будет делаться? Его применение станет корректироваться подзаконными актами. Приспосабливать закон к реальности будут всякие постановления-распоряжения-инструкции. И получится, что в правовой иерархии подзаконные акты выше закона, чья конституционность к тому же — причем не процедурная, а содержательная — сомнительна.
Здесь стоит напомнить о таком феномене, как антиправовые законы: они принимаются процедурно правильно (да и то не всегда) и имеют силу закона, но при этом не соответствуют духу права. Таково, например, политически мотивированное законодательство авторитарных государств.
Что мы имеем на выходе?
Нарушение принципа верховенства закона, несоответствие законов духу права. Репрессивный характер весьма существенного числа законов, принятых за время существования шестой Думы.
А еще избыточность правового регулирования — чрезмерное число законов в стране, принимаемых по мелким лоббистским поводам, невероятная запутанность и противоречивость целых отраслей права. Например, налогового, где существует параллельная система — налоговый адвокат Сергей Пепеляев насчитал более 70 сборов и платежей, которые формально не являются налогами, а фактически — они и есть.
И эта система по «весу» тянет на 1 процент ВВП.
А еще расширение возможностей для усмотрения. Считать ли перепост статьи распространением ложных сведений или нет — решает судья, потому что нормы не обладают важным качеством, позволяющим считать их нормами, — определенностью.
Вот в этом-то и проблема любой судебно-правовой реформы — какую форму этой системе ни придавай, это не меняет ровным счетом ничего.
Дело — в людях. В том, кто у нас полицейские. В том, что творится с головами прокуроров. В том, какое правосознание у большинства российских судей.
Например, советская судебная система по форме была не хуже и не лучше нынешней. Больше того, она была стабильней: ее десталинизация с попутной кодификацией в позднехрущевское время — недооцененный шаг в истории отечественного права. Сегодняшние ужимки и прыжки законодателей в сфере того же уголовного права — то декриминализируем, то обратно криминализируем, а давайте еще вот за это сажать и штрафовать — и не снились позднесоветской правовой системе.
Так что и не надо даже происходящее называть советизацией — это какая-то особая форма политически орнаментированного правового нигилизма, что-то из «Чиполлино», «Пиноккио» и прочих образов детской литературы, гротескно описывающих полицейские режимы с существенным социальным расслоением.
И вот еще что симптоматично: у нас ведь страна юристов — сверху донизу. Собственно, в насквозь бюрократизированной системе и шагу шагнуть нельзя без человека, который метафорически называется юристом, а то и адвокатом, потому что он знает, как проложить дорогу из бумажек, как обойти закон.
Тонка грань между правовым государством и государством полицейским! Слоган первого срока Путина — о «диктатуре закона» — реализован. Однако какого закона? Точно не Конституции.
Такова новая, художественно выражаясь, «правовая реальность». Что же до известного всей стране принтера, рейтинг доверия к которому невысок (он вернулся в последние месяцы, по данным Левада-центра, к «докрымским» показателям), а станет еще более низким, то он в сентябре этого года обретет репутацию 3D-принтера. Мы, скорее всего, увидим — наш парламент умеет самовоспроизводиться и печатать ожившие проекции тех же партий и того же человеческого капитала, пусть и с чуть измененными фамилиями.
И законотворчество окажется не менее мощным, чем в предыдущей каденции.
И, вероятно, мы еще увидим утвержденной статью, чья диспозиция будет описываться теми же словами, что и в упомянутой триста первой турецкого уголовного кодекса. Только речь там будет идти не о турках, а о недопосаженных и недооштрафованных наших согражданах, отказывающихся ставить знак равенства между интересами правящего политического класса и интересами страны.
