Государство — отдельно, общество — отдельно

Государственная бюрократия в уходящем году начала отчетливо дистанцироваться от того, что условно называется обществом, гражданами, народом — источником власти. Государство — отдельно, общество — отдельно.

По-научному это в текстах раннего Маркса называлось «отчуждение». Кажущийся парадокс состоит в том, что вроде бы отродясь, во всяком случае в постсоветскую эру, не бывало такого уровня поддержки людьми первого лица, власти в целом и ее эклектичной фьюжн-идеологии, смеси империализма, национализма, православного официоза и милитаристской демагогии. И никогда со времен борьбы с космополитами оформившееся ныне «посткрымское большинство» с такой доверчивостью не ловилось на средневековые по контенту и форме удочки — многочисленные образы врагов, внешних и внутренних, от турок до проплаченной Браудером оппозиции.

Система обороняет свои опорные конструкции — остальное ей в большей или меньшей степени безразлично.

Поэтому она направляет бюджетные деньги, ренту и налоги, собранные с субъектов, которые отказались от роли граждан в пользу роли подданных, на оборону (себя), безопасность (себя) и администрацию (свою).

Выстраивая эшелонированную оборону, она конструирует несколько защитных редутов, и тогда применяются или массированные точечные социальные удары по точкам неблагополучия, или замещение еды и социальных бенефиций символическими победами и географией гибридных войн: контурная карта пылает от карандашных набросков — Крым, Донбасс, Сирия, Турция...

Система торгует угрозами, как на рождественской распродаже. Торгует по дешевке — достаточно ее поддерживать, хотя иногда забирают треть зарплаты или дают работать только неполную рабочую неделю. Можно поддерживать Систему вяло. Можно даже иногда ее не замечать, повесив на любое приспособление — сумку, антенну автомобиля и т.д. — специальный оберег: георгиевскую ленточку.

К россиянам первое лицо обращается как продавец угроз, но, главное, одновременно как их ликвидатор, единственный защитник народа от злобного пятиколонного туркобандеровца, падкого на обамодоллары.

Так формируется защитный эшелон государства, или, если угодно, финансово-политических «элит», — «посткрымское большинство», в девичестве «путинское большинство». В былинные времена такое большинство называли — и очень точно — «агрессивно-послушным». Да, это общество. Большая часть общества, предпочитающая мейнстрим и адаптацию протесту и возмущению несправедливостью.

Но эти люди не гражданское общество, от которого откололось государство, как айсберг от огромной ледяной массы. Айсберг, на который напорется еще не один «философский пароход».

Общество, по преимуществу пассивно соглашаясь с государством (как невозможно, например, протестовать против погоды), адаптируется: да, ситуация все хуже и хуже, жить не на что, в стране почти 23 млн бедных, инфляция годовая 15%, ВВП падает, производство чернеет и отсыхает, финансовый рынок скукоживается, импорт замещается пальмовым маслом, тоже импортным, но это по-своему нормально. Это новая норма.

Такая стратегия выживания и поддержка собственной осажденной крепости (ибо она как подводная лодка: с нее некуда деваться, если нет виллы в Биаррице) называется понижением нормы или негативной адаптацией. Определение негативной адаптации дал член Комитета гражданских инициатив, обаятельно и немного кокетливо окающий фермер Василий Мельниченко: «Страшно не то, что мы попали в задницу, а то, что мы в ней начали обустраиваться».

Частью «обустраивающихся» является новый своего рода класс, который Глеб Павловский в своей последней работе «2016/Terminus! Неопропаганда, эскалация и предел наслаждений Системы РФ» назвал немного в стилистике «Зияющих высот» Александра Зиновьева «приверженцами»: «Человек, прошедший телеобработку, уже не пассивный зритель, а Приверженец. Он — присягнувший на верность подавляющему большинству субъект требования к другим, не присягнувшим... Приверженец агрессивно вымогает приверженности от других».

А дальше, добавим, работает классическая психология толпы, известная еще по Гюставу Лебону и Хосе Ортеге-и-Гассету: проще и безопаснее быть в стаде, чем отбиться от него.

В этой Системе не остается места сколько-нибудь политизированному и массовому протесту. Она, сконцентрировавшаяся внутри осажденной крепости Бульварного кольца Москвы, ощетинившаяся своими многослойными, как торт «Наполеон», КПП в Кремле, на Старой площади, Краснопресненской набережной, Охотном Ряду и Большой Дмитровке, защищена вторым плотным кольцом «приверженцев».

Она ценит лояльность, поэтому первое лицо заканчивает текущий непростой год благодарностями главным субъектам этой лояльности. Выражает признательность ФСБ в Государственном Кремлевском дворце. Уходит от прямых ответов на неудобные вопросы о Чайке, Кадырове и прочих персонифицированных субъектах лояльности. Благодарит Центробанк и правительство за то, что они ухитряются ценой невероятных, почти цирковых усилий ликвидировать (до известной степени) последствия агрессивно-изоляционистских политических решений.

А вы попробуйте сбалансировать бюджет военной экономики!

Народ в этой модели остается статистом. Объектом откупа. Источником скрытой угрозы, которую надо купировать, но которой ни в коем случае нельзя потакать: например, можно отменить транспортный налог, но не «Платон» — уступки опасны и рождают «оранжевые революции». Народ остается ЦА — целевой аудиторией пиар-конструкций. К народу в этой схеме, уж извините, «они» относятся как к useful idiots, «полезным идиотам».

В этой Системе государство и общество существуют отдельно. Беда только в том, что государство не забывает собрать с этого отдельного общества налоги и сборы на милитаризованную, оснащенную бомбами и телебомбами защиту. В том числе защиту от той части общества, которая позволяет себе роскошь быть обществом гражданским, рефлексирующим.

Беда и в том, что такое государство лишается части своей легитимности: оставаясь объектом сакрального поклонения, оно теряет способность предоставлять обществу эффективные сервисы. И сколько ни обзывай гражданское общество пятой колонной или иностранными агентами,

оно создает новые источники легитимности внутри себя — несмотря на государство и вопреки ему, помогает больным и отвергнутым, обиженным и забытым, убогим и непросвещенным.

И это удивительно и драгоценно. И это рождает надежды. Отнюдь не политические, а человеческие. А государство --такое, каким оно сложилось за пятнадцать последних лет, — пусть живет своей босхианской жизнью. Пока кому-то внутри него самого она не надоест.