Цивилизация
Поэзия, согласно мысли Пушкина, высказанной в письме Вяземскому, «прости Господи, должна быть глуповата». А кино — притчеобразным, иногда пафосным. Хорошее кино — «антинародным», «антипатриотичным», выкапывающим все скелеты нации и перезакапывающим ее мертвецов.
Все три картины, претендовавшие на «Оскар» за лучший иностранный фильм, именно такие — «Ида» Павла Павликовского, «Левиафан» Андрея Звягинцева, «Мандарины» Зазы Урушадзе.
Симптоматично, что все они сделаны режиссерами — представителями наций, которым есть что вспомнить и по поводу чего затеять саморефлексию. Лучше — с покаянием.
Собственно, социально-политическое развитие (а потом и деградацию) России последних трех десятилетий можно изобразить как траекторию от «Покаяния» Тенгиза Абуладзе до «Левиафана» Андрея Звягинцева. От рефлексии по поводу тоталитарной истории с призывом выкопать своих отравленных мертвецов (что сделано не было, и они мистическим образом довлеют до сих пор над кварталом Московского Кремля) до демонстрации того, что этот трупный яд path-dependence, зависимости от своего прошлого, проник во все поры российской жизни и вытравить его оттуда, кажется, уже не может ничто.
Все осталось как при царях и вождях: отношение к власти как к собственности, освященной паникадилом, и то самое «в судах черна неправдой черной / И игом рабства клеймена; / Безбожной лести, лжи тлетворной, / И лени мертвой и позорной, / И всякой мерзости полна!»
Авель Аравидзе сам выкапывал в «Покаянии» труп своего отца, после того как за грехи Варлама Аравидзе самоубийством заплатил его внук Торнике (спустя 30 лет сюжет приходится напоминать).
В поощряемых свыше образцах отечественного кино никого не выкапывают, там в соответствии с духом времени все идут в атаку со спецэффектами и победными воплями и все получается пластмассовым, как стульчики на стадионах и сам «патриотизм».
Зато в польской «Иде», тончайшей киноработе в манере одновременно и Ингмара Бергмана, и Кшиштофа Кеслевского, поляк-убийца выкапывает останки еврейского мальчика и отдает их матери, чья чудовищная биография и трагический конец предопределены гибелью сына и сестры. И там тоже есть самоубийство. Как есть и дорога к храму, по которой движется главная героиня фильма, католическая монашка, узнавшая историю своей уничтоженной еврейской семьи и потерявшая едва обретенную тетку.
Это и есть длящееся польское покаяние. В том числе (но не только) за уничтоженных евреев.
Самый громкий сюжет — массовое убийство еврейского населения городка Едвабне соседями-поляками с присвоением их домов — стал основой для многолетней национальной саморефлексии и споров. Заодно и блистательной кинопродукции в виде фильма Владислава Пасиковского со сложнопереводимым названием, который у нас предпочитают называть «Колоски».
Он тихо и стыдливо прошел в российском прокате, хотя не любимые нами поляки там такие «бандеровцы», что впору использовать его в нашей антизападной пропаганде.
Если бы не одно «но»: рефлексирующие польские режиссеры все время разбираются с католическим фундаментализмом, который во внешних своих проявлениях трагически-текстуально воспроизводит наш нынешний агитпроп — политическое православие.
Фундаменталисты везде одинаковы.
Вот и националисты из Польской антидиффамационной лиги обвинили авторов «Иды» в принижении роли немецкой оккупации и в том, что якобы картина превращает поляков в главных виновников холокоста.
Впрочем, при том, что скелеты польского национального сознания выпадают в массовом порядке, никто не пытается засунуть их обратно в то место, откуда они явились миру. Начинается — снова вспомним Пушкина — не столько «спор славян между собою», сколько спор славян с самими собой.
В этом отличие нации, прошедшей через покаяние и сохранившей свободу слова, печати и всяких там собраний, от одной знакомой нации, через все это не прошедшей и от соответствующих свобод отказавшейся. Больше того, нации, испытывающей проблемы со скелетами польских военных и «киношным» архетипом копания могил уже в буквальном смысле слова — в Катыни. Та же «Катынь» Анджея Вайды, еще задолго до ментальной катастрофы, недавно происшедшей с российским общественным сознанием, прошла по российским экранам как-то бочком-бочком.
Чтобы не дай бог русский человек на rendez-vous с неизвестными ему историческими фактами не начал вдруг впадать в ненужное ему на фоне тогдашней высокой нефтяной конъюнктуры покаяние. Или хотя бы в уныние.
Как раз даже не появление «Катыни» на отечественных экранах, а сам факт его незаметного скольжения по периферии российского сознания стал еще одной социологической вехой после «Покаяния» и до «Левиафана». Символом равнодушия и борьбы за единую «несфальсифицированную» версию прошлого, бродильные субстанции и яды которого питают и отравляют наше настоящее и будущее.
Современной мейнстримовой российской ментальности немного не хватает уроков польского и грузинского.
Можно мерить «особенную стать» России не только польским, но и грузинским кино. Здесь ветка пролегает, если угодно, от того же «Покаяния» Абуладзе к «Мандаринам» Урушадзе.
Конечно же, фильм «Мандарины», ставящий человеческое достоинство и самоценность человеческой жизни выше войны, которая на территории бывшего СССР всегда оборачивается братоубийственной бессмыслицей, да еще совместного эстонско-грузинского производства, едва ли может быть по достоинству оценен в современной России.
Хотя перевоспитать одичавших из-за войны персонажей в духе общечеловеческих ценностей можно. Что, собственно, и доказывает фильм о самопожертвовании ради друг друга двух врагов — грузина и чеченца, воюющего на стороне абхазов. Но чтобы показать саму возможность мира, режиссеру пришлось поставить между двумя кавказцами старика эстонца.
«Ида» показывает, что даже монашеского обета без предваряющего его греха не бывает. Иначе это не обет. Не бывает и покаяния без греха.
Но вот чтобы краткий курс исторических грехов выдавался за национальную гордость, а попытка хотя бы показать действительность такой, какая она есть, считалась бы «антипатриотизмом», — это специфическая российская черта. И потому, судя по всему, еще очень долго ни на какие «Оскары» российское кино претендовать не будет.
Потому что этот вид искусства — один из способов разбираться со своими выпавшими из шкафа скелетами. А у нас официально считается, что их нет и даже, в сущности, и не было.
Прах вождей может спокойно лежать еще долгие годы в Кремлевской стене.
